***
Гатто никогда не чувствовал влечения к кому-либо, кроме, конечно, химии. Эксперименты, суть жизни, филигранно закодированная в химических реакциях и многоэтажных уравнениях, в бесконечных взрывах и таким же восхитительным успехам… это было действительно то, что его интересовало. И это то, почему он работает на Дезире. Дезире Мелодис. Отпетый гад и садист, наглый и пафосный, приставучий и лепечущий языком до мигрени и бессильной ярости, скользкий, словно гадюка, и… в целом, список мог пополняться и пополняться, но у Гатто нет желания даже думать. Когда и думать-то невозможно. Когда ты понимаешь, что мысль или даже нотка его запаха заставляет тебя желать самого развратного, что можно представить. Самого… ненормального, неправильного. И когда кормишь самого себя позже. Но не во время течек. В эти три дня Гатто сходит с ума. Как и любая омега, в общем-то: может, спазмы и проходят, но мозги улетучиваются. Подавители он не принимает из собственных соображений — уж лучше пусть лишат премии, но собственное здоровье дороже. Как и многие омеги, снова же, но… …но образ Мелодис, его аромат какого-то дорогого вина пополам с таким же вычурным парфюмом (Гатто мог поклясться, что это личный запах Мелодис, не просто дорогая парфюмерка), взгляд, трость, которую хотелось бы… нет, это даже в тесном периоде слишком. “Слишком” — непозволительно малая величина, чтобы описать Дезире одним словом. Но и его не опишешь, как и чувства Гатто. Дезире — не тот, кто нравился Гатто. Это не тот, над кем бы он хотел проводить эксперименты или жить вместе. Это не тот, кому он сказал бы “я люблю тебя”. Дезире — мудак, и он прекрасно знает это. Дезире может сделать ему детей. И обеспечить. Эта мысль подходила так же неожиданно, как и тут же была сметена “Что за чушь я думаю…” и фейспалмом. Но это было правдой. Дезире был альфой, причём явно сильным. Что бы кто ни говорил, но аристокрасткая кровь вполне сказывалась на запахе и его действии на омег (которые, к несчастью, постоянно крутились вокруг него). Мелодис — одна из самых уважаемых семей, и, думается Гатто, даже если бы он, боже блять, выносил, а тем более родил бы ребёнка, то граф бы “вцепился в него”. Всё же Гатто легко устранить, и кто был родителем ребёнка доказать будет трудно.Нет тела — нет дела, как говорится.
В любом случае, в общем-то, Гатто не хотел детей. Подрывать своё здоровье ради комка жизни, о котором он вполне не сможет позаботиться — глупо. Может, у него неплохая зарплата, но из него ужасный родитель. Гатто обделён эмоциональным интеллектом, а потому, наверное, вырастил бы висельника. Да и дети его пугаются. Понятно дело: насколько бы он ни был, всё же, миловиден как омега, тёмные глаза и такие же тёмные круги под ними отгоняли любых обожателей.Кроме Дезире.
Дезире был, да и является его обожателем.
Эта мысль жгучая, шипучая и острая одновременно. Она оседает на языке неприятно, колко, но… настолько желанно, что это единственная мысль, которую он сохраняет, делая гнездо из вещей, которые пропахли Дезире больше всего: пара рубашек, плащ и перчатки. Ими он даже как-то коснулся графа. И нет, он не стирал их, а просто купил новые. Не обеднеет от пары. Он сжимает перчатку, в каком-то остервенении прижимает к паху, там, где кровью, жгуче и болезненно, снова наливается член. Он проводит пару раз вверх-вниз. Разум заполняется чем-то вязким, тягучим и сладким, оканчивающимся покалыванием на кончиках пальцев, поджатыми ступнями и мурашками по всему телу. Это “что-то” вылетает, словно ничего не весило, через рваные вдохи, заполняя комнату вдоль и поперёк. Гатто прикрывает глаза, будто ныряя под воду — уши перестают улавливать хоть что-то, а нос отказывается чувствовать что-либо помимо запаха. Его запаха. Запаха Дезире Мелодис. И он со стоном кончает, вовремя отбрасывая перчатки с чужим запахом, боясь испортить их своим. Хотя, наверное, после этого в них нет смысла — он сам источает столько запаха, что чтобы они снова пахли им, нужно, чтобы Дезире на них кончил. Или посидел. Или дыхнул. Да не знает, блять, Гатто, что за хуйня! Оргазм проходит белой пеленой и зрение возвращается через минут 20. Наверное, Гатто отключился в это время.Наверное.
Сил думать уже не остаётся. Гатто вжимается всем телом в гнездо и изнеможённо стонет. — Дезире, я… я когда-нибудь отравлю тебя…***
О том, что и Гатто, в общем-то, без ума от него, в прямом смысле этого выражения. В смысле, ну... — Мистер Гатто, давайте я вам сварю что-нибудь, — говорил Лука, прищуривая единственный целый глаз, — Мне не трудно и вам будет хорошо. — Может я и не в себе, когда в течке... Но давай так, лично между нами: я лучше предпочту... Кхм, неприличные фантазии о нашем работодателе, а не губить здоровье. — Премия.. — Да и чёрт с ней, Лука. Это того не стоит. Дезире, так-то, зашёл в перерыв случайно: случилось срочное дело. Ну, наверное, не такое уж и срочное, раз уж он решил подойти уже после перерыва. Ну и плевать, уважительный и вразумительный Гатто ему был дороже, чем любые деньги. Нет, без них плохо, но... Но... Дезире очень сомневался, что тот согласился бы написать с него, нагого и, наверняка, прекрасного, портрет. Ну, без скандала. Портрет вышел бы очень дорогим. В прямом смысле слова. Подумать только, значит он не один здесь долбоёб. Полнейший еблан. Нет, наверное, самое зло — это статус... Он бы сразу после этого побежал признаваться и в чувствах, и требовать перепихон, и задаривать такими подарками, что у Гатто случился бы микро-инсульт. А Мелодис только и рад. Нет, на самом деле, но такие мысли заставляют его, циника и ублюдка, полнейшую мразь, что он прекрасно понимал, в целом-то, улыбаться, как глупого ребёнка.Был ли у него выбор быть другим? Наверняка.
Оправдывает ли он себя? Ничуть нет. Ну и пусть.
Уайт всё равно ничего не вспомнит.
Зато теперь он знает, что представлять в следующий раз. О да, наверняка это будет Гатто. Гатто, который сделал гнездо из одежды, зарывается. У него красное лицо, покрытое испариной. Он стонет, да, он точно стонет и трётся пахом. Но этого недостаточно. Как и "слишком" — недостаточно для столь сладких фантазий. Для такого разврата. Для такой воистину неразумной похоти. Наверное, позже они придут к красоте, но пока... Но пока..."Гатто, ну дай, ну пожалуйста. Ну да, мне хочется назвать тебя неприличными словами, ну и что? Тебе — член, мне — твоё нутро. Выгодно, скажи?"
Дезире фыркнул. Вот уж кто здесь и дурак — так это он. *** Гатто, как всегда, щурился, скурпулёзно наблюдая за ходом реакции. Дезире не так давно потребовал новый патент, а потому работы было слишком много. Слишком, что Гатто даже как-то заснул прямо здесь, в своём кабинете. Тело по пробуждению ломило, а разум плыл, не желая поддаваться сетям "надо". На лице очки, а на руках — перчатки. Что ни скажи, а его работу нельзя назвать безопасной. Вот вообще. Постоянно опасные эксперименты даже с правильным оборудованием и защитой не переставали быть опасными."Интересно, если бы Дезире держал меня подле себя, " думал иногда Гатто, отмеривая очередной реагент, "оградил бы он меня от этого себя?"
Наверное, да. Дезире явно был собственником с манией контроля. В целом, типичная "шишка", они почти все такие, по опыту Гатто. Так отчаянно цепляющиеся за статус и деньги, за свою культуру и установки, за эту жизнь, безрадостную и непроглядную, заполненную тщеславными балами и улыбками, ненастоящими пожатиями и подлыми союзами, жизнь, о которой много мечтают и столько же жалеют, такие глупые, на самом деле маленькие в этом мире шишки, как ему казалось. Так или иначе, они все придут к одному, к самому справедливому судье. Ему нравится думать, что было бы, если... Что было бы, если они с Дезире подружились в детстве? А что было бы, будь они... Бальзамировщиком и фотографом? Глупость, но и такое наверняка есть в бесчисленном количестве других версий их вселенной, где всё просто сместилось на один квант. — Чёрт, — реакция идёт неправильно. Видимо, задумавшись, Гатто перегрел пробирку, из-за чего реакция пошла быстрее и активнее, да и по другому механизму. В целом, пена, разъедающая установку, — это интересно, но не то, что нужно Гатто. Он спешно достаёт специальный шланг и проливает на всё дистиллированную воду. Как же хорошо со слабыми электролитами! — Ох, прошу прощения. Как могу видеть, что-то пошло не так, мистер Гатто? — Дезире появляется будто из ниоткуда, выползая из тени, словно хищник. На момент его глаза кажутся алыми, по-настоящему зверинами, и Гатто склонен лишь списать всё на стресс, — Всё в порядке? — произнёс Мелодис дежурным тоном, так и не дождавшись чужого ответа. — Да, не беспокойтесь, — Гатто снимает маску, промыв перчатку всё тем же шлангом, — Прошу прощения за предоставленные неудобства. — Как вижу, эксперименты идут полным ходом? — Дезире осматривает всё цепкий взглядом, обводя тростью. Иногда Гатто боится, что змея на набалдашнике спрыгнет и убьёт его, вопьётся в кожу, как впился бы Дезире...— Простите, Гатто, всё точно в порядке? — А, да, простите, — Гатто стягивает защитную одежду, — всё в порядке, извините за дерзость. Я сейчас же приведу всё в порядок. — Ха-ха, нет, не стоит, Гатто, — улыбается Дезире, останавливая взгляд на чужих серых недоверчивых глазах, — Ничего такого страшного. Я укажу убрать. — Хорошо. Как скажете, господин Мелодис, — Гатто коротко склоняет голову, выказывая уважение, а после хмуриться. В бескорыстность он не верил с детства, а в бескорыстность графа-аристократа-мудака — уж и подавно. Слишком уж... Подозрительная личность, что не скажи, — Ещё что-то? — Пройдите в мой кабинет, будьте добры. — Хорошо. И Дезире ушёл. Ловушка захлопнулась. Гатто вздрогнул от мурашек. Чувство грядущих неприятностей усиливалось. Может, Дезире забыл здесь свою трость?***
Гатто аккуратно постучал в вычурную дверь и, услышав дежурное "Входите", осторожно приоткрыл, проскальзывая. Наверное, его старания быть как можно более неприметным были бесполезны — всё равно ведь на фоне всего богатства, он, в старом халате, повидавший не один эксперимент, со взъерошенными волосами и чёрными кругами был явно самой дешёвой вещью. — Не стесняйся, всё нормально, — кажется, почти промурчал Дезире, непривычно для себя говоря "р" ещё более мягко. Теперь его слова казались длиннее раза в два, чем они есть на самом деле: его манера растягивать гласные иногда ужасно раздражала. — Прошу прощения, — тихо произнёс Гатто и сел в указанное кресло. — Нет-нет, всё в порядке, я вас уверяю, — Дезире постарался улыбнуться как можно доброжелательные, — Расслабьтесь, я не хищник, чтобы на вас нападать."Я бы поспорил" — подумалось Гатто. Он поёжился.
— Так что вы хотели? — ногу на ногу, руки на них же. Привычная поза добавляла уверенности, — Я пока не смогу приняться за ещё один новый патент. — Нет-нет, я совсем не по этому. Я и сам понимаю, — Мелодис вдруг налил вина в бокал со змеёй. Гатто на момент показалось, что змея — это и есть Дезире. — Так... Что вы хотите? — Ресторан, вип-зона, завтра в 9. — Простите, что? — Гатто в шоке округлил глаза, с трудом передвигая мысли с места на место. — Я вас приглашаю на ужин. Обсудить детали работы, да и просто вкусно поесть.Простите, что?
Простите, он, Дезире, вип-зона, 9 вечера, завтра, вычурный ресторан?
Что за хуйня?
— Я.. — Гатто замялся: отказывать ему не с руки, — Я... Хорошо. — Я пришлю за вами машину. Можете уйти пораньше, я всё улажу."Не сомневаюсь."
— Да, хорошо, спасибо,— Гатто встал и торопливо вышел. Ему срочно надо в лабораторию.***
Он влетел, словно смерч, и так же активно принялся за работу. Мысли бегали из одного угла в другой, а привычно стойкие, словно хирургические руки мелко тряслись. Не помогало ничего: ни сложные расчёты, ни бухгалтерия, ни... Ничего. Он. В ресторан. С Дезире. Да, Гатто был в предвкушении. Оно будоражило разум и не давало сфокусироваться на чём-то, кроме времени и названия ресторана. И на Дезире. Мелодис и раньше занимал всё его мыслительное пространство, но сегодня, гад, переплюнул сам себя. Штаны предательски сдавило и намочило."Чёрт. Неужели..."
Гатто открыл календарь: и точно! Предвечное состояние. Видимо, оно подкрепились его ненормальными мыслями и большим, чем обычно, количеством чужого, желанного запаха."Стоит отказать."
Стоит отказать, но эта мысль огорчает настолько, что организм будто сам наказывает его: возбуждение становилось болезненным и неприятным. Руки всё больше тряслись и Гатто начинал чувствовать, что одежда начинает пропитывается смазкой. Мелодис воистину гад — даже будучи от него за несколько этажей, он влияет на него больше, чем любимые эксперименты. Надо побыстрее заканчивать, хотя тянет вздрогнуть прямо здесь и сейчас. Но Гатто не совсем уж дурак, да и неприлично это. Неприемлемо лично для него — ну как можно так... В общественном месте? Он даже как-то застал в этом же туалете кого-то. Кого — он даже не стал допытываться. Это уже слишком! И зайти в аптеку. За подавителями. В первый раз он пойдёт за подавителями. И ради чего? Ради простого ужина с графом. С графом, на которого, он, чёрт возьми, дрочит. В течку. И просто так. И который его раздражает просто до белых пятен. И отталкивает. Но дрочить всё равно приятно. Гатто пытался переключиться на кого-то ещё, но тело просто отказывалось. Он даже обращался с этим вопросов к больницу, но и это ничего не дало. Все анализы в норме. Да вот только подрочить на что-то ещё или думать о ком-то ещё во время течки всё равно не получалось. И, конечно, такой... Личный ужин... Наводил на некоторые мысли. Весьма конкретные мысли.***
Только придя, Гатто понял, что кабинет Дезире по сравнению с этим... С этим — это просто пшик. Пылинка, мельчайшее, что может быть. Он даже представить не мог, что рестораны могут быть пафоснее, чем сам Дезире. — Добрый вечер, — произнёс бархатный голос за спиной, из-за чего Гатто невольно вздрогнул и обернулся. — Добрый, мистер Дезире. — Прошу, давай без формальностей, мы на деловой встрече. Гатто нахмурился и закатил глаза, разбражённо дёргая бровью. Дезире как всегда, не стоило и ожидать чего-то другого. — Как.. скажешь, — Гатто прокашлялся, — Веди. — Да-да, конечно, — Мелодис подставил локоть. Гатто нервно дёрнулся и посмотрел на графа исподлобья: "Что за херь?" — Оу... Гатто, я оформил нас как пару. Альфа-омега. Думаю, меня бы не поняли, будь иначе. — Вы... Ты мог хотя бы спросить, раз уж так, — Гатто нахмурился, но позволил себя вести. Высший свет действительно бы не понял их как "друзей", сентиментальные гадюки. Дезире ничего не ответил. Он провёл их сначала к администратору, а потом в какой-то... Номер, ей-богу. Огромный стол, кровать, тумбочка, в которой наверняка находилось что-то... Такое себе. Всё говорило о том, что они пришли не в дорогой ресторан, а в секс-отель. Пока Гатто в шоке оглядывался, Дезире усадил его за стол, попросил меню, всучил в руки химику и участливо пояснил, шепнув на ухо: — Я же говорил, что оформил нас как альфа-омега. Гатто со смесью неясного отвращения и непонимания отпрянул от Дезире и уткнулся в меню. В котором, кстати, не было цен. "Видимо, возвращать буду натурой" — тоскливо подумалось, пока он читал очередное описание очередного наверняка охрененно дорогого блюда. Дезире, кажется, чувствовал себя как рыба в воде. Интересно, у него уже были омеги до Гатто? Наверняка были. Дезире был известным графом и завидным мужиком, и нравился всем. Кроме, видимо, него. — Ты что-нибудь выбрал, мой дорогой? — Гатто ёжится от обращения и указывать на несколько позиций. Дезире кивает, подзывает официантку и диктует. Официантка, кстати, время от времени с какой-то неясной для Гатто завистью и с интересом поглядывает на него. Надо будет поставить одну звезду за непрофессионализм, — И да, принесите сначала вина. На ваш выбор. Официантка уходит, но Гатто не спешит начинать разговор. Ему неуютно до мурашек: вся эта тема с чувствами и интригами — совсем не для него. Он в целом не думал о семье или чём-то подобном. Ему хватало кошки, да и на том всё. Отношения и всё из них вытекающее ему было непонятно. — Тебе не нравится здесь? — якобы незнающе спрашивает Мелодис, и Гатто скрепит зубами: ведь знает наверняка, что да, змей поганый! — Ты можешь мне довериться."Я в этом сомневаюсь."
— Нет, всё в порядке, — он отводит взгляд, пытаясь смотреть куда-либо, но не на Дезире. — Я рад, если это действительно так, — раздаётся бархатный голос уже совсем близко. И, кажется, обиженно.Мысленно Гатто бьётся об стену.
Во-первых, стоило отказать изначально. Чего можно было ожидать от Дезире вообще? Что он поведёт его есть шаурму? Или в морг, где Гатто хотел бы оказаться даже больше? Ну вот на что он надеялся? Во-вторых, даже если ему сознательно это всё не нравилось, то феромоны били тревогу. Впервые он был с Дезире так долго. Точнее, так, чтобы только был его запах и ничего более. Наверное, тут есть ароматизаторы (всё же номер был крайне дорогим!), но в нос устойчиво бился только запах Дезире. Наверное, подавители были бесполезны: его тело отзывчиво отвечало на чужой запах, тем более в тесном взаимодейтвии, и Гатто уже предвещал, что с сухими штанами он отсюда не выйдет. Слава богу, что он хоть плащ накинул: его позорное пятно не будет видно. — Гатто, позволь спросить... — Дезире, кажется, выглядел неловко, но Гатто не обольщался: уж ему ли не знать, насколько аристократы хорошие актёры, — Вы... Вы же принимали подавители? — Да, — голос уже охрип, и Гатто почувствовал, как его заполняет неловкость. Видимо, его принятие подавителей было бесполезным. — Вы... Вы уверены? — Мелодис выглядет растерянным уже по-настоящему: его щёки окрасил непривычный румянец, а в глазах бегают задорные огоньки. Слишком задорные огоньки. — Да, я уверен, — Гатто почти хрипит, но всё же говорит ещё адекватно. А потом чувствует, как его почти вдавливает в кресло резким запахом. Сильным запахом парфюма и дорогого вина. Даже слишком сильным: моментально кружится голова, а в паху набухает стояк. Гатто был готов уже стонать, когда услышал смазанное "Пойдём, я закажу отсюда домой" и податливо падает в чужие руки. Мелодис тоже кажется каким-то смазанным: взъерошенные волосы, небольшие капельки пота на лбу, горящие глаза и такие же горящие щёки. Наверное, многие бы отдали всё, только увидеть его в таком состоянии, а Гатто мог лежать в его руках и чувствовать, как предательски накапливает смазка и его собственный запах бьёт в нос даже ему. Где-то на затворах сознания находится "это опасно", "есть риск", "у Дезире тоже гон", но Гатто уже всё равно.***
Гатто даже не запоминает, как его отвозят, видимо, в одну из квартир Дезольнье. В голове пляшет одно лишь желание вместе с запахом. Он, кажется, льнёт к Дезире как кот или, ей богу, питомец. Тот что-то говорит, лапает его где попало, говорит "не сейчас", если Гатто не подвёл ещё и слух. Уже в квартире его спешно раздевают, переносят на кровать, и голову срывает окончательно: всё здесь пахнет Дезире и никем больше. Это льстит: кроме него здесь никого не было. Лишь он один и никого более. Лишь он и Дезире. Мелодис говорит что-то успокаивающее, лепечет нежно-нежно, будто бы Гатто сделан из фарфора, но всё же царапается, нетерпеливо срывая рубаху и тут покрывая поцелуями. Поцелуи кажутся Гатто огненными, обжигающими, как и все касания: он извивается, подставляясь под этот жар, становясь горячим сам, вместе с тем. Дезире льнёт к его губам и сминает, кусая: Гатто уже не против. Да и как тут выказывать несогласие, когда он уже согласен на всё? Кровь отрезвляет, но ненадолго. Особенно когда твои ягодицы сжимают чужие руки, оставляют красные полосы, но там и не удосуживаются снять несчастный плащ. Кажется, Дезире обещает купить ему ещё тысячу таких, но Гатто ничего не отвечает: да и как? Как, блин, можно отвечать, когда всё горит? Когда каждое касание чувствуется нестерпимо ярко, что сводит скулы, как от очень кислой, но вкусной конфеты? Когда в мозг устойчиво пробивает чувство "я всего лишь добыча", будоражущее сознание и заставляющее поднимать пальцы на ногах? Гатто притягивает Дезире руками, быстро перемещаясь ими за шею, хватается за ещё оставшуюся рубашку и срывает вместе с пуговицами. В голове мелькает мысль, что не стоило бы это делать, и что его обязательно накажут, но..."Как иначе?"
Дезире проникает языком, а руками будто раздевает Гатто догола (хотя он и так был раздет), раскрывает его душу и все потаённые желания. Будто бы Гатто — лишь блюдо, которое он опаляет своим дыханием, подносит самую мякоть ко рту и кусает. Гатто стонет с подвыванием: Мелодис кусает его и не в мираже, оставляя, наверняка, яркий засос. А потом кусает ещё, и у Гатто закатываются глаза. Руки предательски дрожат, когда он пытается схватиться за Дезире покрепче. Он притягивает графа за талию к себе ногами и, видимо, пачкает смазкой, которая пропитала уже всё бельё под ними. — Не думал, Гатто, что вы настолько распутны... Вы ведёте себя по-блядски, — Дезире шепчет это и пальцами играет с сосками, а Гатто поджимает губы. Спорить сил нет, да и не хочется. Он лишь мычит и прячет лицо в чужом плече, говоря что-то неразумное, — Признайте же, что вы только и хотели всего этого. Вы же мечтали об этом, да, Гатто? Слова отдаются невыносимо горячо. Слова грязные, провокационные, явно подобранные, и самому Гатто хочется ответить, что вообще-то, это Дезире его сейчас лапает и ставит засосы, но он лишь скулит, чувствуя, как возбуждение отдаётся почти болью. — Неужели вы хотите, чтобы вас безжалостно вдавили в кровать как самую течную, непослушную язву? — спрашивает Дезире и моментально переворачивает Гатто на живот, заставляя выпячить зад, а после налегает всем весом, проходясь членом по анусу и елозя по спине. Слова кажут шипением змеи: скользкие и желанные, но такие же опасные. Спину тут же одолевают мурашки: Дезире елозил не просто членом, а... А узлом. Эта мысль вдруг отрезвляет и заставляет паниковать, но чужие руки вдруг пережимают уже его член у основания, не позволяя разрядиться. — Отвечай, Гатто, — Мелодис двигает бёдрами туда-сюда, и капли предэкулянта размазывают по спине, а узел будоражит нутро, — я жду твоего ответа. Гатто скулит, утыкается лицом в пышные подушки и чувствует, как краснеет с головы до пят, а чужие пальцы на члене, не дающие кончить, кажутся настоящей клеткой, неимоверным издевательством. — Я так и буду ждать, а, Гатто? — чужая рука подбирается к соску и дразнит острым ногтём. Гатто пытается извиваться, но его попытки пресекаются, кажется, даже с рыком. Может к нему и вернулась доля сознания, но лучше от этого не стало: теперь он осознавал, что происходит и что требует от него Мелодис и что ему самому нужно сказать. Он соврёт, если скажет, что не мечтал даже о таком, но мечты — это одно. В них всё легко и вовсе не смущающе. В них... Он спокойной это скажет, но в реальной жизни... — Да, я хотел. — Что вы хотели?"Тварь."
Гатто скрипит зубами. Дезире вдруг проводит два раза по члену и тут же сцепляет пальцы кругом, как делал до этого, и химик снова почти истошно стонет, утыкаясь в подушку. Дышать тяжело, думать — ещё тяжелее, но тяжелее всего чувствовать столь желанную руку на своём члене, которая, блять, не даёт кончить. Гатто кажется, что от смущения он сходит с ума: да и как тут не сойти с ума? Как не сойти с ума, когда ты всё ещё чувствуешь чужой узел, чувствуешь белое семя на своей спине, чувствуешь чужое дыхание, опаляющее уши и чужие касания свободной рукой то тут, то там. — Да, я... Я хотел чтобы меня безжалостно вдавили в кровать как... Как непослушную течную язву... — последнее он произносит почти шёпотом, тут же утыкаясь в кровать. Дезире говорит что-то по типу "хороший мальчик", но Гатто уже всё равно: слишком хорошо, когда Дезире наконец проводит несколько раз и даёт ему, наконец, блять, кончить. Слишком хорошо, чтобы думать о смущении или о том, что мечтал об этом. И слишком хорошо, чтобы побеспокоиться даже о презервативах. Чужие руки оставляют лёгкие царапины. Не для того, чтобы ранить, а для того, чтобы разогреть, сыграть. Пальцы касаются то там, то здесь, и у Гатто есть ощущение, что они везде. И на его члене тоже. Гатто после этого сам начинает лепетать что-то по ненормальному пошлое: мозги отключились ещё при первом оргазме. Теперь он лежал на Дезире и сам "распускал руки": то сомнёт грудь, задев соски, то коснётся рёбер, но, конечно, больше всего он касался шеи, плеч и лица. Красивого, правильного лица, о котором он сам мог лишь мечтать. Лицо, которое красовалась на журналах и искалось репортёрами. Было бы очень неловко, найди их здесь репортёр такими: разгорячёнными, пошлыми до стыдобы и гонно-течными. Если сначала эта была лишь догадка, то узел, образовавшийся у Дезире, лишь убеждал Гатто в том, что не один он такой "объинстинктовавшийся". Его снова затягивают в поцелуй, и он льнёт в бесконечный раз за этот вечер, заодно ведя руку назад. Будет враньём сказать, что он не... Не делал этого до этого момента, но подготовить себя стоило. Если он хочет принять узел (а всё нутро твердит, что хочет!), то это будет непросто даже с аномальным количеством смазки, которое выделилось в это время, и которое благополучно пропитало всю кровать. Пальцы входят с противным хлюпающим звуком. В обычное время Гатто морщится, но сейчас это заводит, а высокомерная похвала "Мой хороший мальчик" от несносного графа заставила бы его кончить прямо здесь и сейчас. — Давай, давай... — Дезире поглаживает чужие ягодицы и снова грубо, но не слишком, целует, — Ты же растянешь себя ради меня, ммм, распутная ты, течная омега? — вылетают грязные слова, на которые бы Гатто обязательно оскорбился, но это можно сделать и позже. Прямо здесь и сейчас они звучат игриво, даже горячо, и он лишь мычит в ответ. — Да, с тобой... Растянуть... — всё же бурчит Гатто, а потом его снова переворачивают, — меня с такими выкрутасами вырвет, граф. — Ничего, прибегут, тут есть ещё одна спальня, — он оглаживает внутреннюю часть бедра, смотрит в чужие глаза и всё же припадает к шее. Нет, ему стоит поставить метку, насколько бы глупым это решение ни было. Насколько бы глупо не было делать своей парой просто химика. Может умного, но не аристократа, не женщину, в конце концов. Может, то, что он омега, и давало ему плюс в карму в глазах аристократов, но он всё ещё был простолюдином, что ни говори. Аристократом нельзя стать — им нужно родиться. Гатто касается чужого члена и теперь вздрагивает уже Мелодис. В таком состоянии его член... Да и всё тело, чего таить, тоже становилось чувствительным до предела. Наверное, будь здесь другой, более сильный альфа, он был бы сейчас как Гатто: сгорал бы от каждого прикосновения, наверняка проклинал бы и бурчал, но ластился, давал себя, предлагал с раскрытой душой. Он был словно экспонат, который только тебе можно взять и потрогать. Осмотреть деталь тут, пощупать деталь там. Сделать пару ударов, так, для верности, сделать игривую царапину. Насладиться сполна и постараться принести наслаждение другому. Насколько бы Дезире не был мудаком или озабоченным, но секс — это удовольствие для двоих. Иначе в нём нет никакой прелести. Чего ради он нужен, если он и сам себе подрочить может? А вот видеть, как под тобой извиваются и тебя хотят, тебя желают — это стоит куда больше. Может после он бы и опробовал с Гатто какие-то фетиши или кинки, но это не сейчас. Он чувствует, как чужая ладонь проводит вверх и вниз, то сжимает, то касается безумно легко, почти неощутимо и по коже бегут мурашки, а в голове взрываются маленькие фейерверки: до чего же это, блять, хорошо. Да, он может сделать такое и своей рукой, но в этом нет прелести. Нет чего-то, что сидит на подкормке сознания и делает наслаждение в тысячи раз приятнее, чем если бы это было ты и зеркало и твоё воображение. Да даже будь это имитация матки или другие игрушки для мастурбации: чужая ладонь всё равно была лучше всех. А уж представлять, насколько будет хорошо внутри... У Дезире, честно, даже отказывалась работать голова. Ну, для метки голова не нужна. Для начала он легко посасывает кожу то тут, то там, а потом... — Будет чуть больно. И он кусает, вкладывая в этот укус столько феромонов, сколько у него в целом есть. Конечно, когда у тебя гон, это легче, но требует концентрации. Гатто под ним застывает, а потом оглушительно стонет и царапает спину до крови, и это даже просто подстриженными ногтями! Дезире боится представить, что было бы, будь у Гатто такой же маникюр, как у него. Гатто шипит, а по его лицу скатываются слёзы: больно ведь! Насколько бы ему ни были приятный другие ласки, но метка была по неприятному болезненной. Не жгучей и искрящейся, чуть обжигающей, чем грубость в действиях и словах, а именно настоящей раскалённой лавой. Он хотел было изругать Мелодиса, но вдруг почувствовал, как к его анусу приставилось... Что-то. Что-то большое. Воздуха критически не хватало, и Гатто хватает его так, словно тонет. Но он правда тонет в этом море чувств, которое поглощает его. Поглощает, и, видимо, никогда не отпустит: оно становится воздухом в его лёгких, заменяет ему кровь, и, кажется, просто делает его своим. Море пахнет дорогим парфюмом и таким же дорогим вином. Наконец, Дезире отстраняется от шеи и подводит член ровнее. Гатто смотрит то на него, то вниз затуманенными глазами с долей беспокойства. Не удержится и Дезире от поддразнивания. — А ты попроси.Простите, что?
— Попросить? — обескураженно произносит Гатто, будто пробуя столь... Необычное предложение на вкус. — Да. Попроси. Попросить? Гатто переводит глаза вниз, касается чужого члена и снова переводит взгляд в наглые, собственнические, расчётливые до хитрости и жестокие до садизма, глаза. Он пытается что-то сказать, но лишь растерянно выдыхает под чужой смешок: это слишком. Да всего слишком, что ни говори. Как вообще можно иначе реагировать?И что говорить?
— Как... Попросить? — всё же Гатто собирает всю неясную волю в кулак и спрашивает, слыша очередной смешок. — Господин Дезире, я, грязный и озабоченный омега, который мечтает о вас во время течек, очень хочу член этого достопочтенного внутрь. Унизительно? Несомненно. Пошло? Более чем. Хочется ли ему член "этого достопочтенного" внутрь? Пренепременно. — Господин Дезире, — Гатто смотрит, как головка чуть вдавливается внутрь и дивится тому, насколько чувствителен и открыт одновременно, — я грязный и озабоченный омега, — Мелодис вдруг прикусывает сосок и Гатто зажимает себе рот рукой, — который мечтает о вас во время течек, — снова стон, но теперь от того, что головка была почти внутри и просто нестерпимо хотелось ещё. Дезире, видимо, считал это из его глаз и смело положил руку на член, слегка водя, — очень хочу член этого достопочтенного внутрь. Боже блять. Какой же кринж. А если это кто-то увидит? А вдруг кто-то умеет читать его мысли? Стыдобища... — Ну, ты этого хотел, — говорит Дезире и входит постепенно. Нежные стенки тут же сдавливают член, будто всасывая его внутрь, но, наверное, это всё же воображение Дезире, которое поплыло окончательно. Гатто пытается ловить воздух ртом и вдруг тоже вгрызается в чужое плечо, прелестно краснея. Мелодис входит постепенно, давая привыкнуть, щекоча внутреннюю сторону бедра ногтями, проводя ими по рёбрам, ловя каждый выдох и каждый вдох, ловя чужой румянец, мурашки, и поджатые пальцы. Всё пойманное он обязательно заколотит у себя в сознании на видном месте как сокровище. Это то, что стоит любого бурчания и условностей, потери статуса и уважения родителей. Это то, ради чего Дезире даже, блять, готов убивать. — Гатто, ты действительно хочешь... — говорит Мелодис, прежде чем двинутся и застонать пополам с рыком, утробно, будто потерял человечность, от переизбытка. Всего: ощущения, ситуации, информации... Все желания и ощущения слепились в один большой комок, который грозился взорваться и лишить его самообладания насовсем. По крайней мере, пока не кончится гон, а у Гатто — течка. Дезире не хочется буквально того заебать, но... Кому он врёт, блять, ему хочется. Просто до отупения, чтобы звёзды из глаз летели. Кажется, последнее он говорит вслух, и Гатто в ответ лишь стонет: ему тоже хорошо и тоже слишком. Дезире вдруг переворачивает его на живот и устраивается, как устраивался изначально: жопа вверх, морда вниз. Но Гатто не против: свои стоны откровенно хочется скрыть, они кажут оглушающе пошлыми и попросту громкими. От них уже исчезли все мысли в голове. Да и лицо хочется просто спрятать. Дезире устраиваетс сзади, елозит членом, а после входит на всю длину. Гатто выгибается до хруста в спине, сжимает простыню в руках до боли и чувствует, что глаза у него сейчас точно выпадут. — Дезире! — на последней гласное он снова срывается на стон и снова же закатывает глаза. Мелодис удовлетворённо смеётся, а потом стонет сам, припадая всем весом к чужому телу, вдавливая в кровать и шумно пыхтя в шею. Где красуется его метка. С другой стороны, правда, но просто сам факт того, что Гатто теперь его — просто сносит крышу. Ураганом. Он коротко рычит, снова кусает и с силой входит: узел не хочет проходить в чужое нутро, но оно и не удивительно. Гатто почти что скулит под ним, постоянно повторяя его имя. Наверное, это было недовольство, но Мелодис уже всё равно. — Потерпи, мой милый, — он с силой вдавливает бёдра и узел всё проходит с хлюпающим звуком. Гатто взвывает: перед глазами пляшут цветные пятна, а всё внутри грозится разорваться. Конечно, такого не будет — он растянут, да и смазки выделяется столько, что хоть продавай, но ощущения именно такие. — Дезире, — беспомощно стонет, тянется приласкать себя, но его хлопают по руке. Всё равно, знает ведь, гад, что координации никакой, и хрен что Гатто сделал бы! Но даже так в душе закрадывает недовольство. Которое, правда, сразу выбивают толчком настолько глубоко, что теперь его даже колени не держат, хотя он и не стоял. Его всё же придерживают за талию и приласкивают член. Гатто чувствует, как готов разрядиться прямо здесь и сейчас, но ему снова пережимают член.И при этом вдалбливаются в него сзади. Что за вздор!
— Позволь, мудак, — еле как говорит он, то и дело срываясь на стон, — дай кончить, блять. — Позволить? — Дезире играюще оставляет засос на лопатке и с насмешкой смотрит на Гатто, — А ты попроси. — Иди нахуй. После этого Гатто не смог бы ничего сказать, даже если бы захотел. Его вдруг перевернули, закинув ноги на плечи, и вошли так, что захотелось плакать. Не столько от боли, сколько от переизбытка. Охренеть просто, блять. Но даже больше этого его подкашивал чужой взгляд:"Ты мой."
Слова, которые читаются в чужих глазах, даже если ты нуль в эмпати. Слова, которые они оба понимают, даже не произнося. И слова, которые являются высшей насмешкой. Насмешкой и над невинностью Гатто, и над его фантазиями, и над реальностью. От этой насмешки хочется спрятаться, насколько и хочется, чтобы она была обращена только тебе: касающаяся, словно крапива, словно тысяча мелких уколов. Не для того, чтобы сделать больно, но для того, чтобы нестерпимо. Чтобы хотелось ударить, а потом, чтобы тебя взяли так жёстко, чтобы и мыслей в голове не оставалось. Чтобы хотелось послать нахуй, а потом отсасывать. Дезире был желанен и невыносим одновременно. Он — настоящий смертный грех, змей-искучитель, который проведёт тебя в пучину твоих же желаний, исполнит их, но... Тебе уже не будет ничего хотеться. — А-ах! — Гатто запрокидывает голову, подставляясь под укусы. Сколько прошло времени? Возможно день, а возможно лишь час. Он не думал. Отрубился, кажется, ел что-то вкусное, потом его лапал и брал Дезире. Звучит грязно. Но оно так и было. Но Гатто уже был совсем не против. Разве что, стоило подумать о контрацептивах. Наверное. Ну, если бы он мог думать. *** На неделю он-таки взял отпуск: всё же работать было невозможно. Сидеть тоже. Поэтому он лежал. У Дезире в его особняке. Нет, после всего того, что случилось, он быстро ушёл домой: собрался да вызвал такси. Слава богу, потом у него было 2 выходных и можно было всё обдумать и выспаться. Всё же в этот "марафон" он спать почти не мог — течка будоражила и заставляла хотеть... да, трахаться, чего уж там. И в таком состоянии было совсем невозможно спать. Мелодис его тоже не доставал — видимо, тоже отсыпался. Всё же для него этот марафон — тяжёлая кардиотренировка, и неудивительно, что тот тоже был вымотан. А потом... Потом начался ужас. Его постоянно тошнило, нарушался сон, он не мог и не хотел ничего есть... Все признаки беременности, если так уж говорить, но признавать это не хотелось. Хотя даже если беты после такого беременеют (женщины, конечно), то он и подавно, тем более, когда у него была течка, а у Дезире — гон."Мог ведь не приглашать, змей."
И точно: Дезире наверняка знал, когда у него течка, и точно знал, когда у него самого гон. Было бы глупо полагать, что его не обвели вокруг пальца, но... Но, честно сказать, было бы о чём жалеть. Нет, если он правда беременен, то можно жалеть о здоровье, о времени, о своей глупости... Но Гатто просто не хотелось. Всё равно ведь уже случилось. И точно: где-то через неделю он взял отгул и его нагнал токсикоз. Он это знал точно. Всё же познания в медицине у него были. Но вот то, что Дезире припрётся и отвезёт его в собственный особняк (который у него, конечно, был), а после приставит прислугу и освободит от работы — было неожиданностью. Хотя то, насколько Мелодис любит всё контролировать, в общем-то, всё объясняло, но даже так... "Грех жаловаться." Думалось время от времени Гатто, когда он снова начинал про себя прокручивать, что "не стоило соглашаться". И, если подумать, то жаловать действительно было грех: любые его желания утоляли почти тут же, его возили на природу, отлично кормили, да даже личного врача приставили. В общем жизнь — мама не горюй, но Гатто было это очень непривычно. Для него было логично, что всё должно быть заслужено трудом, а не жопой (хотя, сказать, что он не устал тогда, тоже будет враньём). Он рос в среднестатистической, самой обычной семье, и был обычным химиком. Так что, для него всё это излишество было действительно излишеством. Это не было его мечтой. Наверное, за такие слова многим захочется его прибить, но он не собирался отказываться от своего мнения. В общем-то, как и от ребёнка. Так что он продолжал свою деятельность (Дезире не поскупился обустроить ему лабораторию), терпел чужие "лапы", и, в целом, просто жил. Будущее теперь казалось "развесёлым" — ну вот что, простите, можно ждать от отпрыска Дезире, когда и его папаша невыносим?