Воспоминания

"Любил ли на деле Александр хоть кого-то в своей жизни? Иль же его сердце сгнило ещё во время живой Екатерины II?"

Встреча в Эрфурте шла как обычно. Глаза Александра I были устремлены прямо на скрипача, который старался изо всех своих сил. Его руки были строгими, казалось, что если он совершит ошибку - то сразу же бросит скрипку на пол с глухим стуком, и уйдет в позоре. Но, к удовольствию белокурого царя — тот лишь продолжал играть со всей своей душой и силами. Хотя, вечно игнорировать мужчину рядом с ним он не мог. Человека, который был невысокого роста и, отчасти, с усталым взглядом. Наполеон Бонапарт выглядел скучающе, его взгляд был устремлен на скрипача, но не был полон удовольствия и интереса, как у российского царя. Хотелось ли Александру сказать тоже самое о Бонапарте? Что эти встречи хоть и великолепны, но присутствия корсиканца все портило. Он будто бы был энергетическим вампиром, и, признаться честно, царь в этом уже с каждым разом убеждался. А ведь в далеком детстве он восхищался им, его идеологией и подвигами как маршала. А теперь, ему оставалось лишь нацепить миловидную улыбочку, которая заставила бы любого падать пред ним. Вот чему обучила его семья. Его драгоценная бабушка — Екатерина II. Прекрасная женщина. Многие дворяне почитали её как самого Господа Бога, а Александр в детстве писал в письмах горячо о том, что хотел бы расцеловать руки своей родственницы. Но, как только трон оказался перед самим мальчишкой, с уст его больше никогда не срывалась тема с ней. Ни почитания, ни любви и ничего больше. Лишь одно воспоминание, вонзающееся в его сердце, как самые изощренные сабли. Стоило ли говорить об его батюшке, Павле I? Человеке, который настроил элиту против себя и решил быть лояльнее к низшему слою обществу? Политика которого олицетворяла полностью его самого, такая же интенсивная и безумная. Он бредил, и это пугало юношу настолько, что он старался больше не появляться на глазах императора и вовсе. Его озлобленность, его строгость и справедливость погубили его. Вместе с самим Александром. С человеком, который ненавидел в первую очередь себя, ведь он не мог быть "идеальным". Он не мог быть тем самым, не мог добиться того, чтобы его семья была целой. Обязательно должно произойти что-то, что заставило бы его батюшку говорить о том, какие же фавориты у бабули противные. Иль же саму старшую, которая не отпускала его. Один из них разбил Александра со смертью собственною, а другая лишь убила в нем искренние чувства. Ту самую сладкую влюбленность, такую нелепую и безнадежную, заставляющая каждого юношу трепетать перед своим объектом воздыхания. Но трепетал ли Александр так, как остальные мальчишки перед Елизаветой Алексеевной? А ведь она была краше всех на свете, и любила очень жарко, как никто никогда его не любил. Но он ничего не чувствовал. Она словно для него была подругой, близким человеком с которым он может проводить время. Но была ли она его горячо любимой женушкой? Была ли она той самой луной, за которой он бы бежал вечно, лишь бы прикоснуться? Ответ дается самим собой. Александр слишком сильно погрузился в раздумья, вместе со своей головой. Его глаза все ещё были на скрипаче, но он услышал голосок Бонапарта с твердым, четко слышным корсиканским акцентом. — Tu vas bien, Alexandre? – Наполеон уже не смотрел на выступающего. Все его внимание принадлежало теперь царю, который решил будто бы в своей голове пересмотреть альбом воспоминаний, начиная с детства и заканчивая своим браком. — Bien sûr. Excusez-moi, Bonaparte. Je suis trop préoccupé par mes propres pensées. На лице Бонапарта заискрилась усмешка, и он продолжил говорить. — Je vous pardonne. Je m'ennuie moi-même. – Александр теперь полностью сконцентрировался на Наполеоне. Его смешки, эта улыбка и эти глаза, которые были похожи на самого настоящего хищника заставили белокурого слегка поднапрячься. Во рту пересохло, а взгляд хотел устремиться куда угодно, лишь бы не на него. — Ensuite, allez vous reposer. Nous pourrons continuer à nous amuser demain, tu sais. – Сказал царь, при этом вновь поглядывая на скрипача, который продолжал играть даже в такой напряженный момент. Казалось, что он словно был в своем мире, где ноты были его одежкой, а скрипка - его третьей рукой. Александру тоже хотелось бы оказаться где-то далеко-далеко. Очистить свою голову от порочных мыслей, и от греха, который будет преследовать его веками. — Très bien, rejoignez-moi plus tard. Nous avons beaucoup de choses à nous dire. После этих слов, послышался легкий шлепок. Александр замер, как животинка при виде света, а его глаза слегка расширились. Он смотрел уже не на Бонапарта, но краешком глаза он видел то, как его фигура привстала и уже скрывалась среди остальных людей, как ни в чем не бывало. Как будто так и должно было произойти, и что это традиция, предназначающая лишь для них одних. Грудь сдавило, а дыхание стало тяжелее. Александр чувствовал себя так, словно его только что опозорили перед своим же народом, а потом в лицо плюнули. Это было не то что унизительно, быстрее панически страшно. Даже скрипка уже не звучала величественно в его ухе, которое более менее могло слышать и слушать. Лишь стук сердца в его грудной клетки убаюкивал. Всего одно легкое касанье, а оно утащило в ужасающее прошлое. В детство, которое никогда не было игривым и невинным. Он оглянулся через плечо, и понял, что он все ещё в людном месте. Все ещё там, где все могли видеть то, что сделал с ним Наполеон. И это заставило его отвернуться, вжаться в стул и напомнить себе о том, что он царь. Что он живой, что он здесь и что все хорошо. Но призрачное ощущение рук на его теле заставило впасть в ступор. Эти руки словно танцевали на нем вальс, и это было не нежно и любяще, как могла погладить сама любимая. Это было грубо, без чувств и лишь с греховным желанием. Это было падением Евы и Адама, и это четко запомнилось в разуме Александра. И он до конца жизни будет винить себя в том, что дал себя в руки взрослому человеку, который решил обвести его вокруг пальца. "Donner du plaisir, de l'amour véritable." – так он говорил. Он повторял это из раза в раз, пока Александр не понимал, что происходит с его телом. Он так взрослеет? Это то, что имела в виду его бабушка? Но почему же тогда взрослеть так больно? Почему же этот человек прижимает его лицом к подушке, напоминая о том, что он будущий царь? Неужто это та самая любовь, которая должна была быть столь невинной и чудесной? Александр резко привстал. Его глаза моргали, смотря на скрипача, который исполнял финальный акт. Больше он не хотел слушать эту скрипку, не хотел слушать назойливый голос Наполеона, который разжег в нем уголки ненависти. Это из-за него он вспомнил этот ужасающий опыт. Это из-за него он почувствовал себя униженным, почувствовал себя вновь тем самым юнцом, который поверил в сказку. Его кулаки в белоснежных перчатках сжались, и в ту же минуту разжались. Все, что ему оставалось делать – это последовать за Бонапартом, не забывая нацепить на себя того, кем он не является. Вновь быть тем, кто знает свое место, кто может обольстить любую мадмуазель или даже самих мужчин, стоит лишь ему обронить из своих румяных уст невзначай комплимент. Но не быть собой. Человеком, который разбит вдребезги, подобно хрустальной вазе. Не быть тем, кто не знает, как дать себе открыться и получить то, чего он так долго желает с юношеских лет. Силуэт Александра исчез средь других, оставляя за собой лишь стук каблуков об мраморный пол и слегка двинутый стул.