Клубника

Кровью из-под бинта вытек красный Китай©️

Багровая луна на синем, чернеющем небосводе, холодные жёлтые звёзды россыпью точек. Марево тянется влажное, земля изнемогала от полуденного жара, и сейчас выдыхает уставше в ночь, комары возле уха пищат надоедливо и безуспешно пытаются пробиться к полнокровому телу Валеры. — Впусти меня в домик. Хлопушкой раздаётся пугающий шёпот Лёвки. Его пальцы бегают тенями над белой простынёй. Подсвечивая их фонариком, Валера представляет перед собой то волков, то зайцев — такие фигуры из пальцев, Денис из них разыгрывал спектакль вечером перед сном. Что-то не спится. — Впусти меня-я. В доме деда Серпа отряд смотрит олимпиаду — пять колец на дороге ведь ни спроста ставили. На пузатом экране телевизора гимнасты в бело-красных купальниках демонстрируют упражнения на брусьях. На ногах и руках очерченные мышцы, как обточенные холмы на равнинах. Разве может у людей быть столь недюжинная сила? Из тех же костей и тканей сделаны их тела, по сосудам течёт та же кровь? «Пиявцы», — непозитивно заключает про себя Лагунов. Они проникли везде, затекли водой в узкие траншеи червяков в почве. В этих белых улыбках и красных олимпийках на фоне бурого медведя, шагая торжественно широкой колонной, несут первородную радость. — Впусти-и-и. Клея стенгазету в кружке, Валера ловит взглядом строчку, тысяча девятьсот шестьдесят второго года. Полёт Гагарина продлился целых — для возможностей человечества — и всего лишь — для истории человечества — сто восемь минут. Сто восемь минут одиночества, среди звёзд, не похожих на пятипалый значок с портретом Ленина, и луны, не имеющей ничего общего с жёлтым серпом на флаге. Сто восемь минут пика коллективного развития, прорыва технологической мысли, достигшей космоса. Сотворённый обществом Гагарин, с чёрно-белой улыбкой на разворотах старых газет, наверняка был счастлив стать частью чего-то более цельного, чем одна личность. Каково это — знать, что твой полёт прописан кровью первых неудач? Сто восемь минут, сто восемь минут… — Лагунов, тебе понравится. В школьном зоокружке шершавая овальнообразная черепаха. Её чёрные масляные глаза замыливаются через мутное стекло террариума. Повернув неторопливо сухую голову в сторону Валеры, она прячется под панцирь, превращается в щит с наростами. «Чем отличается черепаха от лисицы?» задаётся вопросом учебник. Безусловно, бесполезностью когтей. Валера крючится под простынёй, поджимает ноги к груди, а Лёвка, как странник в пустыне, желающий сварить черепаховый суп на всю семью, хочет расколоть его панцирь булыжником и достать до мяса. — Это все-е-ем нравится. Красная вереница: дети в кругу, концентрированно-злой взгляд Игоря, тухлое пожелтевшее лицо Носатова, застылый голос Вероники, кислый пот с ладони Капустина. Простыня комком падает возле кровати. Комары облепляют. Большой палец Хлопова мажет кругом по перепутью синюшных венок. — Разрешаешь? — Бери, если взял, — шипит Валера. Иглистый язык впивается глубже, резцы задевают кости запястья, ладонь белеет, холод кусает кончики пальцев. Уколы и то приятнее. Процедура длится недолго и прерывается резко — Лёва седлает сверху, ладонью упирается в челюсть, заставляя Валеру лечь щекой на подушку, а второй рукой давит на плечо. Кожа возле шеи растягивается. С запястья вишнёвой струёй сползает кровь. Пачкает пол. Молочно-желтоватые клыки вонзаются в тёплую мягкую плоть, рвут тонкую стенку ярёмной вены, торопливое дыхание через нос жжёт. По организму разливается что-то острое, как специи. Мозг плывёт в наваристом бульоне, из которого вылезло всё живое на Земле, гниёт заживо вишнёво-розовым, каждая клетка тела лопается надутым пузырем. Он — корень всемирного древа, он — бесконечный двигатель прогресса, он — строчки в свежем выпуске «Пионерской правды». Красная дирофилярия заселяется в сердце, дышать тяжелее, алые вспышки в глазах взрываются салютами. Всё вокруг разом становится белой рубашкой с накрахмаленным воротником, синими брюками с выглаженной стрелкой, тугим узлом и равными концами галстука. По подбородку кровь стекает липким соком арбуза с обеда, Лёвка лыбится довольно, глаза в темноте сверкают рубинами — он очень, прям до дрожи в коленях, похож на чёрно-ржавого пса старухи Нюры, наевшегося мясных потрохов и костей. Пот впитывается полоской на майке, Валера снимает очки и откладывает их на тумбочку. Очертания Хлопова растворяются в темноте комнаты. Это только видение, явившееся в красном воспалённом рассудке. Лёва пальцем собирает с губ капли крови, размазывает их по длинному рту Валерки. — Теперь мы настоящие друзья. У нас одна кровь на двоих. Он плюхается на свободный край кровати, старые пружины скрипят. Его сердце стучит совсем как живое, тело кипяточное. — Теперь всё будет по-другому. Товарищи рядом. И я рядом. Ты рад, Лагунов? Ресницы по-глупому кукольно хлопают. — Почему ты плачешь? По горячей щеке из левого глаза катится слеза, которая тошнотворно воняет железом.