любовь во время войны

— малыш, хватит молчать. Он хочет уже обыденным жестом прижать ее ближе к себе за верх футболки. Укрыть от опасности. Но ее сомкнутые на себе руки дрожат, царапают предплечья, она ожесточённо думает и ход мыслей угадать совсем не трудно. — не замыкайся в себе. Джесси может долго скрывать то, как у нее в глазах стоит один большой неумолимый вопрос: «Что мы за люди, если даже не проверили у Ли пульс, не попытались ее спасти?» — серьёзно, Джесси, прекращай. Следующий вопрос. «За что она умерла?» В белом свете лицо девушки мрачнее, читается слишком легко, чтобы не заметить, — у неё дрожит нижняя губа, как перед истерикой. Главный вопрос. «Смена ли я ей?» Очень тихо и слишком обрывисто ее голос раздаётся на всю комнату: — почему? Джоэл прячет глаза в пол, говоря немного про себя. — я спрашиваю себя о том же. Обо всем, что творится сейчас в твоей голове. Голос кажется чужим, подбирать слова трудно, каждое — не достойно того, что Ли сделала для них всех. Но чаще в его голове «выберемся ли?», но это Джесси знать не нужно. Ли чувствуется в этой упертой девчонке слишком сильно, чуть ли не в похожем движении бровей, стоит её немного напугать. Он не пытался, так вышло… иногда трудно не забыть, каким он кажется на первый взгляд. На сколько лет он ее старше? Джоэл предлагает ей снотворное, садится близко, говорит просто и слишком лично, видит как она отодвигается и мягко отказывается, — всплывают события прежних недель в голове. Джоэл тогда по-лисьи посмотрел на неё, начиная показывать свою заботу совсем другим способом, который не требует слов. Если хочется кого-то защитить, даже от самого себя, не забывай, это всегда забота только того, кто этого хочет, Джоэл, даже, если на сердце что-то странно теплится, когда Джесс улыбается. Ли тоже относится к нему чуть мягче, он знает ее слишком хорошо, чтобы это не заметить. Желание защитить эту девчонку перекидывается и на неё, а когда эти двое разговаривают он немного любуется. Этот вертолёт, рядом с которым они стоят — переносит его на двадцать лет раньше, в жару и чад Ирака, где оставленные военные машины вызывали у Ли похожее ощущение — найти нечто безопасное. Красивое и безопасное. Достаточно правдивое, чтобы задуматься, достаточно страшное, чтобы докричаться. Но уже через минут 20 они едут дальше, ведь только с психикой этой беловолосой репортерши возможно по-настоящему показывать то, что заставит вздрогнуть. И Джоэл уважает это. Как и то, как Ли пытается отвадить от военной фотографии Джесси. Они долго разговаривают, хоть исход всем ясен. Джесси приглаживает короткие волосы, усиленно вглядывась в горизонт. Она боится, но недостаточно, чтобы не хотеть увидеть мир таким какой он есть. И самое страшное, они все такие. Пытаются потушить, а не обжечься. На деле, просто мотылки, вечно стремящиеся к огню. Джоэл может долго говорить себе, что его интересует сам сюжет, но нет. Это долбаный постравматический синдром, это желание ощутить себя живым, это попытка добраться туда, где пожалуй, ты должен умереть. Но их всех тянет в этот путь, пусть они скрываются за табличкой прессы, бейджиками и надеждой на справедливое отношение. Джесс перестаёт его боятся, говорит спокойней и свободней, мягкое «малыш» сначала шутливо, потом нет начинает вырисовываеться в его сознании, хоть он пытается успокоить себя, что это нечто отеческое, когда маленькая темноволосая девчонка с блеском объектива появляется перед любой опасностью, совершенно позабыв о себе, рвется, расталкивая весь мир вокруг — и он лишь успевает ее как котёнка за холку оттаскивать, держать подле себя, осипшим голосом кричать, чтобы не лезла без него. И выпивать на привалах, пытаясь ощутить радость того, что рядом целый лагерь вроде счастливых людей, либо он пьёт и оплакивает тех, кого он уже снова не встретит. Может, он пьёт, чтобы Ли не увидела, каким голодным взглядом он смотрит на неё. Или на Джесси. Он уже ничего не знает, кроме того, что он заливает в себе то, что поговорить не в силах. Да, в нем много парадоксальной гордости — как было с президентом, которому ему необходимо было задать вопрос, но больше взглянуть в глаза, осознать почему все это происходит — но молчание этой девочки, именно сейчас разбивает его так же сильно, как могла бы смерть Ли, если бы он себе позволил хоть что-то чувствовать. — она не могла иначе. Вырывается из груди низким хрипом. — ты — то, ради чего мы все это время пытались выживать среди войн, разрухи и страдания. Джесси поднимает на него глаза, прислушиваясь. — до тебя мы докричались, заставили захотеть увидеть и не совершать того, что делает другим больно. В комнате звенит ее дыхание и его сиплый голос. — Ты поняла этот призыв и пошла за нами. Как и Ли за своей тезкой. И я не простил бы себе твоей смерти. Ли не смогла бы. Она смотрит так, словно жизнь её от него зависит. Тишина ощутима кожей. Минута, когда в зелёные глаза он пытается спокойно посмотреть, хоть не выходит, он тушуется, случайно показывая гораздо большее. Она делает это движение бровью, словно что-то решила. Расстояние сокращается слишком быстро. До него доходит. — подумай, не делай этого на эмоциях, — хоть, если быть откровенным, ему тоже хочется, до одури, вцепиться в ее губы, провести ладонью по шее, согнать сильную дрожь от непонятности всего происходящего, забить возбуждением и нежностью, которая и так разливается у него в груди с ее появления в их маленькой команде, но зачем ты смотришь так, так чтобы сбивалось дыхание и было ща себя стыдно? За то, что рядом нет Ли. За то, о чем он сейчас думает, поднимая на неё глаза, впервые не скрывая того, что чувствует. Его губы накрывает ее поцелуй, простой и приглашающий, распаляющий не хуже этой страшной неопределённости над которой они оба повисли, и Джоэл горько ее целует, не замечая как стискивает ее плечи, не понимая, отстранить или прижать сильнее. Джесси целует сильнее. Это не любовь, это коктейль отчаяния, скорби и чего-то более вечного, резкого, защитного и инстинктивного — верно ли морально? - мораль сейчас пропадёт на время, как осознание ужаса, а не победы южных штатов, но сейчас важно то, насколько приятная кожа под ее футболкой, маленькие волоски щекочут пальцы, гладить Джесс по спине, неожиданно хрипло простонать от ее поцелуя в шею, резкого, терпкого, словно они отсюда не выйдут, ему плевать, если Джесси видит сейчас под своими закрытыми веками кого-то другого — как его можно полюбить, если Ли не удалось это за все их время вместе? — плевать, сделай себе легче, выплесни то, что недосказанно в этой проклятой жизни, другой вопрос почему ему это так нравится, почему рукам поддаётся ткань, и помутнение переносит в момент, где и так грязные джинсы оказываются на полу, его футболка там же, и вечная рубашка под ними, в ее поте есть что-то одурманивающее, как и в приоткрытых губах, когда удаётся выбить первый стон — осторожно коснуться языком уха, проводя рукой по низу живота, даже сейчас его тянет на прелюдию, перед тем как вцепиться зубами в плечо, потянувшись пальцами ниже, мгновенно проводя по клитору пару раз. Джесси выгибается, раскрывая глаза и снова их смыкает, еще сильнее, словно потолок импровизированной камеры пугает больше, чем чувственность на грани гибели, — Джоэл догадывается, как необходимо делать, чтобы ей помочь. Время течёт одновременно быстро и медленно. Джоэл ладонью закрывает ей рот, ее стоны напоминают плач, всхлипы отражаются в том, как резко она дёргается под его движениями, остаётся немного до приятной судороги, он это чувствует, с его губ слетает постоянное, торопливое «отпусти, Джесси, отпусти все это», последняя иллюзия того, что он может хоть как-то помочь, пока любые категории нормального мира рушатся, и со слезами она притягивает его к себе, целует под судорожный ритм его пальцев и ее глаза, до невозможности, светлые, вглядываются в него — он понимает без слов, один взгляд говорит больше, чем любое обращение, он смотрит, наверное, на неё так же. Это разрешение. В голове щелкает затвор камеры. И он в ней, пытаясь не упасть на ее хрупкую фигуру всем телом, дальше — лишь ощущение, хрипловато вырванные слова, которые он уже не осознает. Жизнь ощущается парадоксально ярко, стоит отключить голову и раствориться в ее тепле, в ее просьбах, раскрытых глазах, его резких толчках, терпкое «малыш» на языке. Она вздрагивает каждый раз стоит ему назвать её так, каждый раз, и ему не было нужно сейчас много, но когда ее зелёные глаза стали терять осмысленность, его бьет под дых пронзительно резкое осознание, насколько ж это ему знакомо — этот взгляд. Этот взгляд, как у Ли, высокий стон Джесси теряется где-то на переферии, ему почти стыдно за то, насколько приятно ему только что было, насколько, что перестал думать о чувствах Джесс в этот момент, настолько это неправильно сильно отдало его старой любовью. Ее ноги ещё дрожат, волосы почти сливаются с деревянным полом дурацкого кабинета Белого дома. Плевать, что этот кабинет глубоко под землёй. Его зелёная клетчатая рубашка под ними. Черт, Джесси показалась ему красивой ещё тогда, когда замаячила перед глазами, пытаясь привлечь их внимание с писателем, юркая и тихая, оказалась прямо перед их столиком, торопливо чем-то восхищалась, пока ему еще вставляло неплохое пиво этого отеля. Сэмми заметил его заинтересованный взгляд, усмешка передалась ему, приятно иногда встретить молодое воплощение самой близкой подруги. Но чтоб настолько они походили друг на друга. Когда-то Джоэл искренне думал, что любит Ли, хоть она и не подпускала его ближе, чем в такие моменты, когда адреналин срывает запреты. Да, он неидеальный и импульсивный, но в этом было нечто обидное. В Ли не было и намека на чувства в ответ. У нее профессия вызывает безразличие к личному, для того, чтобы видеть большее. Они были в Ираке, ее поджатые губы и плач в его плечо, когда произошедшее поражает воображение. Боевое крещение Джесс меркнет перед их первым общим делом. Но ответом на страшное — то, как крепко смыкаются руки Ли на его спине, как она держится словно за последний уступ суши над пропастью, его пальцы волосы ее гладят, он шепчет что-то, чувствует, свое бъющееся сердце. Это что-то в нем сломало. — спасаешь девчонок, допрашиваешь негодяев, вы носите белую шляпу, ковбой? Посмеивается еще со здоровой ногой писатель Сэмми, пока Ли спит на плече Джоэла, опять скрестив руки на его талии. Джоэл улыбается, еще не понимая, как ужасающе часто ему придётся заботиться о тех, кто рядом с ним. Джесс выходит из неги, ощущая его сильные руки, крепко-крепко и ближе всего на земле. Джоэл хочет поцеловать Джесс, но она лишь отодвигается от него, пытаясь вернуть себе дистанцию. Внутренний конфликт возвращается к ней, но сейчас он уже не так силен, как прежде. Она смотрит на него, словно собираясь что-то сказать. Что-то с нежностью. Тяга жить посреди смерти. Даже Ли это было знакомо. Кинолентой — Ли смеётся, когда видит, что Джоэл едва держится, чтобы не расплакаться под «blue valentine» Уэйтса, Ли танцует на корпоративе, пытаясь обнимать его так, чтобы другие не поняли, почему он так хорошо ведёт в этом дурацком медленном танце. Щелчок смены кадров. Ли перевязывает его, когда осколок оставил на нем три белесых шрама ниже бедра в их четвертую вылазку, Ли шепчет ему, чтобы он не оставлял ее, когда ранили её в грудь. Взгляд в такие разные моменты, такой отдаленный, когда ей нужно подумать. Она вне ситуации, она видит нечто глубже, на том уровне, что он никогда не узнает. Эти помутненные, красивые, светлые глаза. Ему плохо сейчас, но Джесси заставляет бесчестно тихо улыбнуться самому себе. В ней так много от Ли. Только ее уже больше нет, — и этот холодок по спине он не сможет изжить до конца своих дней. Их так многое сплотило, в странной, понятной тем, кто это видел, мере. Даже долбаный секс — нечто большее. У Джесси будет такой же тяжёлый взгляд через несколько лет, но сейчас, Господи, эта поволока, знакомая поволока. Это глупо, это по-ребячески, но за неё убить можно, пусть и в его глазах жгутся почему-то слезы. — я не отпущу тебя отсюда одну, малыш. Почему-то прозвучало грустно. — дай мне одеться. Ее голос сбит, но он знает и эту интонацию. Джоэл отодвигается, оглядывая как в последний раз оливковый под белым светом оттенок девичьей кожи, маленькую красивую грудь и маленький католический крестик. Джесс вытирает внутреннюю часть бёдер его зеленой клетчатой рубашкой, бросает куда-то далеко. Джоэлу почему-то кажется, что она ему уже не пригодится. Помогает застигнуть застрявшую молнию джинс. Одевается сам. На неё хочется смотреть, мягко укачивать, пока она засыпает на его плече, в углу этой пустой, странной комнаты. Он не хочет знать, чего они ждут. Улыбки спадают с лиц бывших союзников, когда война окончена. У них забрали камеры, отобрали бронежилеты. Их взяли под руки те, кто их пропускал вперёд и прикрывал им спины. Подвальные помещения все равно выглядят неуместно чисто, дорогой пол и однотипные стены, только пусто, совсем пусто. Настоящие камеры для неугодных. Их засунули в эту ужасную комнату, заставляя ждать всю ночь, пока нужные кадры будут творить новую, более подходящую историю. Вот тебе и повод разочароваться в журналистике, да, Ли? — она… всегда так смотрела на тебя. Всепрощающе. Словно понимая твои слабости. Словно, твоей человечности, эмоциональности не хватало нам всем. Джесси долго говорит, из неё льются потоком мелкие замечания, сопоставления. Ли, Ли, Ли, и черт, неужели все это… попытка встать на ее место? Ее голова покоится на его плече, руки стискивают его талию. Джоэл качает головой, касается тыльной стороной ладони лба, все еще ощущая ее запах на пальцах. — Джесси. Хватит делать мне больно. — Джесси. На него большими глазами смотрит копия Ли. Резкий звук раскрытия двери. — подъем! Женщина с автоматом смотрит на него, двое таких же военных подле нее. В ее темных глазах уже виден приказ. Революционеры не оставляют свидетелей своих преступлений. Какую бы сторону ты не поддерживал. Ревом взрывается «малыш!» в горле Джоэла, когда в Джесс выпускают короткую очередь. Он пытается подняться с ней, мертвенной хваткой в него вцепившейся. Резкая боль подкашивает ноги. И больше бороться стало не за что.