Пэпс

Три его пальца вошли по самое основание в рот Антона, а Женя только и мог думать что за всю свою жизнь он столько раз засовывал пальцы в рот незнакомым мужчинам и никто не разу не свистнул. Был такой анекдот в интернетах где-то в начале десятых, школяру Жене он показался вульгарным – Жене взрослому было очень обидно что ни один скулящий гей под ним ни разу не додумался до этой великой шутки. На Антона полагаться не приходилось – он уже был на полпути к *кондиции*, сейчас у него даже тех крох мозгов что обычно у него есть – нет. Глаза расфокусированы, весь подбородок в слюнях, лицо горит, он на коленях у Женьки извивается как уж на сковородке. Только что этот конкретный уж сверху приправлен лубрикантом. В таком состоянии он может только мычать, плакать и говорить “да” в ответ на что угодно сказанное Женьком. “Антон, я вырежу у тебя почку?” “Да” “Можно я тебе разломаю череп?” “Да” “Съем твоих собак?” “Да” “Трахну твоего отца?” “Да” “Мать?” “Мать не трогай” Хотя теперь уже Антона спрашивать бесполезно –румяная кожа светилась красным даже при тусклом свете свечей, Антон уже начал свою любимую часть программы( хотя у него, конечно, любимые все, но порку он предпочитает переносить на здравую голову, а пальцы обсасывает уже с душой где-то на коленях у чёрта) и дальше будет только хуже. Ну как хуже. Лучше. Но Антон уже всё, привет пока, человеческое осталось за дверью а тут только нагое уродливое нечто которое надо бить, душить и называть ласковостями. Если вы веруете в Фрейда, то пускай оно даже и Ид. Ид бурлит – Антон специально давится, и Женю выдёргивает из расслабленного состояния, он вынимает пальцы, хватает его за волосы и ложит голову на бок. – Тише ты, сумасшедший, – он говорит это тихо и ласково, – куда ты спешишь? Антон, конечно же, никуда не спешит, он так, всего-то хочет сдохнуть на Жениных пальцах – собачья смерть после собачьей жизни. Жаль конечно, что Женя не живодёр. Антон жадно дышит, кашляет, бёдра у Жени уже давно скользкие и от лубриканта, и от слюней, и от предэякулянта, но Антону всё мало, ему всегда нужно по максимуму и по-грандиознее, если уж позориться, то позориться основательно. Женя гладит его по щеке, рука задерживается на подбородке, большой палец оттягивает нижнюю губу – умилительно-унизительный жест. Антон такой большой и такой пугающий, такой он грандиозный и парадный, так жалко и ужасно корчится и ревёт после секса. Жене нравится что Антон ревёт, потому что в обычной жизни он обычно сидит с пустым выражением лица и смотрит в стену пока руки сами не потянутся к ножам, но Жене не нравится что для того чтобы Антон проревелся ему надо до этого вариться в диком коктейле стыда, похоти, ужаса, желания, любви, сожаления и других двадцати четырёх эмоций, у которых нет названия ни в одном языке мира. Не нравится ему так же и то, что Антон натурально хочет чтобы Женя избил его арматурой, и это даже не про игривые фантазии о том, что так можно безопасно пережить боль, зная что ты в контроле ситуации, но вот натурально желает чтобы Женя забил его в асфальт, срезал лицо и отрезал тестикулы. Но Антон уже на колёсиках, Антон уже на расписании каждую неделю по девяносто минут по скайпу с бежавшей из страны психологиней, Антон уже в руках у Жени, а у Жени сласть какие мягкие руки. Он даже бьёт мягко, осторожно. Даже бёдра, которые опасно бить, он бьёт с профессионализмом, которому позавидуют доминатрикс которые пишут ему инструкции, бьёт так, что потом Антону даже удаётся сидеть. Женя гладит Антона по щеке и понимает, что пора закругляться. Член его до сих пор упирается Жене в бедро, но это похуже всяких страшилок, это “член на колёсиках”, тут многого ожидать не стоит. Антон из тех, кто просто наслаждается процессом. А Жене чистосердечно хочется кончить. Может же он уже себе позволить кончить после таких-то стараний? – Котик, сделаешь мне хорошо? Женя держит его за волосы, поднимает голову и разворачивает её к своему лицу. Антон с трудом фокусирует взгляд на Жене, тяжело сглатывает, облизывается. –Что? Совсем от спермотоксикоза ошалел. Слов человеческих уже не понимает. – Отсосёшь? Вот теперь понял, за зрачками мелькнула искорка человеческих мозгов, цепь замкнуло, сигнальчики полетели по нервным проводам. Антон улыбнулся, хотел что-то сказать, сказать не вышло, он кивнул, носом ткнулся Жене в пах. – О господи! – Жена оттаскивает его от паха, – ну не так же резко. Собака, тебя что, не кормят? – Нет, – на полу вздохе говорит Антон, – а надо. – Ну раз надо… Женя наконец-таки ложит руку на свой пах. Сессия сегодня была чуть дольше обычного, Антон подустал и Женя решил не жестить, делать всё медленно, с чувством, мерой, расстановкой. Поэтому член уже давным давно желал внимания. Тёплое вяжущее чувство. Даже от собственного прикосновения становится пиздец как хорошо. Он мнёт член через штаны, примеряется на что он сегодня способен. Сможет ли мучать Антона держа за волосы в сантиметрах от головки, смеясь с того как он унижается, вытягивает язык, сможет ли остановиться ровно посерёдке, забраться на Антона и вбить его в матрац, или так, программа минимум, посаси и отвали. Всё же последнее. Очень хочется, как говорится, раз два и по домам. Но конечно не по домам, а так, помыться, умыться, начистить зубы и баиньки, чтобы завтра с детками учить “Мама – первое слово” к восьмому марта, пока Антон очень непристойно шлёт свою жопу с отметинами от… да от всего, рук, ремня, флоппера, господи, что только под руку попалось то Антону по жопе и прилетело. А потом прилетит ещё, потому что ну ё маё, Антон, свихнулся в пизду что ли такое присылать воспитателю детского сада? Конец прелюдиям. Начало дейсивию. Женя выскальзывает из-под Антона, встаёт. Стягивает с себя шорты. Оттягивает резинку трусов, они скользят по напряжённым бёдрам, пока не проходят погранпост коленей и свободно падают на пол. Футболка всё ещё на нём. Он мнётся. Раздеваться до конца ему не требуется, тогда остаётся вопрос хочет ли он. Если бы Антон не был связан, он бы обнимал Женю и его руки бы скользили по потной масляной спине Жени и от этого бы развязывались узлы стресса, но Антон всё же связан, а на улице не май месяц. Женя думает, а потом не думает и снимает футболку. Это свобода конечно относительная, даже ничтожная, но всё же это его дом и он может себе позволить ходить здесь голым и ебать депутатских сыновей как ему хочется. Ну а если замёрзнет – накроется пледом, что ж уж тут. Он вновь садится на кровать, Антон тут как тут, шевелится, голову поднимает и смотрит на него своими огромными доверчивыми собачьими глазами. – Иди сюда, – шепчет Женя и за верёвки подтягивает ближе, ложит корпус Антона себе на коленочку. Член у Жени теперь на всеобщем обозрении, стоит, блять, как сосна в поле. Антон вытягивает шею, но движения его слишком неточны, отчаянны, истеричны, в итоге головка члена лишь поддевает его верхнюю губу и мажет по щеке. – Дурень. Одной пятернёй он входит в густую гриву тёмных Антоновых волос, с силой проходится по скальпу( Женя знает, что Антон от этого плавится) а потом осторожно, но не без силы, сжимает кулак и тянет медленно голову на себя. Другой пятернёю Женя обхватывает свой член, на головке уже собралась капля предэякулянта, большим пальцем он смахивает каплю и оставшимися медленно, с чувством, проходится по всей длине. Всё ещё суховато, но это уже не так страшно, под рукой у Жени слютяний каких поискать ещё надо. Женя направляет свой член, в голову лезут абсолютно тупые ассоциации: урок физики в 11 классе, определение направления магнитных полей, обхвати женёк провод, положи большой палец по направлению тока и остальные четыре будут тебе магнитными полями; огромная ракета перед взлётом удерживается какими то жалкими железными перилами, железными трапами, но секунда и громадина преодолевает всё – железо, притяжение, небо; готические колокольни, люди к богу тянутся, этими стрелами, этими окнами. Опять двадцать пять, дошли до божьих фалосов. Женя держится от того чтобы не засмеяться, но он уже в тёплой тёмной пропасти Антонова рта и тут уже сложно держать в голове логические цепи длиною больше чем два звена. В языке лишь восемь мышц, но с Антоном кажется что их там сорок восемь как минимум. Он складывет язык лодочкой и с силой скользит вдоль члена, Жене остаётся лишь радоваться что они люди, а не львы, иначе от наждачного языка от Жениного члена ни рожек ни ножек, как говорится. Глупая ли мысль? Глупая. Но не то чтобы в таком положении Женя мог контролировать свой мыслительный процесс. Антон с остервенением мотал головой вверх вниз, наверное, звуки которые при этом получались, стоит назвать пошлыми, не отходить от канонов, но Жене они казались скорее глупыми, дурацкими, ненастоящими, совсем как порно. А порно это что-то такое: пластиковое, игрушечное, постановочное, такого совсем не бывает. И сексы выши это всё выдумка, а у них с Антоном сейчас крепкая мужская дружба. Геев тоже нет, есть только суровые мужики, сейчас из-за шторы выползет абстрактная женщина и стукнет саечку за испуг и вот это уже нормальный православный секс, пускай женщина и абстрактная, пускай и из-за шторы вылезла. И любви нет. Есть только свет и крик. Больше ничего нет. Кроме тяжёлого и тягучего растекающегося по Жене. Оно и придавливает к кровати,и выбивает воздух, и рождает желание лягаться, драться, биться и кусаться, а ещё кричать, кричать срывая глотку, на всю грудь, чтобы отправить альвеолы в шок и почувствовать лёгкий собачий кайф. Если говорить по честному, хочется схватить Антона и безжалостно долбиться ему в рот. Чтобы Антон под ним давился и задыхался, чтобы густая жидкость, смесь слюны, предэякулянта и может даже спермы, текла Жене на лобок, по мошонке, размазывалась по бёдрам и пузырилась на губах Антона. Хочется перевернуть его на спину, самому на четверенькам и самозабвенно елозить по его щекам, губам, языку. Хочется слышать как Антон закашляется а потом заревёт, потому что Антон эмоциональный дебил, он в жизни не ревёт, ему до слёз надо додрочиться. А потом бы Женя одним слитным движением размазал по Антонову лицу слёзы, сопли, слюни и сперму, хлопнул по щеке и ушёл из квартиры за хлебом и пропал бы на бесконечном километраже России. Если говорить по честному, ничего из этого Женечке делать не хочется. Антон у него мягкий и тёплый, и ресницами хлопает смешно. Такого человека только по голове гладить, в нос целовать, и дышать в ушко чтобы ему щекотно было. Хочется так, приклеится сзади и пустить член между Антоновых бёдер, обхватить его и медленно и тепло течь от огромного тёплого тела. Как школьник кончить слишком рано и потом провести последующие полчаса за сменой постельного белья. Вся проблема от этого Антона, от того насколько сильно хочется его любить. От большой любови хочется кусать, бить, щипать, сжимать до взрыва, хочется съесть или проглотить без остатка, слиться во что-то одно, чувствовать его ближе чем близко, слышать второе сердце у себя в груди. Величайшая трагедия людей быть всегда одинокими в своём теле и разуме. Так холодно и просторно. Бесконечные серые пустые коридоры брутализма, сыро и жёстко, сыро и резко, сыро и точно. Воздуха слишком много, от этого он совсем безвкусный и хочется сделать шаг вперёд и уйти в вечный полёт. А вместо этого тут вот этот вот пэпс смотрит своими щенячьими глазами и ничего не остаётся как продолжать жить. Когда мягкие Антоновы губы обхватывают его член и скользят, скользят, скользят снизу вверх, пространство сжимается в точку максимализма, хаотично, бурно, удушающее. Горит, горит, горит кожа, все слои от рогового до базального, все по-отдельности в горячей какафонии горят, горят и мускулы, горят поперчено-полосато, гладко, сердечно, горят кости, суставы, хрящи и хочется самому себе на шею положить руки и удавиться, в этом трельном ожидании развязки, высшей точки этого дребезжащего мотива. Хочется чтобы это всё кончилось, хочется чтобы это не кончалось никогда. Ближе Антон никогда не будет. Будет только вечная погоня за горящим ощущением единства, где погоня важнее цель, потому что цель – сгореть до конца. Пятерня Жениной руки медленно и подло, как змий, входит в копну Антоновых волос. Сжимается на затылке, будто мы тут и не при чём, будто это и не о нас. А потом давит Антону на затылок и оставляет его так. – Держись. А за что держаться-то? За что, Женёк? Этот пэпс по рукам и ногам связан, он уже и за жизнь не то чтобы держится. Слава богу, аллаху, кришне и всей божественной братве, что Антон такой хороший натренированный мальчик. Даже когда задыхается пытается лизать со всей силы. И первые секунд пятнадцать даже не дёргается. Не сказать что от этого Жене большое удовольствие физическое, но когда Антон начинает задыхаться, кряхтеть, открывать и сжимать губы, трястись и пытаться вырваться, у Жени туманится рассудок и Антона хочется ещё больше, а оргазм приходит легче. И Антон захрипел. – Ещё немного. Ради меня. Пожалуйста, котик. Фраза дурацкая. И даже постыдно вырвана из порно. Антон впрочем тоже хорошо – от этой фразы он практически всегда начинает рыдать. Не сиюсекундно, нет, но осознание значения этой фразы его в конечном итоге догоняет и к сперме и слюням присоединяются слёзы и сопли. Женя положил вторую руку на затылок Антона, и в какой-то момент Антон чуть было не закричал, и Женя наконец-то отпустил его. – Молодец, – Женя гладил его по щеке, такой ты хороший. А Антон кашлял и кашлял и мокрые комья слизи падали Жене на бёдра, и кто-то бы даже назвал это мерзким, но не Женя, никак не он, он своего слюнявого пэпса любил сердечно, даже если пэпс этот пердел во сне. Вот и пошло – заливистый кашель мало по малу переходил в лёгкое хныканье. Женя привстал с кровати, перевернул антона на спину и уселся ему на живот. Раз, два, три, четыре, пять лёгких движений рукой – и вот результат! Прекрасная волосатая грудь Антона вся заляпана спермой, а сам Антон ревёт как бедная корова. Женьку оставалось только хихикать. Не от злости скорее от тупости ситуация – Антон, такой мужицкий мужик, всем мужикам мужик, на вольве своей красной с мужской цепью арго, в своих мужицких часах и мужицких штанах под Женей скулил и плакал, измазанный во всём чем только можно измазаться, ревел даже не совсем понятно отчего. Катарсис у него там что ли какой-то. Мортидо его ебаное на гормонах разыгралось, хрен его знает. Женя взял салфетки с тумбочки и быстро прошёлся по Антоновым груди и лицу. Посадил антона прямо, поцеловал его в нос, в щёки, в губы, приложил свой лоб к лбу Антона, обнял своего нюню и стал методично развязывать узлы. Во время этого процесса Антон благополучно сполз на кровать, а женя после каждого развязанного узла тщательно массировал Антону мышцы. – Кончил сегодня? – Нет. – Хочешь попробовать? Антон застонал в кровать. Не кокетливо застонал, типо “Ой ляля Евжени, мой прекрасный лучик солнца что вы там уже задумали, выдумщик вы мой яхонтовый”, а долго, сложно типо “Евгений Селезнёв мать перемать ну может уже харэ? Колёса мои видел? Видел. Вот и нехуй мой хуй трогать. Сами с усами, знаете ли”. – Ясно. Я тебе ванну тогда пойду наберу. Антон застонал ещё раз и на этот раз тяпнул Женю за ляжку. Мол не уходи. – Ты воняешь, – сказал Женя носом зарываясь в волосы Антона, одновременно массируя его плечи, – А ещё ты потный. – А ещё ты меня любишь. – Люблю конечно. Очень сильно. Поэтому иду набирать тебе ванну. Тебе бы откиснуть после такого. Антон опять что-то промычал в кроватт нечленораздельгое, но на этот опз Женя ни за что не смог бы понять, что это было. Яркий свет ванной ослепил Женю. Стиралка была наготове стирать, и Женёк, хорошенько засыпав её выдвижной ящичек кокаиновым блядством, отправил стираться вещи. Мягкое урчание машины успокаивалою Конечно в собственной квартире носить очки было не обязательно, он и с закрытыми глазами мог найти что угодно, но сейчас к мути в глазах прибавлялась муть в голове и теле. Ему понадобилось минуты две чтобы найти гель для ванны. Это конечно всё по-буржуйски, эти соли, бомбы, мыла, парфюмы и иже с ними, но когда пэпс его слюнявый заплаканный лежит после сессии Женьку хочется окружить его заботой и роскошью, сделать ему так мягко и хорошо как только можно. Иногда Женя сам не понимал что ему нравится больше – над Антоном доминировать или утешать и заботится позже. Особенно когда он эту рёву корёву придушивал. Даже если до этого Антон ему весь вечер на ухо стонал как сильно он хочет Женины руки на своей шеи. Даже если сам давился на пальцах Жени. В конце концов Женя то ведь душил его. Душил… Ему тоже было бы неплохо откиснуть. Он открыл краны. Когда он методично вливал гель в ванну, до ванной наконец-то дошёл Антон, опухший, красный, заплаканный, но очень счастливый. Он пристроился к Жене сзади, обнял, уткнулся носом в шею, его набухший член ещё не до конца размяк, ткнулся в Женино бедро. Женя второй раз не потянет, уже совсем никак, но тепло в груди стало. – Со мной поплаваешь? – Ага, – ответил Женёк уставше, – до буйков и обратно. – Я серьёзно. – Я тоже. Повисла тишина. Стиралка мурчала, вода булькала, Антон сопел. А Женёк поднапрягся. Антоновы руки заскользили по телу Жени. От плеч к бёдрам и обратно. – Ты загнался? – Немного. – Врёшь и не краснеешь. Антон поцеловал его в одно плечо. Потом медленно, так чтобы лоб его не отрывался от Жениного затылка, перетёк к другому плечу и так же его поцеловал. – Тебе бы откиснуть. После такого. Женя шумно выдохнул из носа. Антон мягко вышел из-за Жениного плеча и, не считая того что он чуть было не споткнулся о собственную ногу, элегантно забрался в ванну. – Давай ко мне. У меня классно. Женя разрешил себе посопротивляться ещё секунды две. А потом, когда Антон галантно подал ему руку, забрался в ванну. Перед Женей открывался удивительный вид волосатых ног Антона и крана ванны. Он откинулся на грудь Антона. Антон в свою очередь обнял Женю. – Евгений Селезнёв. Я вам запрещаю себя есть. Вы нарушили закон, запрещающий нарушать закон, – говорил Антон в макушку Жени. – Я вам запрещаю запрещать. Антон фыркнул. Мурчание стиралки успокаивало и Женя натурально почувствовал как мышцы расслабояются сами собой. – Спасибо, – тихо сказал Антон. – За то что я тебя избил? – За то что ты такой замечательный. И что бьёшь меня когда прошу. А когда не прошу не бьёшь. И за то что любишь меня и когда прошу и когда не прошу. Женя тяжело вздохнул. Было тепло. Антон под боком. Звуки вокруг пора записывать и выпускать под маркировкой “для медитаций и релаксаций”. Ему прямо сказали, что всё хорошо. Резонов врать у Антона не было. Да и врал он плохо. Женя разрешил себе покукситься ещё секунды две, а потом сказал: – Пожалуйста.