Уродливый кот Эрика Циммермана

У меня в детстве был кот породы сфинкс. Лет пяти, розовый и жуткий. Звали его Пушком, словно в издевательство над отсутствием нормальной, кошачьей шерсти. Гонял я его нещадно. Любил привязывать к его тощему хвосту банты, бинты, резинки для волос и всякий мелкий хлам, и смотреть, как несчастная животина гоняется за собственным хвостом. Ещё любил взять его к себе в кровать, положить на одеяло и притвориться спящим. Дождавшись, когда Пушок заснёт, я аккуратно брался за края одеяла и резко подкидывал и его, и кота вместе с ним. Получался своеобразный батут. Пушку он не нравился. Он злился и уходил спать в гостиную, но следующим вечером всё равно возвращался ко мне. И всё-таки я любил это несуразное животное. У него были ярко-зелёные глаза и острые зубы, которыми он кусал отца и всех приходивших к нам гостей. А меня Пушок ни разу не укусил. Хотя было за что. Когда меня отдавали в интернат, Пушок плакал. По-человечьи, а не как полагается котам. Он хватал когтями мои штанины, бегал за мной, пока я собирал вещи, и мяукал на все лады, и тогда мне, должно быть, впервые показалось, что я схожу с ума. В мяукании Пушка мне отчётливо слышалась человеческая речь – он молил меня, чтобы я остался. Смотрел полными слёз зелёными глазами и кричал: "Не уходи! Не уходи!" В мою последнюю ночь дома я запер дверь в свою комнату. Всю ночь треклятый кот ломился в неё, орал и просил меня не уезжать. Я еле как смог заснуть, закрыв уши подушкой, а когда проснулся, Пушок сидел прямо передо мной. За ночь он, казалось, постарел лет на десять. Он тихо сидел, сложив лапы, и глядел на меня. <...> Спустя немного времени после того, как меня переселили в Четвёртую, я получил от отца письмо. Он что-то бубнил об Акуле, деньгах и моём возрасте, а в конце как будто невзначай упомянул, что мой Пушок погиб. Его, как оказалось, переехало машиной. Отрубило две передние лапы. Пришлось усыплять.