Кость◞я [ghost◞ya]

Чонгук думал, что после наркоза состояние будет лёгким, как от того самого пробуждения, когда наспался всласть, а впереди выходные, и мама возится с завтраком, аромат которого захватывает весь дом. Кажется, ему даже снилось нечто такое же приятное, если это возможно. Но голову распирало изнутри раздуваемым шаром – лишний раз не хотелось ворочаться. Хотя лечащий доктор сказал, что все показатели в норме – и вообще Чонгук большой молодец, раз стоически и с улыбкой выносит все испытания. Будто бы у него есть выбор. Ему же пообещали, что теперь-то всё точно будет хорошо: операцию, пускай и непростую, проводили лучшие трансплантологи города. С четырёх часов разрешались посещения пациентов, и Чонгук не удивился, что в 16:03 в палату влетела мама. – Боже, мой мальчик! – Правда, я в порядке… – не успел он договорить, как женщина просеменила к койке и, сев на пододвинутый стул, взяла его руку в свои. Её глаза были на мокром месте. На несколько секунд она прижала его кисть к щеке и тихо хлюпнула носом. Чонгук широко улыбнулся и пару раз помахал рукой, вовлекая маму в танцевальный экспромт: – Ну чего ты, всё хорошо. Здесь ведь помогают, а не калечат. – Ох, я уже не знаю… – она боязливо взглянула на новую лонгету. – Господи, надеюсь, в этот раз всё закончится. Твой отец не ест нормально третий день. Сегодня перед работой поехал в храм, чтобы помолиться за удачную операцию. Чонгук шутливо возвёл глаза к потолку, портя драматичную сцену: – Не знал, что мы верующие. – Да как тут не верить! – воскликнула мама, не улавливая добродушную насмешку, и погладила большими пальцами его костяшки; кожа была влажной от её слёз. – И к шаманам пойдём, если нужно будет! – Может, мне тоже начать молиться за футбольную карьеру… – от его слов лицо матери переменилось, и Чонгук поспешил заверить: – Просто шутка, мам. – Только через мой труп! Слышишь? Больше никакого футбола! – Я понял, мам… – У меня и так сердце болит, а ещё одного… – женщина всхлипнула, и вдоль её носа побежала слеза, прочерчивая новую, подкрашенную тушью дорожку, – я не переживу. – Ну всё, – парень погладил её запястье, – извини. Кто меньше всего травмируется? Программисты, да? Ничего в этом смыслю. А художники? В детском саду у меня неплохо получалось, – Чонгук снова подвигал их сплетёнными руками туда-сюда, – тебе вроде нравилось. Мама активно закивала. – Ты даже выиграл конкурс с рисунком ёжиков. Чонгук улыбнулся: – Это были щенки, мам. Видишь – из меня отличный сюрреалист. Женщину его слова немного рассмешили; она вытерла слёзы бумажным платком и оставшееся время приёма больше не плакала, отвлекаясь на рассказы о семье и работе. Чонгук хотел спросить её об Ынсоль, но всё-таки одёрнул себя: мама снова расстроится. Конечно, никаким художником он становиться не собирался. Чонгук вообще не мог примерить на себе профессию кроме как футболиста. Он не преувеличит, если скажет, что поставил всю жизнь на достижение этой мечты. Которая постепенно воплощалась реальностью: в пятнадцать лет он уже был в юношеской сборной, совсем недавно начал играть за национальную – и в год дебюта, во втором тайме матча, при столкновении с защитником другой команды рухнул с переломом. Травмы на футбольном поле – штука нередкая: многие игроки возвращались к работе после необходимой реабилитации, какой бы длительной они ни была. Но Чонгуку не повезло: он сломал большеберцевую кость. Несмотря на то, что его экстренно госпитализировали и сразу же прооперировали, что за этим последовал этап дорогостоящей реабилитации, обломки кости, как он понял, плохо срастались или срастались не так. Поначалу Чонгук, который за жизнь только простужался, и то пару раз, не мог в полной мере осознать масштабы случившегося. Не доиграет сезон – и ладно. Обидно, конечно, но не смертельно. Но с момента травмы прошёл год, походы к врачам становились обыденностью – и никто из них не заканчивал приём словами: «Поздравляю, Чонгук, через пару месяцев снова побежишь». В связи с этим постепенно развивались психологические проблемы. Парень не мог спать, плохо ел, но не переставал нагружать тренировками тело, стараясь не задействовать пострадавшую ногу. Тренировался он неизменно под записи матчей; иногда те, в которых участвовал сам. Комментаторы нахваливали молодого амбициозного форварда, сравнивали с легендами южнокорейского футбола и сулили великое будущее. Чонгук смотрел на себя прежнего – счастливого, раскрасневшегося и мокрого от пота, скачущего в кольце сокомандников по случаю выигранного матча, – и думал только: «Я больше не смогу играть». Эта мысль с каждым днём врастала в сознание сильнее: с ней он просыпался – и она же сопровождала его в беспокойный поверхностный сон. Чонгук постоянно проигрывал сцену столкновения на поле, чтобы продумать альтернативные исходы. Защитник был виноват не меньше, но Чонгук снова и снова ненавидел себя в неудачной постановке ноги или махе, в неудачных бутсах, в неудачном начале того утра – в любом абсурде, никак от него не зависящем. Поддержка семьи и девушки не помогала: парень стремительно проваливался в отчаяние и депрессию. Сейчас он шутил на эту тему, но несколько месяцев назад жизнь без футбола казалась бессмысленной, едва ли не напрасной. Ненависть к себе перекидывалась злобой и непониманием на окружающих, даже самых близких. Чонгук мог поймать себя на схожей с пренебрежением мысли, что Ынсоль, его девушка, никогда не ставила перед собой задачу достичь каких-либо успехов в учёбе, хобби или карьере. Ей не нужна была мечта или цель, чтобы плыть по течению и наслаждаться повседневностью. Она удивлялась его вопросам. «Так я же всего добилась, – говорила она, – я девушка будущей национальной гордости! Всем журналистам расскажу, что была с этим красавчиком с самого начала». «И до конца», – заканчивал про себя Чонгук, закипая. В порывах бессильной злости ему хотелось встряхнуть Ынсоль, сильно сжимая за плечи, чтобы кто-то хоть на долю ощутил ту боль, что испытывал он каждый грёбаный день. Но после, когда разум прояснялся, парня давили самопрезрение и стыд. Он мучился от того жалкого состояния, до которого опустился. Чонгук отдалялся от родных и друзей, с коллегами перестал общаться вовсе. Всё, что могло напомнить ему о футболе, провоцировало приступы, похожие на нервные срывы. Он подолгу неподвижно лежал в своей комнате в родительском доме, не реагировал на принесённую еду или оклики. Иногда Чонгук приходил в себя, но эти моменты не длились долго. В один из таких дней – тридцать первого октября – к нему заглянула Ынсоль. Она принесла его любимые снэки, пару банок пива и предложила глянуть новый ужастик. В полумраке его комнаты, немного освещённой экраном монитора, девушка тихонько взвизгивала на скримерах, хватаясь за татуированное предплечье обеими руками, в то время как Чонгук просмотрел весь хоррор с отсутствующим видом. Он на автомате цедил тёплое пиво, разглядывая загримированную актрису-призрака, и думал о том, что нет ничего страшнее случившегося кошмара. Спустя несколько дней Чонгук споткнулся в двухстах метрах от своего дома. Сформировавшаяся на месте перелома костная мозоль пошла трещинами. После снятия очередного гипса парень поехал к мосту с твёрдым намерением покончить с болью. Заторможенным взглядом он осматривал ограждающие перила, чтобы понять, за что зацепиться, когда память вдруг подкинула ему картинку: в приморской деревне, на деревянном мостике через цветущий тиной ручей, папа и мама держат семилетнего Чонгука за руки. Мама показывает пальцами «мир», а Чонгук заливисто смеётся, потому что папа щекочет его ладонь. Этот момент запечатлён на фотографии – она стоит в рамке на отцовском рабочем столе. Чонгук сделал несколько судорожных вдохов, прерывая плач, вытер с подбородка сбежавшие слёзы и вызвал такси. Мама сетовала, что он опоздал на ужин. Происшествие сказалось на Ынсоль. Когда она наконец-то начала осознавать, что вряд ли Чонгук когда-нибудь вернётся на поле, неуловимо стали меняться её характер и поведение; оставалась постоянная поддержка и связь, но иногда Ынсоль казалась парню незнакомым человеком. Эмоционально они отдалялись всё больше, поэтому вскоре пара приняла решение разойтись. «На время». Чонгук часто возвращался к их последним фоткам в галерее, где оба были влюблёнными и счастливо улыбались в камеру. Он уже не помнил, когда Ынсоль улыбалась в последний раз. Кажется, её он тоже подвёл. Но время шло. Боль затихала. Со стороны могло показаться, что постепенно Чонгук смирился, чему родители не могли нарадоваться: он пил назначенные лекарства, в том числе и антидепрессанты, следил за режимом и питался согласно рекомендациям нутрициолога. Он снова мог смотреть футбол. Чонгук стал улыбаться и даже обшучивать своё состояние. Он забросил попытки предопределить своё будущее. Живёт и живёт. Безвкусно, правда, но живёт. Ради родителей, правда, но живёт. И чёрт с ним. До недавних пор. Лечащий врач разбудил его сентябрьским утром. Чонгук заспанно прищурился от яркого света дисплея, читая название контакта. Последний раз врач звонил, чтобы поздравить с днём рождения. Какой повод мог быть сейчас, если до следующего осмотра больше месяца? Хирург звучал взбудоражено. Чонгук это улавливал, но многое из предисловия было ему непонятным: собрали какой-то консилиум, что-то там долго решали и по сто раз оспаривали, какую-то непонятную схему лечения утвердили… – Что́ получили? – невнятно переспросил парень, давя вырывающийся зевок. – Трансплантат! – не без гордости повторил динамик. – Это специфический материал, с помощью которого мы нарастим тебе кость. Чонгук медленно моргнул пару раз и приподнялся в постели на локте. – А я потом смогу?.. Голос доктора смягчился: – Я никогда не даю таких гарантий, Чонгук. Но результаты анализов показывают высокую совместимость – то есть, всё пройдёт хорошо. Это я могу утверждать с уверенностью. Готов попробовать? – Вы уже знаете, что я отвечу. – Согласие на вмешательство всё равно придётся подписывать, – хохотнул врач, – уж извини. Он вкратце рассказал о дальнейших действиях и предоперационной подготовке, пожелал бодрого настроя, после чего распрощался. А Чонгук продолжал прижимать к щеке телефон, чувствуя, как предательски надрывается сердце. Ему давали надежду. Но если снова не получится – какова вероятность, что у мостовых ограничителей он развернётся и в этот раз?

***

Нога не болела. Иногда были тянущие ощущения, но скорее из-за увеличивающейся нагрузки, от которой мышцы отвыкли. Чонгук побаивался упираться на стопу, но материал, судя по рентген-контролю и анализам, приживался без осложнений, и посещение врачей ограничивалось в основном реабилитологом. С отступлением боли улучшилось и качество жизни. Чонгук не верил в волшебное стопроцентное исцеление, но осознание, что через пару-тройку месяцев, судя по прогнозам, он сможет бегать, придавало ему сил. Родители перестали бояться оставлять его одного в собственной квартире. Ынсоль звонила по несколько раз в неделю, чтобы узнать о самочувствии. Они снова стали проводить время вместе, медленно прогуливаясь вдоль реки или зависая в караоке-баре, и, чёрт возьми, – какое же удовольствие после длительной эмоциональной комы заниматься сексом: чувствовать, как взмокшее тело девушки прижимается к груди, её мягкие бёдра под пальцами и сбитое дыхание на шее. Ынсоль стала более инициативной, отчаянной напористой, но оставалась всё такой же красивой и желанной, поэтому Чонгук не придавал значения этим изменениям. Наоборот: получается, она не остыла к калеченому неудачнику – получается, скучала и ждала его морального выздоровления. Сегодняшнюю ночь Ынсоль снова захотела провести в его квартире. Только в этот раз она вела себя… действительно странно. Не успев преступить порог, девушка впилась в Чонгука поцелуем. Это могло быть горячо, но она скорее кусалась, чем целовалась – и кусалась больно. Чонгук пытался помочь ей снять пальто, но Ынсоль буквально не отлипала от него, сильно царапая ногтями шею. Парню удалось её немного отстранить. Он мягко улыбнулся, чтобы не обидеть, аккуратно опустился на одно колено и принялся расшнуровывать её кроссовки, в которых Ынсоль чуть не прошла в гостиную. Чтобы разбавить неловкое молчание – с каких пор оно стало таковым между ними? – Чонгук решил рассказать о своём размытом сне. Помнил его красочным: он был рыцарем и помогал какому-то мужику с длиннющей бородой привязать дерево к калитке. – Я его спрашиваю, типа, зачем вам это, дядь, а он: «Чтобы не сбежало, парень, не будь идиотом!» Звучит пиздец логично, – коротко рассмеявшись, Чонгук поднял взгляд на лицо Ынсоль – и улыбка его померкла: девушка смотрела на него с пугающим отчаянием, будто вот-вот заплачет. Будто Чонгук умирает на её глазах. Он не успел спросить, что случилось, как Ынсоль прошла мимо него на кухню со словами: – Я купила белое вино. Твоё самое любимое.  «Спасибо», – хотел ответить Чонгук, так и сидя на полу прихожей, но запнулся из-за непонятного, почти тревожного ощущения, которому не было рационального объяснения – или причины которого не выглядели со стороны очевидными. Пальто Ынсоль так и не сняла. Весь вечер девушка почти не говорила. Чонгук включил на плазме один из романтических фильмов, которые её бесили, чтобы хоть как-то расшевелить, но Ынсоль смотрела пустым взглядом в одну точку на экране и никак не реагировала, в том числе и на попытки парня начать нейтральный разговор. Она почти не пила вино, в то время как Чонгук на нервах опустошал последний бокал. На двадцатой минуте фильма Ынсоль резко встала с дивана и вышла на кухню. Там, судя по шуршанию, она взяла свой крафтовый пакет, затем – Чонгук молча следил за ней поверх кромки бокала – ушла в спальню. Долгие минуты не было слышно ни звука. Насторожившись, Чонгук оставил недопитое вино на столике – нетвёрдая рука лязгнула стеклом о стекло – и последовал за Ынсоль. Шторы плотно задёрнули. По бокам от кровати, на прикроватной тумбочке и компьютерном столе у окна были расставлены зажжённые свечи разной величины. Стоя в одних джинсах, девушка загипнотизировано наблюдала за огоньками, которые дрожали от её дыхания. Когда Ынсоль обернулась к Чонгуку, взгляд её не прояснился. Она выглядела почти безумной со слегка растрёпанными длинными волосами и дёрганными, танцующими от огня тенями на бледной коже. Чонгук не узнавал человека перед собой. Бессознательно он отступил назад, но Ынсоль быстрым шагом преодолела расстояние между ними и, не дав сказать ему ни слова, поцеловала. Точнее, укусила. По-хорошему, нужно было остановиться и выяснить, какого чёрта с ней происходит, но Ынсоль уже притиралась к паху. Голова потяжелела и дымила от выпитого алкоголя, тело реагировало на стимуляцию, на тепло чужого тела, на приятный аромат духов и мокрые звуки поцелуев – и это всё ещё было слишком хорошо, чтобы не хотеть большего. Не отлипая от парня, Ынсоль суетливо дёргала подол его футболки, будто забыла, как её снять, пока Чонгук не сделал это сам. Ведя девушку к кровати спиной вперёд, он всё-таки пытался задать прелюдии более плавный темп, нежно обнимая за шею и оставляя много влажных, но мягких поцелуев, будто доказывая, что если он отрывается от её губ – он намерен вернуться к ним снова, и снова, и снова. Но Ынсоль не выходила из своего пугающего транса: она впивалась ногтями глубоко в кожу спины, по ощущениям полосуя чуть ли не до крови, и кусала так, словно хотела оторвать от парня кусок плоти. Она больно тянула за волосы и вдавливала пятки в поясницу, чтобы не просто чувствовать сильнее, а врасти в одно целое; она задушено лепетала странные вещи, которые Чонгук не мог осмыслить, зажмуриваясь от очередного болезненного укуса. Выйти в душ оказалось задачей нереальной: послеоргазменный мозг, ещё и пьяный, отказывался ему помогать. Еле держась в сознании, Чонгук притянул к себе притихшую девушку, но Ынсоль отползла от него. Она тихо-тихо, почти неслышно проговорила: – Сегодня я́ буду «большой ложкой». Веки слипались намертво, поэтому Чонгук, промычав, развернулся спиной, чувствуя следом, как чужая рука несмело ложится на его талию поверх одеяла, и тут же провалился в сон. …Чонгук видел снег – не отчётливо, как обычно, а будто бы сквозь туманную простыню. Он слышал хруст под сапогами, всё так же неясно, отдалённо. Но это не важно – впервые Чонгук ощущал прикосновение. Нет, не само прикосновение, а его холод, пробирающийся до кости – той, что переломана и уродлива. Холод мерзкий, влажный, а не морозный, липкий – он обволакивал кость, словно слизь, и облизывал неровную поверхность; от отвращения под кольчугой бегали мурашки. Кажется, он дёргал ногой, чтобы от этого избавиться, но ощущение не проходило. Ворочаясь, Чонгук решил снять сапог и рассмотреть голень, как вдруг: «Парень!» Он оглянулся. Вокруг было только снежно-туманное ничего. И снова: «Эй, парень, слышишь?» Чонгук беспомощно повертел головой, но никого не увидел. «Просыпайся!» Кость сдавили ледяными слизкими тисками. «Сейчас же!» Чонгука будто выдернули из сна, и он резко открыл глаза. В комнате было по-тёплому сумрачно, а на одеяле плясала тень беспокойного огня. В нос ударил жжёный запах. Глаза заслезились от дыма. Опомнившись, Чонгук выскочил из постели – и застонал от боли, прострелившей чугунную голову. Хватаясь за неё обеими руками, он развернулся к окну и в ужасе уставился на пламя, которое объяло одну из штор и вот-вот готово было перекинуться на вторую. Плотная ткань слабо зажёвывалась огнём, но уже интенсивно разгорелась. Чонгук схватил пол-литровую бутылку воды, которая стояла у кровати, вылил на валявшуюся футболку, обмотал ею обе кисти и со всей адреналиновой силы рванул штору с крепления. Ткань поддалась со второго раза и рухнула на пол, обдавая жаром взмокшее лицо. Чонгук вылил на неё остатки воды, кинул поверх мокрую футболку, следом – стянутое с кровати одеяло и метнулся в ближайшую ванну. За те долгие минуты пламя заново не разгорелось, но парень всё равно опрокинул ведро с водой на кучу вещей. От едкого дыма тяжело дышалось. Чонгук вытер предплечьем лоб, обдумывая, почему не сработала система пожарной сигнализации, как позади прозвучал всхлип: на пустой постели сидела Ынсоль, обняв колени обеими руками, и тихо плакала. Вернувшись на кровать, Чонгук обнял дрожащий комок: – Малыш, всё хорошо, – он крепко прижал девушку к себе, – всё позади. Наверно, когда тушил свечи, пропустил одну, не заметил, – поцелуй в её тёмную макушку. – Прости, что напугал. Я такой еблан. Ынсоль не успокаивалась до рассвета, периодически всхлипывая в его объятиях. Утром разговорить её или хотя бы покормить так и не вышло. Чонгук посадил девушку в такси с просьбой отзвониться по приезде. Но, после завершения заказа, что высветилось в приложении, звонка так и не последовало, хотя в течение дня Ынсоль появлялась в сети. Видимо, придётся ждать, пока она сама не решится на разговор. Отбросив телефон, Чонгук вернулся к отпариванию новых штор; утюжок заскользил по белоснежной ткани, пыхтя паром. В интерьере больше ничего не пострадало, только слегка потемнела краска у потолка, которую легко обновить. Повезло, что он быстро проснулся… Чонгук замер. Затем медленно опустил утюжок на подставку. Кто его разбудил? Точно, Чонгук ведь отчётливо слышал голос. Это не было частью сна. Последствия алкоголя? Но он и раньше пил между сборами, причём вещи покрепче – иногда в несмешиваемых комбинациях. И каким бы ни было его состояние после попоек, до белочки никогда не доходило. Или его обоняние связалось с мозгом, который сгенерировал тот странный сон? Но опять же – Чонгук помнил голос настолько явственным, будто говоривший – точнее, шипящий, – находился у самого лица. Ещё мерзкое касание… Парень развернулся от окна в пространство спальни. Ну нет – дом был сдан несколько лет назад, и Чонгук въехал в совершенно новую, в которой совершенно точно никто не умирал, квартиру. Неужели в подкорке завёлся ангел-хранитель?.. Чонгук взглянул на забинтованную ногу. Если и так, поздновато тот раздуплился, выходит. Не особо понятны обязательства этого хранителя.

***

День под завязку забился бытовухой, поэтому Чонгуку так и не удалось вздремнуть, чтобы немного прийти в себя. К вечеру его разморило окончательно. Выползая из душа, он мечтал только о чистой, свежей постели, но раздался звонок. Чонгуку нехотя пришлось развернуться в гостиную за телефоном. Звонила Ынсоль. – Почему не открываешь? – услышал он сразу же, стоило принять вызов. – Я был в ду-… Его перебил сигнал видеодомофона. Чонгук непроизвольно вздохнул, оставил телефон на диване и вышел к двери. У него не хватало сил на выяснение отношений – совсем. Он не понимал, почему Ынсоль так странно себя ведёт – и вряд ли бы понял сейчас, когда мозг вот-вот выключится. Не самое подходящее время для серьёзного разговора. В этот раз Ынсоль скинула обувь и пальто – прямо на пол – и тут же, в прихожей, опустилась на колени у его ног, цепляя резинку домашних шорт. Чонгук мгновенно перехватил её руки за запястья: – Подожди, Ынсоль… – он деликатно, но настойчиво потянул девушку вверх, чтобы та встала с пола. Но она сопротивлялась. – Да что ты делаешь?! – Хочу тебя, очевидно… – извернувшись, Ынсоль почти прижалась ртом к его паху поверх ткани, но Чонгук успел отпрянуть, чуть не поскользнувшись. Непонимание его стало откровенно раздражать: он подхватил девушку под мышками и поднял на ноги. – Успокойся! – парень слегка встряхнул её за плечи. – Можешь нормально объяснить, что с тобой происходит? Чонгук заглянул ей в глаза и только сейчас заметил, что девушка, кажется, пьяна. – Я так скучала по тебе, – её голос, немного осипший, скакал на гласных так, будто она плакала в течение долгого времени, – мне хочется быть ближе, понимаешь?.. Ынсоль была на грани истерики, в глазах стояли слёзы. У него ёкнуло сердце; Чонгук на мгновение прикрыл глаза, чтобы собраться с ускользающими мыслями, затем шагнул вплотную к девушке и положил ладони на её шею: – Давай просто ляжем спать, хорошо? – он погладил кожу большими пальцами. – Поговорим завтра утром на свежую голову. Расскажешь, что тебя беспокоит, да? И мы вместе это исправим. – Парень поцеловал её в лоб, и в подбородок. – Договорились? – Небольшой поцелуй в губы. – Не бойся. Я буду рядом. Девушка едва заметно кивнула.

***

Одна из многих странностей этих снов заключалась в том, что тёплое время года мешалось со снежной, промозгло-влажной зимой. Чонгук обожал позднюю весну ещё с детства – и здешние пейзажи ей соответствовали: лениво проплывающая по небу пряжа из облаков, зеленеющие деревья и множество солнечных зайчиков, которые отскакивали от стеклянных поверхностей и бегали по всей деревушке. Но издалека тянуло могильным холодом и затхлым запахом сырой земли – оттуда, где туман размывал очертания хребтов уродливых скал. У подножия их лежал снег. Что было за скалами? Впервые Чонгук решил спросить об этом того самого длиннобородого деда. Заодно помочь ему с привязыванием сосны к хлипкому забору из прутьев – чтобы не быть идиотом. На его вопрос дед посуровел. Он отвлёкся от того, что закапывал рисовые лепёшки в корнях сосны, и взглянул на парня: – Зачем тебе? Чонгук с трудом повязал верёвку узлом – в кожаных перчатках было неудобно – и пожал плечами: – Интересно съездить, посмотреть… – Нечего туда соваться, – буркнул дед. Он отвернулся к сосне и снова взялся за лопату, черенок которой был обмотан седой бородой, чтобы не пачкать её грязью. Рыхлая земля быстро покрывала собою лепёшки. Чонгук моргнул раз-второй, но решил оставить резонный вопрос на следующий сон, а пока: – Почему? Там живут чудовища? – Палец перчатки застрял в очередном узле. Чонгук подёргал руку – верёвка пошла ходуном. – Какой-нибудь дракон, который выдыхает туман и плюётся снегом, или что-то подобное? Ну, не страшно. Я ведь рыцарь… – Остолоп ты. – Дед воткнул лопату в землю, будто ставил точку. – Живым там не место. Но разве прежде он не забредал дальше дедовой хижины? Тогда откуда у него воспоминания о хрустящем под подошвами снеге? Пока мужик разматывал бороду, Чонгук перескочил через забор, приземлившись на булыжную мостовую. Она пробегала вдоль всей деревушки – и точно куда-то вела. Парень сделал несколько шагов, но почему-то остался стоять на месте. Чонгук походил взад-вперёд, чувствуя себя при этом NPC с ограниченным функционалом, которого прикрепили к конкретной локации. Поэтому он сменил тактику и отошёл уже вбок. Солнце слепило; молодая трава переливалась бликами, из-за этого Чонгук не сразу приметил полоску снега, не тронутую теплом. При приближении это оказалась узкая снежная тропка на подобие пунктирной линии, обозначившей путь. Парень проследил по ней и увидел хребты. Несмотря на предостережения деда, Чонгука физически тянуло туда. И он был уверен, что бывал за скалами каждый свой сон... «Парень! А ну проснись!» Опять?! «Ну ты влип, конечно...» Шёпот звучал отовсюду одновременно. «Давай же, приятель, срочно в реальность...» Чонгук вздрогнул от ощущения ледяной слизи под сапогом. А голос – уж точно неожиданно – усмехнулся: «На том свете выспишься». Слизь поползла вверх по кости – мерзкий холодок взбежал по позвоночнику до самого загривка. Чонгук зашипел, задёргал ногой, прыгая на месте и вместе с тем пытаясь руками стянуть сапог, – и проснулся. Вплотную к краю кровати с его стороны стояла Ынсоль. В её руке был кухонный нож. Сердце пропустило удар. Это мог быть сон – не обернулась же реальность подобным пиздецом... – Ынсоль?.. Занавешенные шторы не пропускали свет – Чонгук не мог рассмотреть её лицо, но по небольшому движению он понял, что девушка плотнее перехватила нож. У него были доли секунды, чтобы сориентироваться. – Ынсоль, – снова позвал парень спокойным голосом, при этом надеясь, что он не выдаёт сумасшедшей паники, – малыш, что случилось? Пульс частил так, что наверняка был слышен в глухой тишине. Чонгук сглотнул, продолжая попытки воззвать к разуму девушки: – Детка, ты не могла бы отдать мне нож? Вдруг Ынсоль качнулась к нему ближе – Чонгук едва не дёрнулся, удержавшись на месте в последний момент. Страх был сильнее, но его реакция могла усугубить ситуацию, а девушка пока бездействовала. Пока. – Я встану рядом с тобой, хорошо? Держа ладони на виду, парень очень медленно свесил ноги. Он выждал несколько секунд, не сводя взгляда с Ынсоль, и так же не торопясь поднялся. Девушка попятилась от него, сжав рукоять обеими ладонями – Чонгук сразу же замер. Телефон остался на диване в гостиной, но, если он уйдёт за ним, Ынсоль может причинить себе вред. Чонгук вдохнул, чтобы придать уверенности голосу, и спросил: – Малыш, о чём ты сейчас думаешь? Он не рассчитывал на ответ, как вдруг Ынсоль глухо произнесла: – Мне страшно. Чонгук полностью разделял её страх. Но вслух сказал: – Я рядом. Я помогу. Чего ты боишься? – Не хочу быть одна... – послышалось тихо. – Я с тобой, Ынсоль. Я могу обнять тебя, если ты отдашь мне нож. – Чонгук немного вытянул руку, делая шаг. – Я же могу обнять тебя, малыш? Ынсоль тряслась. Она слегка согнулась, нож ходил ходуном в её руках; кончик лезвия смотрел в пол. Нужно было действовать. Чонгук стал аккуратно приближаться к девушке с протянутой раскрытой ладонью, чтобы отобрать рукоять. Ему удалось коснуться её пальцев, но Ынсоль тут же отскочила и замахнулась ножом, целясь куда-то себе в живот. Внутри похолодело – Чонгук успел перехватить её запястье и отстранить подальше, затем обхватил девушку поперёк тела, прижав к своей груди. Ынсоль так упорно вырывалась, прикладывая все силы, что несколько раз они чуть не рухнули на пол. Безостановочно парень успокаивал её, поглаживал по выступающим рёбрам, за которыми бесновалось сердце, и смиренно ждал, когда Ынсоль выдохнется. Она долго боролась; казалось, ночь никогда не закончится. Но Ынсоль, наконец, стала обмякать, сотрясаясь в беззвучном рыдании. Чонгук прижимался щекой к её гладким волосам, вплетая в них затихающие «всё хорошо, всё будет хорошо...» Откуда в нём эта уверенность? С ним давно не происходило ничего хорошего...

***

Шла четвёртая ночь без адекватного сна. Сухие глаза слипались, челюсть немела от непрекращающихся зевков. Раздражённо вздохнув, Чонгук снова перевернулся на другой бок. Как бы он ни пытался загнать себя в сон, используя все известные приёмы, рой непрошеных мыслей отпускал его лишь в непродолжительную дрёму. Ему до сих пор слышался плач мамы Ынсоль, искажённый динамиком (она звонила прямиком из психиатрической лечебницы, и Чонгук по десять раз успокаивал и заверял её, что самостоятельно разберётся с больничными расходами). Когда-то женщина была против их отношений и, видимо, оказалась права: он снова причинил Ынсоль боль. В прикроватной тумбочке остался блистер снотворного, к которому Чонгук не прикоснётся. Если он примет таблетку, то заснёт глубоко, без сновидений. Без шанса услышать хранителя снова. Чонгук пробовал прилечь днём – кажется, он даже видел снег, – но шипящий голос не обозначил своё присутствие. Следуя вполне очевидной логике, ангел-хранитель выглядывал только при маячившей угрозе – просто уснуть было недостаточно. Поэтому Чонгук вышел в лоджию и перевесился через перила почти наполовину. Ничего. Тогда он, взяв остроконечный нож для рыбы, прижал лезвие подушечкой пальца – хранителя струйка крови, похоже, также не впечатлила. Кто-нибудь до него додумался вызвать ангела жертвоприношением? В любом случае, тактика оказалась нерабочей. Подушка от постоянных метаний снова нагрелась, обратная сторона так и не успела остыть; взвыв, Чонгук отбросил её в сторону. Голова раскалывалась. – Ну ты и говнюк… – пробормотал парень в простыню, потираясь об неё лбом. – Я же знаю, ты где-то рядом. Ждёшь, когда сдохну от недосыпа… ...За белеющими шторами пролегала булыжная мостовая. Мелкие птицы не успевали пристроиться на согретых камнях, потому что жители деревушки тревожили их своей вознёй. Некоторые, завидев Чонгука, махали ему в приветствии: кто рукой, кто полотенцем, кто садовой тяпкой. Чонгук шёл не к ним, а выискивал взглядом бороздки нетающего снега. Иногда зелёные поля смаргиванием снова обращались в одеяло и простынь. Со стороны парень слышал собственные уставшие стоны. Повеяло холодом с горных хребтов. Но влажный ветер, обычно пробирающий до костей, вдруг мягко погладил Чонгука по макушке. Парень услышал, как тот шершаво запел листвой деревьев и сквозняками деревенских домов:

Лишь сон обратит в затишье вой. Слышишь лай – сожми кость мою. Холодной кожей укроет боль, кровью с ран изловит в сбрую.

Странно, но жуткая колыбельная убаюкивала. Мостовая перед ним размывалась, снежные хребты вдалеке становились призрачными. По макушке вновь скользнул холод, усмехнулся: «Не дам я тебе сдохнуть, дурила». И Чонгук вырубился окончательно. Он проспал почти двенадцать часов.

***

– Ты здесь? Вряд ли когда-нибудь Чонгук чувствовал себя бо́льшим дебилом, чем сейчас: он лежал в темноте спальни, освещённой только лунным светом, и разговаривал с пустотой. Из гостиной доносились звуки включённого телевизора (чтобы сгладить идиотизм происходящего – не потому что Чонгуку было стрёмно в полной тишине). Но доносились они слишком тихо, чтобы не заглушить потусторонний ответ, если вдруг шипящий защитничек – а теперь ещё и исполнитель колыбельных – перестанет его игнорировать и выйдет на связь. Позади был очередной нелёгкий день. Из одной больницы – своей – Чонгук мчался прямиком в другую, куда госпитализировали Ынсоль. То ли из-за страха, то ли из-за стыда она упросила медперсонал не допускать Чонгука к посещению, и он в полной растерянности просидел в холле больше часа, пока её мать не переставая плакала буквально у него на плече. И всё это свалилось на Чонгука после странного заключения лечащего врача, которое он не мог переварить. «Трансплантат не отвергается, не сопротивляется, но пока не сросся окончательно. Видишь на снимке эту линию? Будем ждать, когда она станет менее очевидной. Ещё немного времени, Чонгук, – мы на верном пути». А сколько нужно ждать? Пару месяцев или лет? Ему просто хочется пробежаться по набережной или перескочить через одну ступеньку пролёта – неужели это недостижимо? Чонгук правда старается быть терпеливым, но он так чертовски устал… И сейчас Чонгук, развалившись поперёк кровати с раскинутыми руки, пытался достучаться до мифического персонажа, которого сам же наделил функциями небожителя. Как он, должны быть, отчаялся, раз ищет у него поддержки. Но Чонгуку больше некуда идти. – Тебе что-то нужно? Я погуглил: пишут только о молитвах, а я не совсем… эм, в теме и… это было бы лицемерно с моей стороны? И то – если я правильно определил твою… специализацию? Касту? Парень слышал со стороны свой голос – от всей этой тупости хотелось провалиться… – Бля, просто ответь мне уже… – Чонгук накрыл глаза предплечьем. – Почему ты́ можешь обращаться ко мне, а я к тебе – нет? Это же ты контролируешь мой сон? Поэтому я не успеваю заговорить с тобой и… увидеть тебя? – Зевок вырвался сам собой. – Не хочешь показываться? Если твой лик непостижим… – Чонгук сонно ухмыльнулся, – явись какой-нибудь кошкой или, не знаю, вороной… Нет, теперь это богохульство. Извини… Парень перевернулся на живот. – Мог бы хоть карающие проклятья нашипеть. Но лучше колыбельную… ты сам её придумал? Она довольно жуткая, но, знаешь… – очередной зевок, более тягучий, – миленько. Напомнила чем-то песню из «Трупа невесты»… – глаза уже не разлипались. – Это мульт такой, если что. Мне понравился… Телевизор невнятно мяукал засыпающему Чонгуку ост из какой-то дорамы. Только хорошенько прислушавшись, можно было различить несмелое шипящее напевание. «Мне тоже… кажется…» – Ммм… «Не езжай в горы верхом. Иди пешком. Здесь можно – здесь не больно».

***

Выпутывая перчатку из верёвочного узла, Чонгук вдруг поднял голову и спросил: – Дядь, у меня есть конь? Дед почесал грязной тяпкой скрученную поясницу, глядя на него очень красноречиво: – Ты умом тронулся? Тому понадобилось дерево к забору вязать, а чокнутый из них двоих Чонгук. Славно. – А на чём ты, по-твоему, сюда приехал, а? Лопух лопухом, ей-ей, – крякнул дед. Он притопнул рыхлую землю в корнях сосны, где только что закопал жареные свиные шкурки. – Не отлынивай давай, как следует привяжи. А то этот... – дед хлопнул по коре ладонью, – опять рванёт куда-нибудь. Вона, ночью сегодня сожрал всю соседскую редьку. Насилу от грядок оттащили. Никаких. Вопросов. Дерево ничего не держит – дерево ушло. Дерево голодное – дерево ест. Голодное дерево вправе добывать еду, совсем как голодный Чонгук. Всё же понятно. Узлы были завязаны намертво. Пришлось пожертвовать перчаткой, ставшей частью многослойного плетения, потому что терпения на разматывание не оставалось: Чонгук не знал, сколько у него времени, прежде чем он проснётся. Лошадь нашлась у пруда недалеко от дедовой хижины; она дожёвывала стебель лотоса. Чонгук похлопал её по белому боку, и животное ткнулось мордой в больную ногу. Ни разу прежде не ездя верхом, парень без проблем забрался в седло и направился к снежной тропке. Поначалу они шли спокойно, но, стоило подуть затхлому холоду, а снегу проступить на свежей траве, лошадь забеспокоилась. Чтобы её усмирить, Чонгук вынул из оставшейся перчатки украденную позаимствованную рисовую лепёшку, затем ободряюще погладил гриву между ушами. С места они сдвинулись, но не быстрее чем рысью. Деревушка оставалась далеко позади. Холодало. Снег под копытами хрустел всё громче. На них постепенно надвигались горные хребты. Сбоку показалась река; лошадь встала, мотая головой и пританцовывая на месте. Оставался кусочек лепёшки, но Чонгук не стал мучить взволнованное животное – пришлось спешиться. Дальше он пойдёт один. Запах сырости и плесени усиливался. Пальцы, закрывающие нос, краснели и коченели. Ветер пробирался сквозь плетение кольчуги, промораживая до костей, поэтому парень ускорился, что требовало гораздо больше усилий: сапоги утопали в снегу уже по щиколотку. Почти слепо Чонгук шёл вперёд, пока нога вместо дюны не ступила на каменную поверхность, а весь его силуэт не поглотила тень. Чонгук поднял голову: над ним возвышались скалы. Услышав свистящее подвывание, он пошёл на звук, который, оказалось, доносился из ущелья. Парень всмотрелся вглубь темноты, но безуспешно. Несмотря на тревогу и страх неизведанного, поворачивать назад он не намерен. Набрав в лёгкие воздух, Чонгук пробрался в ущелье. Несколько долгих секунд мрак оставался беспросветным – будто глаза выкололи, – но затем резко побелело до стрельнувшей в голову боли. Чонгук зажмурился, остановившись, а когда снова открыл глаза, увидел, что стоит у снежного пространства размером с небольшую полянку. Её окаймляли скальные стены, вершины которых подпирали далёкое серое небо. Медленно шёл снег, крупный и лёгкий, как в рождественских рекламах. Запах мертвечины пропал, как и ветер – не был слышен его пронизывающий свист. Висела тишина, колеблемая только дыханием, вырывающимся клубками пара, и мягким скрипом свежего снега под подошвами сапог. Полянка сужалась в тропку, пробегающую дальше средь хребтов. Туда Чонгук и направился. Снежинки приятно покалывали кожу лба и щёк. Чистый морозный воздух заполнял лёгкие прохладой. Ожидание чего-то или… кого-то не пугало, а наоборот так сильно будоражило – наконец-то Чонгук был уверен, что он на верном пути. Когда от камней отразилось еле различимое эхо напева, парень остановился. Ему же… не показалось? Возобновив шаг, он вслушался:

…Наяву, а не во сне… Словно есть ещё во мне остаток слёз…

В рёбра предвкушающе забарабанило сердце. Улыбаясь немного блаженно, Чонгук произнёс вслух: – Так ты девушка. Напев резко смолк. Что – он сделал что-то не так? – Эй? Но звук не возобновился. Испугавшись, что снова потеряет связь, парень бросился вперёд. – Это я! Слышишь? Ответа не было. Чонгук протиснулся сквозь расселину в камнях и выбрался на очередную опушку. Посреди белого пространства зиял округлой скважиной пруд. На грязно-чёрную поверхность опускался снег, едва тая, и покрывал всплывающие комки и вязи водной растительности. Чонгук посмотрел по сторонам, разглядывая стены и выступы хребтов. Больше ничего. Послышался всплеск. Гладь пруда зарябила, забеспокоилась, окрасив снежную кромку в торфяные цвета. Чонгук подошёл к самому краю, где присел на одно колено и всмотрелся в воду. Что ж. – Я знаю, что ты здесь. Какой смысл прятаться? – Он достал какую-то водоросль голой рукой и разложил рядом на снегу. – Вряд ли ты меня боишься. Или всё-таки стоит уточнить, что я не страшный? Наоборот – думаю, в кольчуге я вполне себе… Вода снова пошла кругами. На внятный ответ не походило. Чонгук вздохнул: – Слушай, мне правда это нужно, понимаешь? Не знаю почему, но я уверен, что ты можешь помочь или… – он беспомощно взмахнул руками, – хотя бы понять. У меня больше никого нет, кроме тебя, кто мог бы… остаться со мной. На Чонгука из воды смотрело его одинокое отражение. Ничего не менялось. Выход один. Кивнув сам себе, он поднялся на ноги. – Окей, не хочешь показываться – сам нырну. Ты же спасала меня дважды? Даже если передумаешь в третий раз – мне нечего терять. – Парень ухватился за тугой узел кожаного ремня, что подпоясывал кольчугу, и не торопясь стал его развязывать. – Без кольчуги я даже лучше. Пруд раскинулся перед ним ледяной бездной. Руки не слушались, узел не поддавался. Чонгук знал, что в первые же секунды тело сведёт судорогами и он утонет. Умирать – даже во сне – было ужасно страшно. – А, ты же наверняка видела меня голым во время пожара… – ну что он несёт, – на самом деле, выгляжу не очень, да? По правде сказать, я сильно похудел. Ещё чёртова нога уродливая… – Ремень не поддался, поэтому Чонгук оставил его и потянулся к наплечнику. Тот лязгал от соприкосновений с кольчугой под трясущимися пальцами. – Кажется, я самый заёбистый подопечный – никак не оставлю тебя в покое? Прости – сам устал… Наплечник вырвался из рук и, прокатившись по снегу, шлёпнулся в пруд. Наплевав на него, Чонгук потянулся за вторым, как вдруг замер: из тёмной толщи показались человеческие пальцы. Только чересчур бледные, с полупрозрачными перепонками между. Одна рука подхватила упавший наплечник, а за ней вынырнула вторая раскрытой ладонью вверх, будто останавливала парня от дальнейших действий. В этом не было необходимости: Чонгук прирос к заснеженной земле, когда вода заходила ходуном и он увидел девушку, поднявшуюся на поверхность по пояс. Синеватые губы раскрылись, и сквозь них вылетело шепчущее: – Не нужно, пожалуйста, я больше не уплыву. Ты замёрзнешь. Волосы облепили её лицо тонкими паутинками, сплетаясь с ресницами и разливаясь по шее и плечам; в прядях увязли тина и водоросли, которые поблескивали на свету нефтяными бликами. Тонкая, почти белая кожа не скрывала синеву венозного ветвления. Девушка прижимала к груди рыцарский наплечник и настороженно смотрела на Чонгука огромными чёрными глазами. Чонгук не отрываясь смотрел в ответ. – Я… я не видела тебя голым, – она на мгновение отвела взгляд, постукивая когтями по металлу, – и ты мне не противен, дурила, просто… – девушка стыдливо вздохнула, – не хотела напугать тебя. Позади неё выплыл продольный шипастый плавник. За ним возвысился такой же. Первым импульсом Чонгука было окрикнуть девушку, чтобы та немедленно выбиралась на берег, но – парень вдруг заметил, что кожа её спины ближе к пояснице покрыта иссиня-чёрной рыбьей чешуёй, пластины которой переходят в гибкий, как у угря, хвост. Чонгук не мог поверить. Он осел на колени и не сводил глаз от гигантского, почти двухметрового хвоста, что лениво скользил из стороны в сторону, разгоняя поросль по болотистому пруду. – Неужели ты?.. – Как видишь. – Но это… – Девушка склонила голову к плечу, ожидая, когда он соберётся с мыслями. – Причём тут русалки? То есть: почему мне снится именно русалка? Разве в этом есть смысл? – Ты здесь ни при чём. Дело во мне. – Что?.. Девушка покусывала губу заострёнными зубами, будто решаясь на разговор, и всё же подплыла ближе к Чонгуку; хвост с плеском исчез в пучине. Она сложила руки на снегу, прижалась к ним щекой и уставилась на парня глазищами, переливающимися на свету. К её скуле прилипла крохотная водоросль, похожая на еловую лапку, которую ему очень захотелось убрать, но Чонгук сдержался. – Ты догадался, почему начал слышать меня? Парень нахмурился: – Потому что поехал крышей из-за перелома? Чонгук поздно спохватился, что мог обидеть – обидеть мифическое существо, всё верно, – но девушка просто покачала головой. – Ты попал сюда после операции. Чонгук неопределённо кивнул, выжидая продолжение. – Тебе что-то пересадили, так? – Да, – нетерпеливо согласился он, – какой-то специальный материал… – Ага. Мою кость. Они смотрели друг на друга долгое время, пока на Чонгука, вместе с осознанием, не напало истерическое веселье: – Да ладно… – он усиленно потёр костяшками веки. – Это бред какой-то, так не бывает… – но тут же замер. Очевидная мысль обрушилась ему на голову ушатом ледяной воды. Весёлость как рукой сняло. – Получается, ты… Девушка следила за его реакцией со спокойным, почти скучающим – смирившимся – взглядом и завершила: – Мертва. Пиздец. Чонгук судорожно выдохнул, пряча лицо в ладони. Одно дело разговаривать с вымышленным существом, которое создал воспалённый разум, но совсем другое – говорить с реальным, некогда умершим человеком. Послышались тихие всплески и коротенький вздох. Девушка заговорила, смягчив шелест голоса: – Информация, конечно, феерическая. Собственная кость вдруг беседы с тобой ведёт – такое и врагу не пожелаешь. Поэтому я не хотела видеться. Зачем тебе эта чернуха… – Нет. – Чонгук с нажимом провёл руками по волосам, смиряясь с новыми обстоятельствами. – Я не жалею. – Он повернулся к девушке лицом: – Ты лучше шизофрении. От подобного заявления хранительница фыркнула и коротко прошелестела смехом: – Вот уж спасибо, приятель. Тогда милость на милость: я рада, что ты реален. Предвидя вопросы, собирающиеся непониманием на лице парня, она пояснила: – Сначала я была уверена, что это ты мне снишься. Потому что торчала здесь одна. Не помню точно, но до этого меня просто носило в… пространстве, а потом бах – я в проруби-болоте. С дурацким хвостом. – Недовольным взглядом девушка смерила торчащие из воды спинные плавники. – Думала так же, типа, странно, что снится именно такой сюжет. Я же никогда не фанатела по всей этой русалочьей истории... Они очень жуткие, корабли топили и сжирали моряков. Но теория развалилась, ведь появился ты. Подперев рукой голову, девушка смотрела куда-то вдаль, на проецированную картинку, которую описывала вслух. Чонгук наблюдал за ней, нисколько не похожей на диснеевского персонажа. Наоборот: она была пугающе реальной в происходящей нереальности, с чернильными разводами на узких плечах, сосудистыми рисунками вокруг тонкой шеи и перепонками меж пальцев. – Ты никогда не доезжал до пруда, иногда даже не выбирался из деревни. Я не видела тебя воочию, скорее… ну, вроде со стороны. Восседал на белом коне – весь из себя такой доблестный, знатный, в этой своей кольчуге и красном плаще… кстати, – девушка взглянула на него, и Чонгук понял, что последние минуты пялился, – почему ты не в латах, как обычно изображают рыцарей? Он улыбнулся, поведя плечом: – Это ты управляешь моим сном – значит, тебе так больше нравится. Нарочно или нет, девушка пропустила поддёвку мимо ушей: – Раньше я также размышляла, но ты не в моём вкусе – и это ещё одно подтверждение. Или не пропустила; парень зачем-то зацепился за её слова, а она продолжала как ни в чём не бывало: – Смотри, ты не имел ничего общего с моим прошлым и был сам по себе – то появлялся, то исчезал. А я всегда торчала здесь. Выходит, главный персонаж – это ты, а мне выделена определённая роль. И до меня дошло: ты всё время стремился сюда, к скалам. Я и есть твоя конечная цель. Но вряд ли рыцарь станет вызволять существо, больше похожее на чудовище, чем на принцессу… Нахмурившись, Чонгук подытожил: – Я должен тебя убить? – Девушка безразлично пожала плечами. – Но… я не хочу? Совсем. Типа, у меня нет порыва отрубить тебе голову, если в этом весь смысл. Наоборот, меня… – Чонгук сосредоточенно пожевал губу, подбирая слова, – как бы выразиться… – Тянет ко мне. Да. Так же, как и меня к тебе. Прозвучало довольно… интимно. Они пересеклись взглядами. Чонгук ощутил, как теплеют уши. – Не в том же смысле, дурила, – протянула девушка. – Это притяжение напрягало. И я отгоняла тебя от скал. На всякий случай – всё равно последствия могут быть разными. Бесил ты меня, конечно: только ветром сдую – а ты снова топаешь по снегу. Хоть нос тебе отморозь. – Точно, – Чонгук подобрался, – как ты это делаешь? – Наверно, дело в твоих ощущениях, я влияю на них. Сложно объяснить… – Когтистая рука загребла снег в небольшую кучку, прихлопывая её до полусферы. – Не похоже на осязание. Думаю, помогает наша связь. Я… – девушка запнулась, обдумывая продолжение, – чувствую тебя. Слишком отчётливо. Так ли отчётливо, как Чонгук чувствовал смущение прямо сейчас? – Это ещё сложнее, – нехотя продолжала она, усердно вылепливая из снега какую-то черепашку. – Ты ощущаешься примерно как рука, или хвост, но не совсем: я не могу управлять тобой, только влияю на восприимчивость, особенно в области кости. И сама перенимаю твои чувства… – И дым? Поэтому меня разбудила? – Ага, – отозвалась девушка. – Здесь он тоже стоял, под вонючую воду – и то проник. А во второй раз я даже не поняла, что случилось: просто было очень тревожно. Ужасно. Без причины. Потом уже дошло, что это у тебя происходит какая-то шляпа. Но я смогла докричаться только когда ты заснул. Твою реальность почти не видно, и мне приходится вслепую продираться сквозь. – То есть, – Чонгуку было неловко признаваться – и ещё более неловко от того, что теперь его неловкость автоматически делилась на двоих, – ты слышала, как я разговаривал с тобой? – Когда ты бодрствуешь – слышу очень плохо. Надо постараться. Похоже на радиоволну от ненастроенного приёмника. Зато ясно чувствую, ка́к ты говоришь. – Гладя указательным пальцем черепашью голову, девушка мягко ему улыбнулась. – Сегодня особенно дерьмовый день, да? Чонгук вернул ей улыбку: – Не дерьмовее предыдущих. Прости за это… – Всё в порядке. Хочешь рассказать о травме? – Поплачусь в следующий раз – я и так наныл себе проход сюда. Улыбка девушки померкла. Она потупила взгляд на снежную черепаху. – Не поэтому. Я решила тебя впустить, потому что устала. – Её плечи сжались, голова опустилась так, что с волос сползла фиолетовая слизкая водоросль. – Без тебя я ничего не чувствовала. Совсем. Только пустоту. Как будто у меня что-то было – и эту вещь отобрали. А потом появляешься ты – и я краду у тебя буквально всё, что должно принадлежать только тебе, понимаешь? Эмоции, мысли, настроение – самое сокровенное… – Ты же русалка, – Чонгук попробовал разбавить атмосферу, – русалки прибирают сокровища с разбившихся кораблей. Но девушка покачала головой: – Больше паразит. Мне стыдно, что я вторгаюсь в личное без твоего ведома. Но ещё хуже то, что я наслаждаюсь этими моментами; я завидую, хотя совершенно не имею на это право, и… Поняв, к чему она ведёт, Чонгук резко перебил: – Нет. – Конечная цель, помнишь? – Сказал же: я не буду тебя убивать. Девушка вскинула голову, словно с вызовом. – Как нога, м? Заживает? Укол был болезненным. Чонгук выдержал её серьёзный взгляд, но это не имело значения: она ведь чувствовала, как тянет обида у него внутри. – Задумайся: что меня здесь держит? Давно бы свалила к чёртовой матери, буквально, но есть небольшая проблемка… – невесело усмехнувшись, девушка дёрнула хвостом. Тот поднял водяной столп, орошая снег растительной жижей. – Этот уродец весит как поезд и тянет меня на дно. Дна тут, к слову, тоже нет… Заныло сильнее; казалось, от переполняющей боли парень вот-вот заплачет. – Придумаем другой способ, – проговорил Чонгук, сглатывая ком. – Я уверен, что есть решение, как нам… Он успел увидеть в чужих глазах собственную скорбь прежде, чем девушка отвернулась. Она зашевелила пальцами – и голень под кожей знакомо похолодела. Чонгук подался вперёд, выкрикнув: – Стой! Я не хочу… Оледенелая слизь поглощала кость – парня затрясло от омерзения. Его окутал лёгкий шелест: – Не рыцарствуй, дурила… «…я всё равно мертва».