Гори, гори, моя звезда, Гори, звезда приветная. Ты у меня одна заветная, Другой не будет никогда. Звезда надежды благодатная, Звезда любви волшебных дней, Ты будешь вечно незакатная В душе тоскующей моей.
***
Иван знал, что Тиллю будет всё равно. И именно поэтому не хотел оставить ни единого следа, ни на его душе, ни на его теле, чтобы не напоминать о себе ни коим образом. Даже если лёгкие укусы во время поцелуя и следы от удушения на шее сошли бы со временем. Он не стал. Не кусался, не сжимал пальцы, лишь придерживая обмякшее смиренно тело, и вжимался***
У Тилля с детства есть дурная привычка сдирать кожу с губ, когда он нервничает или сосредоточенно пишет новые песни. У Ивана было достаточно времени для того, чтобы понаблюдать и подметить множество мелких деталей в мальчике, с которым он поначалу едва ли пересекался. Взглядами так точно, наверное, ни разу. Кроме тех моментов, когда он вытаскивал очередной карандаш из тонких пальцев и убегал, хохоча громко, чтобы спровоцировать этого взрывного ребёнка на драку с ним. Ведь только тогда во взгляде Тилля пылал огонь, и смотрел он именно на него. До тех пор, пока обеспокоенная Мизи не прерывала всё «веселье», и внимание Тилля от него ускользало. Точнее, нет, не так. Оно никогда и не было лишь его. Карандаши, ярко-красные цветы и венок из них, флейта, учебники, нотные листы. Даже во время их драк Тилль в первую очередь сосредоточенно пытался это всё отобрать. А после с извиняющимся, щенячьим взглядом смотрел на вздыхающую Мизи, сжимая помятые лепестки цветов в ладонях, спрятанных за спиной. И Иван наблюдал со стороны за вспыхивающими звёздами восторга в травянистой зелени глаз, когда Мизи улыбалась. Пусть даже эта улыбка и предназначалась Суа, а не Тиллю. И в такие моменты он понимал его, как никто другой. От осознания вдруг стало удивительно больно во всей той пустоте, которая, как он раньше думал, давно пожрала любые намёки на чувства. Впервые за долгое время Иван почувствовал себя по-настоящему живым. А он ведь так хотел перестать, потому что было слишком болезненно и тяжело. Хотел смириться, потому что быть послушной, улыбающейся зверушкой, любимчиком этих уродливых тварей, было гораздо выгоднее. Он ломал себя, ломал зачатки сопротивления внутри, самостоятельно и очень кропотливо, пока это не сделали они. Чтобы стало хоть чуточку легче. И у него почти получилось. Если бы не этот мальчишка, который всегда рвался в бой с теми, с кем даже всем детям, собранным в этом проклятом месте, было не совладать. Мальчишка, который вечно ходил в ссадинах и синяках из-за своей непокорности, постоянно получая наказания и увечья. И которого всегда было так весело дразнить, наблюдая за тем, как тот смущался при упоминании Мизи, и ворчал, когда Иван напоминал ему про домашнее задание. На душе почему-то становилось теплее. И со временем появилось чёткое желание — защитить это тепло и свет. Защитить Тилля от всего плохого, чтобы ему не пришлось ломать себя так же, как это в свое время сделал Иван. И ради этого он пообещал себе стать ещё более послушным и любимым всеми питомцем, ведь теперь ему есть, ради чего стараться. Ради кого жить. Его главный смысл, его ярчайшая звезда. И он не даст ей потухнуть.***
Им почти удалось сбежать. Иван был очень хорошим мальчиком, много улыбался и пел всё, что только попросят. Его давно перестали истязать, он получал самые лучшие оценки и продолжал завоёвывать доверие к себе. И у него получилось. Добыть доступ к системе рабских ошейников было проще простого, зря инопланетяне позволяют питомцам учиться и поощряют вундеркиндов. Но ему это только на руку. Каждый чёртов угол этой белоснежной тюрьмы он изучил, чтобы вывести Тилля наружу после очередных пыток, когда того снова заперли в изоляторе. Он давно привык втихую приходить к Тиллю, пока тот без сознания и не мог его увидеть. И порой он, обрабатывая самые серьёзные из ран, позволял себе на мгновение невесомо касаться тёплой, нежной кожи кончиками пальцев, поглаживая слегка, будто бы утешая и обещая, что всё будет хорошо. Что он спасёт его, обязательно. И однажды он смог. Они бежали по кроваво-красному полю за чертой ослепляющих городских огней, держась за руки, пока алые звезды падали с небес на землю, расчерчивая космическую мглу и освещая им путь к свободе. Ладонь Тилля была слегка холодной и влажной, потому что тот, очевидно, нервничал. И, наверное, именно поэтому крепко сжатые рукой Ивана пальцы в итоге выскользнули, оставляя после себя привычное, но такое ошарашивающе-неожиданное ощущение пустоты. Иван оглядывается, уже зная, чем всё обернётся. И остаётся только ждать подтверждения своих мыслей. Глупо, правда? Ему хотелось бы хотя бы раз в своей жизни ошибиться. Но он знал ответ уже очень давно. Он не настолько значим. Он не настолько важен, чтобы поддерживать пламя его звезды. Потому что взгляд Тилля сияет, лишь когда он смотрит на неё. И пока его свет остался запертым в клетке, он не сможет быть свободным. Ивану остаётся лишь усмехнуться восторженно-горько и вернуться к почти разбившемуся смирению, потому что он с самого начала знал, что так и будет. В том числе знал, что он пойдёт следом за Тиллем обратно. Потому что он тоже не может без света его единственной звезды. И он не может позволить звезде погаснуть в его бездонном, печальном чёрном море эгоистичных желаний. Исчезновение Мизи почти всё испортило. Иван мог лишь бессильно смотреть на то, как неверие и боль затапливают серостью горечи некогда яркие зелёные глаза. И самое страшное — из них пропала та самая искра, которую он так любил и ценил. Желание бороться, желание защищать свою единственную надежду, желание жить. Это всё исчезло во мгновение ока вместе с рассеявшимся со сцены дымом и отрядом сопротивления во главе с Хёной. Сложно было не заметить слегка безумного радостного взгляда Луки, остановившегося на девушке, когда та проходила мимо, придерживая сползший чуть ранее капюшон. Он не мог её не узнать. Ивану же было всё равно, что происходит на сцене, он смотрел лишь на Тилля, как никогда ясно понимая, что это — начало конца. Было безумно больно видеть, как Тилль ломается. Так же, как когда-то и он сам. Именно тогда Иван понял, что пора действовать, и что ради защиты своей почти потухшей звезды ему нужно пахать ещё сильнее, даже если придётся идти по головам некогда знакомых или товарищей.***
Он смог стать любимчиком публики, у него появилось множество фанатов и спонсоров, а его попечители купаются в деньгах и славе. Выгодные контракты сыпятся на голову, словно из рога изобилия. Будто он и правда стал настоящей звездой, а не обычным, как и большинство, мальчиком на убой в случае проигрыша на очередном стейдже. Но не только его публика оценила по достоинству. Тилль тоже воссиял ярко на сцене, покорив зрителей своей непокорностью и искренностью. И его стали звать на закрытые мероприятия определённого характера. Зачастую чтобы поиздеваться, попробовать сломить не прогибающегося под инопланетных узурпаторов человека. Мероприятия, которые для инопланетян были очередным развлечением и игрой, которая развеет вселенскую скуку. И о которых Иван узнал слишком поздно для того, чтобы успеть сделать хоть что-то. Хотя бы пойти вместе с Тиллем, чтобы взять часть нежеланного внимания на себя. Потому что он знает лучше многих, насколько многое себе могут позволять спонсоры, пока это сохраняет питомцу жизнь и дееспособность. Иван осторожно приоткрывает дверь, заглядывая в тёмное помещение, слегка жмурится, пока глаза привыкают к полумраку, и только спустя пару мгновений замечает тело, безвольной куклой полусидящее у стены, прислонившись головой к подлокотнику дивана. Ноги по ощущениям деревянные и едва гнутся, пока Иван медленно подходит ближе и садится рядом с Тиллем на корточки, вглядываясь в вымученное выражение лица, в тёмные синяки под закрытыми глазами, в покрасневшие уголки рта и трещины на влажных губах, когда он расстёгивает тут же падающий со рта ограничительный ошейник, с помощью которого хозяева всегда пытаются заставить Тилля повиноваться и окончательно сдаться, забирая его невероятный голос, но у них никогда не выйдет заглушить звонкие струны гитары его души. Рука едва заметно дрожит, прежде чем он касается ею холодной щеки и наклоняется ближе, вслушиваясь в хриплое дыхание, едва не улыбается от облегчения вперемешку с печалью, когда слышит чужое, но уже такое привычное имя, сорвавшееся почти беззвучно с приоткрытых уст. Иван лёгкими прикосновениями приглаживает всклокоченные серые пряди, взъерошенные и сжимаемые чуть ранее огромной, грубой конечностью инопланетного чудовища. Поправляет развороченную, смятую одежду на сильном, но порой кажущемся таким хрупким теле. Сердце, кажется, скоро выскочит из груди, и он выблюет его наружу через глотку, настолько быстро оно колотится о ребра. На фоне из динамиков приглушенно слышатся голоса Суа и Мизи, будто издевательски прекрасно гармонизирующие друг с другом в песне о вечной любви, что уже давно трагично оборвалась. К сожалению, клематис цветёт куда дольше, чем длилось их счастье. И Иван знает, что он должен сделать. Уже слишком давно знает. И он позволяет себе небольшую слабость, прижимаясь лбом к слегка потеплевшей коже, трется нежно щекой о щёку, сжимая чужую ладонь, бережно гладит огрубевшие от гитарных струн пальцы, давая молчаливое обещание, что это первый и последний раз, когда он не успевает прийти к Тиллю на помощь.***
Время будто застыло в одном единственном миге, настолько длинными ощущались промежутки между хлёсткими ударами капель дождя. Настолько безжизненными — холодные, едва заметно дрожащие чужие губы. Иван на мгновение испугался, что не услышал выстрелов и держит в руках уже остывающий труп, пока кончики пальцев на шее не нащупали быстро, но очень слабо бьющийся под посеревшей кожей пульс. Последний взгляд на табло ради того, чтобы убедиться, что он выиграл. Что он добился того, чего хотел. И единственный настоящий поцелуй в этой тяжёлой, болезненной череде насильственных вжиманий губ друг в друга. Легкое и теплое, как бриз весеннего ветерка, прикосновение уст к устам. И обжигающая боль, пронизывающая тело вслед за едва слышимым за гулом в ушах первым выстрелом, будто бы с запозданием разорвавшим воздушный вакуум. Словно гром, следующий за прорезающей ночную мглу молнией. Может, ему это всего лишь кажется? Вдруг выстрелили не в него? Он не может упасть, пока не убедится. Второй выстрел. Зрение постепенно начинает плыть, а дыхание тяжелеет, но единственное, что Иван сейчас видит, это едва заметно трепещущие ресницы. Какие же они у Тилля длинные. Третий. Кажется, это было плечо? Или бок?.. Стоять становится слишком тяжело, уже слегка пошатывает и хочется на автомате вцепиться в единственную опору перед ним, но нет, он должен держаться до последнего. Ни единого следа, он пообещал это самому себе. Четвёртый. Вся боль будто бы слилась воедино, переполняя тело и выплескиваясь горячей, густой, почти чёрной, словно небо над их головами, кровью изо рта. Наконец-то это закончится. Теперь всё хорошо, у него получилось. Можно расслабиться наконец, правда же? Пальцы ослабевают и разжимаются, когда Иван чувствует, что Тилль стоит на своих двоих, будто бы осознавая наконец, что ему не больно и, кажется, стреляли вовсе не в него. Эти невероятно длинные ресницы, дрогнув, приоткрываются, являя травянистую, немного тусклую от усталости и безысходности зелень глаз, и Иван невольно улыбается от облегчения. Теперь он уверен, Тилль в безопасности. Только почему он смотрит так удивлённо?.. Почему в его глазах отражается сейчас именно он? Это так… Странно, непривычно. В этих зелёных глазах не должно ведь быть такого ужаса и отчаяния из-за него. Такой боли и мольбы, будто Тилль не хочет, чтобы Иван покидал его. Будто для Тилля он не пустое место. Но Иван нигде не должен был просчитаться. Нет, он всё точно сделал правильно. Теперь… Раз уж Мизи жива, как он узнал от Хёны, связавшись с сопротивлением с помощью Луки, Тилль сможет быть с ней рядом, когда они заберут его по просьбе Ивана. И он обязательно будет счастлив, особенно без совершенно никчемного друга, вечно маячившего на периферии его жизни. Так глупо и беспросветно влюбленного в чужую, такую же невзаимную любовь. Потому что Тилль — само воплощение этой обреченной, и в то же время невинной и нежной первой любви. Последние крупицы сознания покидают Ивана ещё до того, как голова касается мраморного пола. И до самого конца его уже почти не видящий взгляд цепляется за взгляд Тилля, наконец-то предназначенный лишь ему одному.***
Твоих лучей небесной силою Вся жизнь моя озарена. Умру ли я — ты над могилою Гори, сияй, моя звезда.