Импеданс

      Чан никогда не любил разговаривать по телефону и в первый месяц знакомства не понимал, зачем Хван Хенджин заставил записать его номер, учитывая то, что они были в друзьях в мессенджере.       Хван Хенджин не то чтобы болтливый до жути и минут в тарифе нескромное число, просто в его понимании болтать по телефону — что-то из разряда высокой ценности, которую в современном мире утратили и вовсе перестали считать за ценность и что-то такое прекрасное. Хенджин — не фанат поболтать с рекламщиками или поболтать десять секунд, чтобы обсудить какую-то ересь или прийти к какой-то ереси. «Если можешь написать — не звони», — так он тоже считал и высоко ценил свое время, пользуясь благами века технологий.       Хенджин до мелочей помнил рассказы его мамы о том, как ходили до телефонных будок, о том, какие очереди стояли, как они платили за первый дисковый телефон и как начали появляться более продвинутые модели. Он также и помнил, как в его подростковом возрасте все в мире вдруг начали отказываться от домашних телефонов. Он никогда не понимал, почему же так происходит… Да, удобно иметь собственный мобильный, но сколько же атмосферы было в разговорах по домашнему! Как высоко ценились эти минуты разговора.       Хенджин любит беседовать душевно и долго. Любит беседовать исключительно с особенными людьми, с особенным человеком, с Чаном. С Чаном, который не любит разговаривать по телефону вообще.       У Хенджина дома старый дисковый телефон, и он все еще платит за него, а Чан ни разу — за все три месяца их отношений и семь месяцев знакомства — не позвонил на этот самый домашний телефон, упорно ожидающий его звонка. Хенджин сначала заставил записать его мобильный номер, а через недельку приписал еще и домашний. Видимо, по приколу.       Ведь Чан все пишет и пишет, и не возмущается, если Хенджин долго не отвечает. А можно ведь позвонить и напомнить, что вот, я ожидаю ответа, Хван Хенджин!       Кажется, высказывание Хенджина о том, что можно всегда написать вместо звонка, Чан понял слишком правильно. Так-то это было сказано в компании еще одного человека, которому и было направлено послание. Но тот человек не уловил смысла и продолжил названивать по самым разным глупостям, а Чан уяснил на всю оставшуюся жизнь и лишь смотрел с вопросом на два номера Хенджина в своей записной книжке.       Хенджин знал номер Чана наизусть, потому что руки ужасно чесались набрать его на дисковом номеронабирателе. А еще потому, что его номер заканчивается на четыре семерки и в целом был очень красивым, звучным и легко запоминающимся. Хенджин любил красивые номера и любил Чана.       В один одинокий вечер он все же набрал. От волнения как безумец накручивал провод себе на палец, пока гудки заплывали ему прямо в ухо.       — Алло? — голос Чана хриплый, слабоватый. Хрипит так, будто молчал долгие часы.       Хенджин плотнее прижимает трубку к лицу и его тело реагирует на это все неоднозначно. Первый раз ответил на звонок. Первый раз они с Чаном будут разговаривать по телефону, по домашнему телефону.       — Это Хенджин, — начинает с волнением и попыткой унять стучащее сердце.       Чан посмеивается, — телефон Хенджина хоть и старый, но передает это легкое шуршание динамика о одежду и мягкий смех, рвущийся из груди.       — Бейб, я знаю, что это ты, — говорит он с улыбкой. — У меня записан твой домашний.       — Ты мог его удалить, — Хенджин дуется, куксит лицо так, будто Чан его видит.       Чан его слышит и прекрасно улавливает интонацию, что подкрепляется активной мимикой.       Чан его слышит, потому вздыхает более драматично, вытягиваясь на стуле и разваливаясь на нем.       — Я бы не осмелился. Ты же знаешь, что я ценю тебя и твои взгляды на вещи.       — Но ты ни разу не позвонил мне за все время нашего знакомства.       Чан ерзает на стуле и поудобнее прикладывает телефон к уху, все тело вмиг становится деревянным — сидеть совершенно неудобно.       — Я… — следуемая тишина в трубке оглушительна, бьет сильнее, чем в жизни. Все чувства неосознанно обостряются до предела; лучше всякой оплеухи только тот факт, что собеседник где-то далеко, а расстояние упрятывает эмоции, которые тет-а-тет можно подловить и мгновенно найти ответы на летящие из тревожной головы вопросы. Хенджин четко ощущает, как он напрягся в одно короткое мгновение. Он боится того, что Чан может сказать дальше, он боится, что Чан давно хотел что-то сказать, но по каким-то причинам в лицо этого сделать не мог, — эм… Дело, дело в том, что…       — Ты не любишь разговаривать по телефону.       — Да! Но я не люблю, потому что не умею, — теперь Чан вздыхает действительно от досады, что Хенджин остро и подмечает. Его даже как-то отпускает, будто этого ответа ему не хватало всю его неспокойную жизнь. — Умею, но не умею с тобой. Ты так дорожишь телефонными разговорами; и я каждый раз боялся все испортить, когда хотел тебе набрать просто так или когда ты намекал позвонить тебе после свидания. Я боялся сказать что-то не то или обидеть тебя своим молчанием. Не хотел, чтобы этот печальный опыт разговора со мной по телефону перекрыл наш опыт в жизни. Я ведь вижу, какое значение для тебя это всегда имеет.       Хенджин на откровение лишь сжимает трубку сильнее.       — Я все испортил? — тихо спрашивает Чан, едва улавливая дыхание на том конце.       — Ни за что. Просто задумался о том, что это действительно для меня важно, и ты это уважаешь несмотря ни на что.              Чан не признался ему в любви, не сказал «Я тебя люблю», однако Хенджин почувствовал себя невероятно любимым. Чану и не нужно говорить слова любви, чтобы Хенджин сердцем чувствовал, что все у них в порядке. Чан как-то другими путями всегда это доказывал и продолжает доказывать. Глубоко выдыхая и расслабляясь, Хенджин продолжает беззаботно накручивать провод и быть счастливым. Быть счастливым от того, что болтает с Чаном по телефону.              Быть счастливым от того, что их разговор такой интимный и драгоценный, имеющий вес. Он еще долго будет его вспоминать.              Легкий смешок вылетает в трубку, Чан тоже чувствует себя счастливым, что все так складывается.              — Чем занимаешься? — спрашивает что-то простое.              Хенджин перебирается с телефоном на кровать, плюхается на нее почти с разбега и чуть не вырывает провод. Ложится поудобнее на спину, как-то мечтательно глядит в свой потолок и представляет Чана на своем рабочем месте, который удерживает у уха свой телефон и задает такой простой, но приятный сейчас вопрос, чтобы продолжить их диалог.              Вообще Хенджин не часто видел Чана с телефоном, пару раз. Обычно он прислоняет левый край телефона к виску, когда вся остальная часть на расстоянии от лица. Чану никогда не нравились те пятна, что остаются на экране от соприкосновения с кожей. Хенджину же нравилось как бы обрамлять ухо телефоном, будто так он был ближе к собеседнику.              — Думаю о тебе, — честно отвечает, чувствуя легкую щекотку по всему телу. — Как ты сейчас сидишь и разговариваешь со мной.              Чан немного теряется. Смущается. Тянется пальцами к свободному уху, потирает мочку. Его заливает теплотой: сначала уши, потом перебрасывается на щеки. Чан думает о том, что Хенджин явно распластался на какой-нибудь поверхности с телефоном в обнимку, как рыба в воде, в своей среде. И ему хочется быть рядом с ним сейчас. Прижать его наверняка горячее тело к себе и не отпускать. Боже, Хенджин всегда такой горячий, как печка, зимой с ним так приятно обниматься…              — Только не говори, что я тебя засмущал, — Хенджин толкается языком в щеку в попытке упрятать ухмылку.              Чан, покрытый румянцем, лишь хмыкает, делая круг языком под уголком рта. Его зубы на мгновение показываются, ямочка на щеке проявляется — он принимает поражение, не чувствуя себя побежденным, скорее удовлетворенным. Его аккуратно сотрясает. Что-то заползает ему в голову, что-то, приползшее по телефонному проводу от Хенджина.              — Я тоже думаю о тебе, — Чан шумно выдыхает, придвигая телефон к уху и понижая голос.              Хенджин, прикрывая глаза, рисует в голове картинку того, как Чан приближается к его лицу. Как ведет своим носом по линии челюсти, утыкается в место под ухом, мягко касается мочки, поднимаясь вверх, горячо выдыхает и вновь опускается к шее. Его руки поднимались бы с бедер на талию в крепкой хватке. Хенджин теряется в новом вдохе, задирая голову и открывая шею фантомным ощущениям.              — О чем конкретно ты думаешь? — Хенджин разрешает всем защитным механизмам сорваться. Теплую ладонь кладет к себе на живот, задирая футболку.              — Ты сидишь на мне, — Чан вспоминает самую первую их близость, — весь разгоряченный, но местами угловатый, не такой раскрепощенный, как тебе бы хотелось. Ты словно пылаешь. Смотришь на меня то ли с мольбой то ли с вопросом и совсем не знаешь, как подступиться.              Хенджин помнит.              — Тогда я хотел, чтобы ты поскорее взял меня, — признается он в порыве, — но сейчас я бы хотел, чтобы тот миг продлился еще на пару минут.              — Почему?              Чан дергает за шнурок на спортивных штанах, пока Хенджин ищет ответ. Он сам точно не знает, просто сердце просит продлить, повторить тот трепет, поднимающийся из темных глубин души, то приятное напряжение в конечностях и туман в голове.              — Нравится, как ты играешь на моих нервах, — ладонь съезжает к нижней части трубки, пальцы обхватывают телефонный капсюль, Хенджин мягко выгибается на кровати, прикрывая глаза.              — Тебе не хватает терпения, — Чан большим пальцем добавляет громкости, погружаясь в шум на том конце. — Что тогда, что сейчас.              Хенджин угукает, сжимая губы. Движения грудной клетки вторят движениям руки.              — Что ты еще помнишь о том дне?              — У тебя блестели глаза, — улыбка, глупая и самая нежнейшая, неосознанно растягивается на лице, — как звезды, черт, в них точно была целая вселенная или типа того. И губы были суховатыми, но мне это даже нравилось.              Сначала поцеловались телами, когда столкнулись в объятиях, только потом уже скромно губами. Хенджин все боялся прильнуть плотнее, а Чан все улыбался в этот детский поцелуй. Они вели себя точно не по-детски, не дурачились, осознавали в полной мере, что их влечет и как, но поцелуй был покрыт тонким слоем наивности, непорочности.              — Помню, как услышал тебя впервые.              Хенджин не успевает сомкнуть губы. Резинка боксеров стесняет размах, усиливая и так громадный спектр чувств.              Чан сглатывает свое сердце, то царапает горло.       — Обожаю…       На этот раз губы не сходятся вместе, голос прорывается изнутри. Амплитуда грубыми рывками увеличивается. Хенджина медленно погружает. Собственный голос обрывает спасательные тросы, позволяя раскачаться быстрее, сильнее, выше.       Открыться Чану было страшнее, чем раздеться. Сомнения терзали изнутри, предполагая самые разные варианты событий: совсем не понравится — попросит замолчать, прикроет ладонью рот, если побоится сказать, засмеет — начнет хохотать, пародировать, забавляться, проигнорирует вовсе. Хенджин, обычно громкий и заряжающийся от громкого секса, так стеснялся себя, что весь сжался.       Напряжение было таким открытым и явным, что Чан покрылся сомнениями тоже, правда другого рода: Чан боялся, что принуждает и вынуждает. У него в руках самое драгоценное, что он только когда-либо держал в своей жизни, и это самое драгоценное сжимается, прячется, скрипит.              — Ты был таким нереальным. Не могу подобрать более подходящих слов для того, чтобы описать то, каким ты был в моих глазах в тот момент. Просто хотелось тебя стиснуть, укусить и под грудную клетку. Чтоб навсегда.              — Мне нравится, как ты на меня смотришь, — Хенджин приоткрывает глаза, с силой сводя брови вместе. Он похрипывает, в горле пересохло. — Почему тебя сейчас нет рядом? — шумно сглатывая, толкается в кулак. По телу проносится неописуемый импульс, натягивающий все тело.              Хенджин в одном шаге.              — Бейб… — у Чана на фоне быстрые движения и хлюпающие влажные звуки, слишком разговорчивые, слишком открытые.              Хенджин продавливает кровать пятками, сжимая пальцы ног. Ладонь тягостно поднимается вверх.              — Я приеду, как ты закончишь, — голос Чана надрывается, на грани того, чтобы перейти в скулеж. — Сразу же…              И Хенджин чертовски жалеет, что его нет рядом. Невыносимое желание поцеловать того, самого нуждающегося, в шею, рукой провести по животу и груди, подняться к ключицам и выше, схватить под горло и сухими губами коснуться чужих, приоткрытых, выпускающих судорожные вздохи.              Движения лихорадочные, Чан зажмуривается, сжимая крепче телефон влажной ладонью. Шепчет что-то непонятное как в забвении, едва улавливая вздохи Хенджина и его тихие фразы.              — Чан? Слышишь меня? — Чан кивает, ерзая на стуле, будто Хенджин его видит. — Черт, я ужасно тащусь по твоим звукам тоже, особенно по телефону.              Чана надрывает, ломает и освобождает, покрывая пеленой мягкого, но невероятно сильного взрывного удовольствия, позволившего ему на короткое мгновение забыться, отпустить все окружающее. Грудь в тяжелом дыхании поднимается и опускается. Чан рукой размазывает влагу на бедрах в глупой попытке вытереться, в голове какие-то фантомные гудки, на деле сердце. Раздвигая пальцы, ощущает липкость и от безнадеги кладет руку на подлокотник, особо не заботясь о том беспорядке в мыслях, в жизни и за рабочим столом.              Хенджин на том конце, слишком чувствительный, слишком азартный, аккуратно касается себя. Он шипит, задерживая дыхание.                     — Я больше не отвечу на твои звонки, — устало и довольно выдает Чан. — Я чувствую себя пиздец опустошенным.              — Но тебе это нравится, — Хенджин, совершенно не ощущая себя грязным, продолжает свою игру беззаботно. Ему так мало, ему нужен не только голос Чана, ему нужен весь Чан. — Представь, что будет, когда ты приедешь.              Чана передергивает от одной мысли, которую ему селит Хенджин так безбожно.                                   Бутылки стенками встречаются друг с другом. Кто-то ногой задевает одну и падают с грохотом все, выплескивая из себя остатки. Следует осуждающий шлепок по плечу. Кто-то недовольно шикает и замахивается на чужое.              — Да случайно! — Чонин закатывает глаза и скрючивается, чтобы поднять все то, что уронил. Двигается вместе со стулом назад, обнаружив, что некоторые укатились в разные стороны.              Двигается сильным рывком снова для своего удобства и натыкается спинкой на комод, на котором все стоящее сотрясается, вызывая новое волнение.              — Ради нашей безопасности, Чонин, отодвинься немедленно от комода, — предупреждает Чанбин и делает глоток из своего стакана, настороженно поглядывая на Хенджина, у которого бровь норовит дернуться.              — А что там такого? — выпрямляясь слишком резво, спиной бьется о спинку стула, а та в свою очередь о треклятый комод.              Стеклянный купол дребезжит, вдобавок о него ударяется телефон с дисковым номеронабирателем, и весь прозрачный колпак опасно дергается, заставляя всех вмиг замереть.              — Старый телефон? — Чонин оборачивается и руками тянется к стеклу, чтобы все поправить и исправить. — Нашли из-за чего переживать. А чего он под куполом?              — Чонин, я тебя любил, — Чанбин встает с дивана, кланяется и семенящими шагами двигается на кухню, не желая лицезреть то, что сейчас развернется.              — Да что в нем такого-то? Объясните.              Чан вздыхает. Кладет свою ладонь на скачущую коленку Хенджина, и та перестает подпрыгивать. Хенджин наваливается на Чана, требует себя обнять, и когда его требование выполняют, начинает вещать достаточно возмущенно, но в целом спокойно. Чанбин даже аккуратно выглядывает с кухни.              Рассказывает Хенджин с начала: что любит он по телефону трещать, любит он домашние телефоны, любит он Чана, а Чан по телефону вообще точно нет. Чонин слушает с интересом, хоть и ощущение, что он на карусели. По ходу истории что-то даже спрашивает, и Хенджин, забывая о том, что тот натворил, отвечает, делится секретным.              Когда сюжет подъезжает к их первому телефонному разговору, тушуется и замолкает под любопытным взглядом. Чан, что весь рассказ любовался исключительно Хенджином, отворачивается и разглядывает черные шторы. Лицо полное невозмутимости, совсем не выдает себя и того, что было, однако уши аккуратно заливаются розовым, так целомудренно, безвинно.              Хенджин улыбается, прячет глаза, превращая их в довольные щелочки. В тот день уши Чана пылали точно также, когда он приехал.              — Так вы в итоге созвонились или как? — переполненный энтузиазмом Чонин напоминает о себе.              — Да-а, — отвечает Чан, стараясь не встречаться взглядом с Хенджином, — мы поговорили и решили съехаться.