Without a trace

– Счастье тоже бывает болезненным, – Тсузуку со вздохом произносит это и оборачивается через плечо. – Впуская что-то в свое сердце, ты должен быть достаточно сильным, чтобы отпустить это. На щеках Таканори застыли влажные дорожки – может показаться, что он плакал, но на самом деле это всего лишь следы проливного дождя: Руки только что зашел домой с улицы. Он не помнит, в какой момент настолько привык к тишине дома, что даже перестал ждать, будто однажды с ним заговорят – одиночество пропитало его жизнь, а не просто квартиру. Но сейчас Тсузуку обращается именно к нему. И Тсузуку такой настоящий, живой, реальный: с его растрепанными черными волосами, впалыми щеками и этой безумной, пугающей улыбкой – будто из дурдома сбежал. А в его голосе… В его голосе холодный август, ночные разговоры по душам и скрипучий смех. – Я не думал, что ты придешь, – Таканори замирает в проходе и шепчет это одними губами. – Я не думал, что ты… – Не смеши, – Тсузуку театрально жмет плечами, и уголки его губ снова приподнимаются. – Ты ведь знал, что я никуда и не уходил. Внутри Таканори все взрывается, кипит, разлетается на осколки. Ему хочется сказать так много, закричать, упасть на колени и залиться слезами – долго и навзрыд рыдать и говорить, как было больно, одиноко, страшно, тяжело. Как он все испортил, ни с чем не справился, как ненавидел себя каждое утро и каждую ночь. Таканори боится признаться, что не нашел верный путь, что заблудился, что перестал чувствовать: а вокруг все становится хуже и хуже. Он теряет все, что имеет смысл, он раз за разом ломается, он разочаровывает самого себя и видит только небо, полное кошмаров. Засыпая, Таканори надеется не проснуться, а, закрывая глаза, он видит Тсузуку – и то, как молитвы ломаются, разбиваясь вдребезги. Так больно, когда нет слов, чтобы выразить эту боль. – Да ладно тебе, – глаза Тсузуку театрально расширяются: все его жесты именно такие – наигранные, вычурные, привлекающие внимание. – Ты так и не научился выражать эмоции? За столько времени? С губ вокалиста Mejibray срывается вздох – ему бы сейчас быть в объективе камер на съемках собственного клипа. А затем он решительно идет вперед и хватает Таканори за руку, утягивая в комнату за собой: Тсузуку никогда ничего не боится и идет напролом, даже если выглядит полным идиотом. И сейчас он почему-то садится прямо на пол, подтянув колени к груди, и усаживает Руки напротив себя. – Представь, что слезы – это яд, – Тсузуку шепчет это с присущим только ему безумием. – Сегодня позволь себе умереть. Плачь так, как хотел все это время. Вокалист Mejibray держит Таканори за руки, как бы позволяя ему забрать часть своей уверенности. И Таканори чувствует, как его глаза наполняются слезами – вернее, сначала он понимает лишь то, что картинка расплывается: а потом по горлу проходит спазм. Кажется, что ребра вскрываются одно за другим, открывая путь к сердцу: чтобы наэлектризованные чувства пробили его насквозь. И Руки понимает, как незначительно все, что было до этого – как затянувшийся страшный сон. Сейчас важны только холодные пальцы Тсузуку, которые сжимают его ладони: Таканори так отчаялся, что уже никогда их не почувствует – но сейчас они реальнее всего мира. – Кричи, если ты не можешь справиться со своим страданием, – вокалист Mejibray доверчиво шепчет это в темноте комнаты. – Нет ничего страшного в том, чтобы быть сломанным. Потом ты можешь разлететься на кусочки и возродиться заново. Я молюсь за тебя каждый день, но ты ведь помнишь: моя молитва никогда не укажет тебе верный путь. – Верный путь смогу найти только я сам, – Таканори отвечает севшим голосом. Они с Тсузуку смотрят друг на друга: почему улыбка может принести столько боли, а слезы заставить почувствовать счастье? Руки думает, какой сильной должна быть любовь этого человека – чтобы в момент, когда боль зашкаливает до предела, появиться из ниоткуда и рассмеяться. Впрочем, Тсузуку ведь не боится предрассудков. Он всегда идет напролом, ведет себя, как чертов псих, даже если не вписывается ни в какие рамки: ругается до хрипоты и хохочет, когда все молчат. – Прости свои грехи, – кажется, это один из тех моментов, когда вокалист Mejibray на самом деле серьезен. – Хватит жить с этим. – Их слишком много, – голос Таканори ломается. – Как будто уже ничего не исправить. – Вот еще, – закатив глаза, Тсузуку вдруг подается вперед и кладет руку туда, где бьется чужое сердце. – А если я скажу, что прощаю твои грехи? Что будешь делать тогда? – Прощаешь? – Таканори вздрагивает. – Прощаю, – и снова Тсузуку растягивается в своей безумной улыбке. – Может быть, боли в какой-то момент становится так много, чтобы она могла исчезнуть? Ты ведь не можешь всегда носить ее с собой? Представь, что она достигает предела и исчезает в никуда без всяких следов. А ты можешь начинать заново. Возвращайся к ослепляющему свету, Таканори. И вокалист Mejibray раскидывает руки – как на распятии. По щеке Таканори скатывается еще одна слеза, после чего он, выдохнув, буквально падает в чужие объятья: Руки даже не ожидал, что спустя столько лет сможет ощутить это чувство. Как его описать? Как будто… будущее еще не уничтожено, и есть надежда найти верный путь – даже если заново придется учиться самым простым вещам. Если сломлено тело и даже душа, нужно начинать с малого. Если на запястьях выделяются уродливые рубцы, а сердце почти не бьется, нужно натянуть рукава толстовки до самых пальцев и улыбаться через силу. Если однажды ты сделал меня счастливым, нужно сберечь это хрупкое счастье.