Звёздный свет

Аргенти был своего рода уникальным человеческим созданием, аналогов которому не было во вселенной. Бутхил был так в этом уверен, потому что Аргенти смог с ним сблизиться, не смотря на сильнейшую предвзятость Бутхила к нему самому, его словам, его манере себя вести, его взглядам, да даже к его Эону (они не говорят об этом). Аргенти как-то смог убедить Бутхила, что любит его, что Бутхил достоин любви, даже когда он просто набор проводов и железа. Бутхилу впервые за вечность хотелось поддерживать контакт, и он буквально писал Аргенти, когда выдавалась возможность, они связывались по видеосвязи, когда выдавалась возможность. Вопреки ожиданиям, Аргенти не всегда был в какой-то возвышенной атмосфере, аккуратно режущий стейк, чтобы съесть его маленькими кусочками. Бутхил видел его в грязи, в крови, видел с каким-то странным подгорелым куском еды во рту, Бутхил видел, что Аргенти, по сути, очень похож на него самого, и это, конечно, помогло ему расслабиться в его присутствии. Бутхил звонил с какой-нибудь средне обеспеченной планеты, сидя в тени за пабом, а Аргенти шёл по пустыне, и слова давались ему с трудом из-за того, что песок залетал в рот, но он был с Бутхилом, ему хотелось с ним разговаривать. Они делились своими приключениями. Аргенти не рассказывал много о тех, кто пал от его руки, но Бутхил знал, что такие были, и это, странным образом, тоже их сблизило. Просто если бы Аргенти был таким же сияющим и возвышенным, каким ты видишь его в первый раз, без единого изъяна, ничего бы с ним получилось. А Аргенти жил в той же вселенной, что и Бутхил, просто относился ко всему иначе. Аргенти был честен, Бутхилу потребовалось много времени, чтобы это увидеть и понять, и перестать искать тройное дно там, где его быть не могло. Аргенти — простодушный человек познания, идущий путём эрудиции, ищущий прекрасное во всём, с чем его сталкивали его путешествия. Бутхил полагал, что Аргенти — чудесный компаньон, но пока их дороги не сходились так близко. Иногда они встречались на случайной точке, которая была у обоих на пути, иногда в перерыв между делами они специально договаривались, где увидятся. Их встречи были скорее размеренными, чем суматошными, но иногда они ввязывались в какую-то передрягу и дважды даже были в одном бою. Аргенти был великолепен. Бутхилу никогда бы не хотелось стоять напротив него и его копья, быть не на его стороне. Аргенти привозил Бутхилу глупые сувениры и машинное масло в крошечных бутылочках, в которые обычно разливают алкоголь в популярных транспортных компаниях. Это была невинная шутка Аргенти, на которую Бутхил не обижался. Сам Бутхил привозил только то, что, на его вкус, могло подойти Аргенти, на деле это обычно оказывались какие-то украшения. Серьги Бутхил несколько раз видел, а вот брошь не могла носиться поверх доспехов. У них нет и не могло быть физической близости, которую разделяют люди: Бутхил бы, честно, отказался от большей части своей глупой долгой жизни, чтобы коснуться Аргенти, когда он сам ещё был человеком. Держать его руку в своей руке, иметь возможность его целовать, греть своим телом. Теперь ничто из этого не могло так работать, но Бутхил придумал пару хитростей. У Бутхила были специальные перчатки, чтобы трогать Аргенти: тонкий материал, ложащийся на руку, как гладкая плёнка, и съедающий все трещины и заломы. Даже близко не похоже на человеческую кожу, но так его руки становились более мягкими, и Бутхил мог даже погладить Аргенти, убрать его волосы с лица, сжать его руку без даже крошечного риска поранить. Аргенти, конечно, говорил, что это не обязательно, но Бутхилу так было спокойнее. Ещё Бутхил сделал кое-какие дополнения, чтобы его тело не было холодным, по крайней мере, пока они рядом. То есть, конечно, это было связано с общими показателями системы терморегуляции и вписано в протоколы, и выручало его в не самых приятных погодных условиях некоторых планет: так его внутренние системы могли нормально функционировать, даже если всё вокруг за пару секунд покрывалось ледяной корочкой. Казалось бы, зачем роботу подогрев, но Бутхил был полностью уверен в этой идее, когда захотел её реализовать. И он мог даже лежать рядом с Аргенти, не мучаясь совестью, потому что лежать с холодным куском метала явно менее приятно, чем с металлом, который может подогреть пространство вокруг себя (Бутхил это больше помнил, чем знал). Терморегуляция работала почти безупречно, и Бутхил просто настраивал свою температуру вровень с температурой тела Аргенти, и так им было комфортно рядом. Аргенти итак не жаловался, все эти глупые мелочи — прихоти Бутхила, ему просто хотелось сделать что-то, показать свои чувства, показать, что ему не всё равно, что он хочет заботиться об Аргенти. Потому что, в конце концов, он полюбил его всем сердцем. Тем сердцем, которое не было физическим органом, качающим кровь, а тем ментальным фантомным сердцем, которое управляло твоей жизнью вперёд твоего разума. Этим Бутхил ещё владел. Как-то Бутхил выучил несколько танцев, чтобы пригласить Аргенти на одной из этих парадных планет, вручив ему сначала огромный букет местных цветов. Это было большим делом для Бутхила, потому что танцы и прочее мягко-нежное, романтическое никогда не было его сильной стороной, которую он развивал. Нет, Бутхил видел себя иначе, он никогда даже не думал, что способен на что-то большее, чем секс на одну ночь. Ну, может, на несколько ночей. Формирование связей было не лёгкой задачей, и Бутхил просто игнорировал эту часть жизни, ему даже не нужны были романтические отношения. А потом появился Аргенти — и всё, Бутхил стал покорным и нежным (конечно, только с Аргенти), сам заразился всей этой рыцарской ерундой, он хотел делать для Аргенти что-то прекрасное, великолепное, возвышенное, значимое. Он хотел, чтобы рядом с ним Аргенти чувствовал себя хорошо и не жалел о своём выборе, потому что большего комплимента, чем этот выбор, Бутхил никогда не получал, ни в этой дурацкой киборгской жизни, ни раньше, когда он ещё был живым человеком, способным на что-то живое. При таком обилии живых сущих форм во вселенной его лучик света выбрал его. Аргенти нежно называл Бутхила: «звёздный свет», и после нескольких месяцев брыканий Бутхил всё же это принял. Аргенти много и поэтично говорил про путешествия, и как холодно могут выглядеть звёзды со стороны, и как они прекрасны и ярки, и как Бутхил важнее любого космического тела. Бутхил согласился из простой мысли: «Если ему нравится так думать, то пускай» — но после как будто и сам стал видеть какую-то ценность в своих этих проводках и железных пластинах, и странном программном обеспечении, и всех этих нелепых примочках, которые он смог в себя вернуть по своей прихоти, ради своих целей. Благодаря этому он стал для себя больше, чем инструментом в чьих-то руках, а Аргенти уже давно его таким видел. Аргенти мог увидеть красоту во всём, и Бутхил решил просто соглашаться с этим: если Аргенти сказал, что что-то красиво, значит, так и есть. Росинки, травинки, тропинки, пни и разваленные города, наполовину иссохшая планета, полая внутри, человек, который был груб, но у которого были на это какие-то причины — хорошо. Бутхил согласен. Всё это прекрасные вещи. И сам Бутхил? Ну, кто он такой, чтобы спорить с Аргенти. Если допускать, что метафора Аргенти верна, и Бутхил — звёздный свет, то Аргенти — и есть звезда. Огромная прекрасная звезда, полная мощи и света, и тепла, и сильного давления, которое однажды её погубит, но пока — величественная звезда, которая согревает всё, к чему прикасается. Раньше Бутхил думал, что Аргенти просто на голову ударенный, правда, но теперь Бутхил думал, что вещи сами по себе, без внимания Аргенти, так и являются просто собой, уродливыми и скучными, но Аргенти как-то наделяет их красотой. Он даёт эту марку всему, что видит — и они вдруг становятся красивыми, Аргенти же их так назвал, это новый смысл для них, новая веха. Бутхил прекрасно понимал, как наивно звучат речи Аргенти и само его мировоззрение, он сам был на стороне тех, кто устало закатывал глаза, но теперь всё поменялось. Теперь он не потерянное в космосе, запертое в механическом теле сознание, теперь он «звёздный свет», и ничто в мире не посмеет навредить его великолепной сияющей звезде, его лучику, его любви.