Стоять!

Последние лучи заходящего солнца скользнули под горизонтальные планки жалюзи и исполосовали румянцем бесстыже оголённый зад, в который Егор энергично вбивался, начисто забыв о предосторожности и приличиях. Тело под ним глухо постанывало, переходя на хрип, когда рука слишком сильно натягивала фасонистый галстук с радужным крапом. Придавив рукой поясницу для большего прогиба, Егор притормозил, вышел почти полностью, чтобы потом смачно вогнать член до упора. Влажные пальцы скользили по разгорячённой коже, и он вытер их о подол задранной до лопаток сорочки, а потом прихватил ягодицу так крепко, что на ней наверняка надолго отпечатается его пятерня. Скрип стола для переговоров вторил шлепкам бёдер о похотливо подставленную задницу, где-то внизу позвякивали пряжки ремней на спущенных до щиколоток брюках, рваные выдохи перемежались утробными стонами. Проскакала мысль, что, если эти звуки наложить на джазовую композицию, получилось бы нереально круто. — А-а-ааах, а-ааах! Скрип-скип-скрип. Дзынь-дзынь. — А-ах-аа! И вжи-ик — скрежет пальцев по полированной поверхности, как слайд медиатором по струне. — Вам бы саундтреки озвучивать, Максим Павлович, — процедил Егор, стараясь держать ритм. Вся эта ситуация его безмерно развлекала. Во-первых, ему давно мечталось использовать переговорную не по назначению. Секс в офисе всегда представлялся чем-то чрезвычайно возбуждающим. А во-вторых, этот заказчик так выносил ему мозг в течение четырёх месяцев, что в своём воображении Егор отымел его во всех мыслимых и немыслимых позах, причём с изощрённой жестокостью. Кто же мог знать, что занудливо-дотошный господин Добровольский в буквальном смысле напрашивался на то, чтобы его банально выебли. Что эти холёные пальцы будут судорожно расстёгивать молнию на его, Егора, брюках. Что эти губы, презрительно кривящиеся при презентации очередного макета, будут так жадно смыкаться на его, Егора, члене. Стоило лишь в сердцах выкрикнуть «Да пососи!» И вот теперь, перекинутый через спинку кресла, Максим Павлович, или «просто Макс», как он сам попросил себя называть, когда затянувшиеся переговоры перешли в качественно новую стадию, судорожно ахал под ним, расплачиваясь за все доставленные мучения. — Руки! — рявкнул Егор, когда его придирчивый заказчик потянулся к собственному изнывающему члену. — Кончить хочу! — простонал Максим Павлович и уцепился за край стола. — Уж как я хотел закончить ваш заказ ещё в феврале, да кто ж мне дал? То слоган не ёмкий, то трек не вставляет. Хотелось позабористей? Получай! С этим словами Егор снова от души вогнал член в подставленный зад, да так, что из горла Максима Павловича вырвался особенно протяжный стон. Он заглушил мягкое клацанье замка, и оба участника процесса не заметили бесшумно вошедшего зрителя. Тот замер на пороге, поначалу потеряв дар речи от развернувшейся перед ним вакханалии, и безмолвно наблюдал, как руководитель группы самозабвенно дерёт на столе для переговоров какого-то мужика. И в тот самый момент, когда яйца поджались, и уже почти не было сил сдерживаться, а Максим, чтоб его, Павлович сорвался на щенячий скулёж и залил офисную мебель капающей изо рта слюной и брызнувшей упругим фонтанчиком спермой, из-за спины раздалось: — Ах, ты ж, сука драная! Егор повернул голову и в тот же момент бурно кончил под прожигающим насквозь взглядом. Он оперся на ослабевшие руки, придавливая растёкшегося по столу Максима, шумно сглотнул и потряс взлохмаченной шевелюрой. Это должно было означать полное несогласие с прозвучавшим обвинением. Сукой он не был точно, а уж драной — тем более. Вот только сформулировать мало-мальски внятную фразу совершенно не было сил. — Ах ты, да чтоб тебе! Да чтоб у тебя… — гневно выкрикнул невольный свидетель удачно завершившихся переговоров, а дальше пробормотал что-то невразумительное вроде «бэнглыно́ биодьо́скиро гюкэ́л», плюнул в сторону Егора и вылетел вон, шарахнув дверью так, что висевшая на ней табличка отлетела и скорбно звякнула о пол. — Твою же мать! — выдохнул Егор, когда способность говорить вернулась. — Кто это был? — Максим Павлович, впрочем, какой уж теперь, нахрен, Павлович, охнул и потянулся вниз за своими кельвинами кляйнами. — Неважно. Давай-ка сваливать отсюда, — Егор завязал презерватив узелком и поискал глазами корзину для мусора. — Полагаю, все претензии по поводу рекламной кампании удовлетворены? — По большей части, — ухмыльнулся Максим, возвращая на место перекрученный галстук. — Но некоторые детали ещё нужно утрясти. — Теперь хоть ясно, что и как трясти, — игриво вздёрнул левую бровь Егор. — Так что без проблем. Если бы он только знал, как ошибался! Копирайтер Ромочка, с которым они уже несколько месяцев на пару опробовали продукцию раскручиваемого их агентством интернет-магазина для взрослых, оказался маленькой мстительной дрянью. С какого-то хрена он рассматривал их интимный досуг как «отношения», а цыганская кровь, что бурлила в его жилах, проявилась не только в буйных кудрях и глазах цвета чёрного золота, но и в безумной всепоглощающей ревности. Стоило Егору просто посмотреть на кого-то дольше десяти секунд, тот вспыхивал адским пламенем, закусывал сочную нижнюю губу до белизны, а после закатывал такой скандал, что стены грозили обвалиться. Правда, потом эта буря заканчивалось таким же безудержным сексом. Однажды они даже сломали кровать, но не смогли остановиться и дотрахивались среди обломков на стонущем от их экзерсисов матрасе. Егор и в этот раз рассчитывал на перемирие, пусть и после неприятной разборки. Однако потомок кочевого народа отказался обсуждать произошедшее и вовсе уволился из агентства под каким-то срочным предлогом. Егор выдохнул с некоторым облегчением, хотя такого открытого к экспериментам любовника жаль было терять. Впрочем, тугие оковы ревности уже начали натирать, а в море, как известно, водится много разной рыбы. Вот только оказалось, что крючок, который всегда обеспечивал бесперебойный клёв, вдруг ни с того ни с сего вышел из строя. Поначалу Егор списал это на усталость и стресс, а потому выбил себе три выходных подряд. Спа-отель с массажем, бассейном и прочими телесными радостями просто обязан был привести его в форму. Но увы. Даже крутопопый смазливый портье, протиравший в нём дыру своими откровенными взорами, не вызвал ни малейшего отклика ниже пояса. Егор возлагал большие надежды на спортклуб, где в качалке глаз беспрестанно цеплялся за рельефные торсы и мускулистые плечи. А уж кряхтящие под штангой на скамье самцы неизменно порождали непрошенные реакции, унимать которые приходилось, спешно ретируясь в туалет. Но ни блестящие от пота, ни окутанные паром, ни омываемые струями крепкие тела не пробудили к жизни потерявший боевой настрой орган. Стало страшно, потому что даже просмотр самой забористой порнухи теперь оставлял некогда отзывчивый к подобным зрелищам член совершенно равнодушным. Он лежал на бедре как дохлый песчаный червь и был годен разве что для отправления естественной нужды. И это в самом расцвете лет! Отчаявшись, Егор подался в клинику, где прошёл все полагающиеся процедуры и сдал анализы, которые, впрочем, не выявили ни малейшей патологии. Два месяца прошли в бесплодных попытках оживить поникшего головою друга, и, прежде чем броситься к мозгоправам, Егор решился предпринять ещё один шаг. — Неужто и вправду? — дед Андрей не по возрасту шустро распрямился над грядкой, где что-то сосредоточенно выщипывал. — Каким же это ветром, Егорушка? — Да вот, соскучился, — Егор выдавил максимально солнечную улыбку, но провести деда ему не удалось — Будет заливать-то. Видок у тебя тухловат. Ну иди, горемычный. Сейчас руки отмою, потолкуем. В доме Егора окутали такие привычные и такие забытые запахи — смоляной дух до сих пор исходил от некрашеных потемневших от времени брёвен, к нему примешивался травяной — дед вечно что-то сушил на старых газетах на террасе, но главное — слабый дымок от печки. Вспомнилось, как в ненастные дни ему доверяли наколоть щепы, набросать сухих шишек и запалить печурку, весело отзывавшуюся отменной тягой. Егор выгрузил городские гостинцы: копченую рыбину, половину круга хорошего сыра, любимую дедову бастурму, которую тот неизменно величал «мастурбой», и две литровые бутылки качественной водки. — А вот это ты зря! — дед стащил с ног галоши и в серых истёртых носках протопал к столу. — У меня ж настоечки свои — огонь! Давай-ка за встречу, а заодно расскажешь, чего приехал. После третьей рюмки можжевеловой Егор положил в рот прозрачный ломтик деревенского сала и, наконец, выдал истинную цель своего приезда: — Слышь, дед, баба Ася-то жива ещё? — Так а что ей станется? Тут вот козьего молочка ей относил. А с чего ты интересуешься? — Вроде болтали, она травница, — Егор по крошке отщипывал удивительно вкусный хлеб, но не столько ел, сколько катал шарики в пальцах. — Да какая там травница?! Колдовка она, как есть колдовка. — Мне б к ней сходить, а? — Вот оно чего! Ну, сходи. Она как раз про тебя спрашивала. На следующий день Егор прихватил кое-что из городских гостинцев и отправился прямиком в соседний дом. Баба Ася, с детства слепая на один глаз, маленько кривая из-за какого-то врождённого дефекта, была в деревне на особом положении. Её сторонились и уважали, но зря не совались — боялись услышать о себе страшное. — Иди, иди, давно тебя жду! — позвала она из своей уставленной горшками со всяческими растениями горницы. — Драсьть, тёть Ася, — приветствовал её Егор и тут же потупился под выжигающим взглядом. — И тебе не хворать. Чего встал-то? Иди, сядь. На-ко, просо в руках перемни и в миску ссыпь, — скомандовала старуха. Егор послушно сел к столу, запустил руки в полотняный мешочек, помусолил и высыпал содержимое в деревянную плошку. Баба Ася взяла её за края, покрутила, поводила носом и почти радостно сообщила: — Ага, вижу. Порча на тебе, Егорушка. Ох, и порча! Чёрная, цыганская. Пропала, знать, сила молодецкая, а? — Похоже, — выдавил Егор, не глядя ей в лицо. — Поди, крепко ты кого-то обидел, — бабка поднялась и ссыпала тронутое им просо в обгоревшее жестяное ведро. Затем выудила из кармана обыкновенную пластмассовую зажигалку и обрывок газеты с портретом, подожгла и брезгливо бросила занявшуюся бумагу туда же. — Ну, а снять-то её можно? — Егор вскинул глаза в надежде, но осёкся. — Я что угодно… — Порча — не портки, так просто не снимешь. Тут подумать надо. Бабка пожевала сухими губами, а после выдала: — Ты вот что, милок, завтра приходи. Мне об тебе кой с кем потолковать надобно, — и выразительно возвела очи горе́. Едва дождавшись утра, Егор собрался было к соседке, да дед на радостях, что есть лишние руки, припахал его таскать, а потом и пилить брёвна, что остались от старой бани. Как закончили, дед всучил ему вилы и велел переворошить компост. Толстая гладкая ручка удобно легла в ладонь, вызвав печальные воспоминания о том, как крепок и несгибаем был ещё не так давно подлый предатель, теперь расслабленно разлёгшийся в штанах. И лишь когда солнце повернуло на закат, вырвался он к бабе Асе. Та посмотрела на него единственным зрячим глазом, покивала каким-то своим мыслям и, наконец, сподобилась: — Есть за ельником поле подсолнуховое. Ты туда поутру ступай, да раненько, до зари. Одёжу скинь, потрись там по росе и встань посередь. Как солнышко подниматься начнёт, ты за головками следи. Они рыла-то к свету поворачивать почнут, ты про себя тверди: «Гляди, хуюшко, да на солнышко, соками наливайся, крепко подымайся!» Авось поможет. — И это всё? — Егор с трудом скрывал разочарование. — Да нет. Я тебе семечек отсыплю и маслица подсолнухового дам, грызи да пей, чтоб в тебе дух солнечный копился. Ну, а дальше на все воля божья. Уходил Егор с кульком и бутылкой, вот только надежды на исцеление особой не было. Слыханное ли дело — голяком в поле рассвет встречать?! Однако, как завечерело, он решил проехаться поглядеть, где оно, то самое поле, и обнаружил его в паре километров вниз по грунтовке. Ровные ряды жёлтых головок на толстых стеблях упирались одним концом в дорогу и тянулись до бетонного забора, за которым виднелись крыши невысоких построек. Егор постоял на обочине, а после сел в машину и покатил к дому с намерением больше сюда не возвращаться. Проснулся он затемно от престранного сна. Будто карабкается он по толстенному гладкому бревну, и за каким-то чёртом ему непременно надо долезть на самый верх, а ствол этот не жёсткий, а скользкий и упругий. И уже когда он оказался почти на самой вершине, увидел, что это вовсе не бревно, а огромный член с раздутой красной головкой. Он почувствовал, что съезжает вниз, и вцепился покрепче. Тут вдруг всё задрожало, затряслось, и сверху на Егора полилось вязкое и липкое. Сон оставил ощущение тревоги, сердце колотилось истеричным дятлом, и, чтобы унять его, Егор встал, оделся и вышел на крыльцо. Небо начало светлеть на востоке, и, прикинув, что заснуть уже точно не получится, Егор спустился во двор, тихо открыл калитку и направился к грунтовке. До поля он добрался быстро — по холодку хотелось двигаться быстрее — свернул в подсолнухи и по кочкам побрёл среди толстых стеблей, подсвечивая себе одолженным у деда фонарём. Земля, мокрая после недавних дождей, липла к подошвам, идти было тяжело, и Егор решил, что ничего не случится, если он встретит рассвет поблизости от дороги. Главное же — среди подсолнухов! Оскальзываясь в меже, он снял толстовку и стащил пониже спортивные штаны, костеря себя за глупость и наивность. Но чего не сделаешь ради хорошего стояка! Солнце уже выпустило первые щупальца-лучи, те протыкали утреннюю дымку и освещали верхушки тёмных на фоне рассветного неба елей, птицы гомонили, радуясь новому дню, и за их бодрым чириканьем Егор чуть не пропустил приближающийся звук двигателя. В спущенных штанах по глинистой почве далеко не убежишь, потому он просто присел в надежде, что его не заметят. Небольшой грузовичок бодро катил по грунтовке, но вместо того, чтобы прочесать мимо, съехал на обочину и остановился. Из-за подсолнуховых листьев было не разглядеть толком, но Егору показалось, что из кабины вышел мужчина и уставился прямо на поле, словно что-то выглядывал. От страха быть застигнутым в таком дурацком положении Егора обдало жаркой волной. Виданное ли дело — руководитель самой продуктивной рабочей группы, уважаемый рекламщик со стажем, небедный, в общем-то человек, сидит с голой жопой посреди подсолнухов, где только что уговаривал свой строптивый член отдать честь восходящему светилу! Рассказал бы кто — в жизни б не поверил! Егор от отчаяния даже застонал, но тут же зажал себе рот. От резкого движения он потерял равновесие и плюхнулся на задницу, потревожив стебли. Подсолнухи закачались, закивали тяжёлыми головами, выдавая его убежище. — Э, кто там? — окликнул с дороги мужской голос. — Не балуй, давай! Егору показалось, что он слышит шаги, и тут, как назло, в носу защекотало, и он, в попытке удержать чих, громко хрюкнул. А потом ещё раз. — Кабанчик, что ли? — сказал мужик то ли кому-то, то ли самому себе. — Ишь, забрался! Надо всё же сетку ставить! Затем дверь хлопнула, мотор заурчал и грузовичок покатил дальше. Егор выждал по ощущениям минут пять, опасливо привстал, кое-как натянул штаны и толстовку и, насколько позволяла скользкая почва, припустил к деревне. Не успел он взяться за ручку калитки, как рядом, будто из-под земли выросла баба Ася в платочке с весёленьким рисунком, подозрительно напоминающим улыбчивые писюны с крылышками. Хитро глянула на его перемазанные грязью модные кроссовки и закивала: — Гляжу, сходил ты в подсолнухи. Молодцом. Заголился? Обувку-то тоже надо скинуть, пяточками землицу пошшупать. Она тебе силу даст! — Так сыро же, — попробовал оправдаться Егор. — То соки земные! Ты не брезгай, не замараешься. И маслице-то пей, пей. Можешь и с собой прихватить! Она засеменила дальше, а Егор вернулся в дом, взял со стола горбушку и жадно умял её под ещё тёплое молоко в литровой банке. День пролетел в хлопотах, к вечеру непривычные к деревенской работе руки уже вспухли волдырями, и дед отпустил его отдыхать. Сморило Егора, когда солнце ещё не село, зато вскочил он затемно совершенно выспавшийся. И хоть клялся себе, что в поле больше ни ногой, снова потащился туда, словно ему там мёдом намазано. За жаркий день почва подсохла, и в этот раз Егор ушёл подальше от дороги. Ему попался утоптанный пятачок, где он и скинул одежду и найденные на дне шкафа старые разношенные башмаки. Кроссовки ещё не высохли, да и жалко было их снова пачкать. Как только небо позолотили первые лучи, Егор взялся одной рукой за толстый стебель, другую положил на бастующий член и стал шепотом повторять, как учила баба Ася, и от себя прибавил: — Вставай, вставай! И тут же эхом раздалось: — А ну, стоять! Повинуясь властной команде, член отзывчиво дёрнулся, но тут до Егора дошло, что его засекли. Сам не понимая, с какого хрена, он вдруг кинулся бежать. Стараясь лавировать между стеблей, он скакал по рядам, листья задорно хлопали его по животу, бедрам и заднице, а сзади неслось: — Стой, паршивец! Стой, всё равно поймаю! В той части поля, куда вынесло Егора, подсолнухи выросли такие здоровенные, что, если чуть пригнуться, можно было запросто в них спрятаться. Ноги с непривычки саднило, и Егор счёл наиболее благоразумным затаиться. Вроде бы удалось уйти от погони. Уперевшись ладонями в колени, он постарался выровнять дыхание, как вдруг сзади на него навалилась здоровенная туша. Егор дёрнулся, но вырваться не смог, а только повалился на землю, царапая бока о жёсткие стебли. — Попался, голубчик! Я ж сказал, что поймаю, — ухо обожгло жарким дыханием. — А ну, говори, что на моём поле делал, да ещё и голяком? Тот, кто прижимал Егора к земле, был намного крупнее и тяжелый как железный сейф, так что сопротивляться было бесполезно. Признаться в том, что он надеялся на живительную силу солнечных лучей как средства от импотенции, было и глупо, и стыдно. Так что Егор молчал, как пойманный за поджогом вражеского склада партизан. — Нет уж, пока не скажешь, я с тебя не слезу, — заверил его нападавший и ещё плотнее прижался сзади. Егор мог поклясться, что обнаженным, а потому сверхчувствительным тылом ощущает нечто огромное и твёрдое, и это явно не сунутый в карман телефон. — Лечился я, ну! — выдавил он, наконец, наиболее приемлемое объяснение. — Интересно, от чего же? — хмыкнул мужик и бесцеремонно потёрся тем самым местом. — Не твоё дело. Баба Ася велела. — О, как? Занятненько. Так и меня она сюда наладила. Хватка несколько ослабела, и Егор повернул голову. Над ним нависала довольно симпатичная физиономия, наполовину скрытая пшеничной бородой. Яркие голубые глаза дали бы фору майскому небу, а то, что упиралось как раз в ложбинку между ягодицами, свидетельствовало о крепком здоровье и немалых габаритах. — Может, встанешь с меня, а? — Ладно, — с явной неохотой согласился мужик. Он поднялся и протянул Егору руку. — Я грязный весь. Из-за тебя, между прочим. Набросился, как животное. — Так я думал, что ты — животное. Давно хотел дикого кабанчика отловить на племя́. Говорят, если их с домашней свиньёй скрестить, мясо получается обалденное. Я вчера его вроде засек, хрюкал поблизости. Сетку приготовил, засел, значит, на меже, а тут ты явился и давай заголяться. Вот я и решил, что ты маньяк. — Хуяк, — не удержался Егор. — Где вот теперь мои шмотки искать? — Да я примерно помню, но это аж на том краю. На вот, — мужик снял с себя рубаху и протянул Егору. — Хотя тебе и так хорошо. И тут же покраснел до самых корней коротко стриженых волос. Так могут краснеть только натуральные блондины. Торс у него оказался — загляденье. Никакой спортзал не даст такую отлично прокачанную, но совершенно естественную мускулатуру, а золотистый загар и лёгкий конопушечный рисунок добавляли шарма. При виде этой красоты Егоров член-сачок вдруг встрепенулся, что не ускользнуло от пристального взгляда голубых глаз. Егор поспешно натянул рубашку, которая оказалась прилично велика и доставала до середины бедра. — Слушай, пошли ко мне, хоть помоешься, я тебе чистое дам, а потом за твоими вещами сходим. — А ты хоть кто такой? Может, ты сам — маньяк. — Фермер я. Николаем звать, — мужик снова протянул руку, и Егору ничего не оставалось, как пожать её и представиться. Его ладонь, нормальная мужская ладонь, полностью утонула в руке Николая. — Это моё поле. А там вон — пасека, дальше ферма. — Слушай, а причем тут баба Ася? Ты сказал, она и тебя сюда послала. — Знаешь, я сам не понял. Позвонила позавчера вечером и говорит: «Поутряне стереги поле подсолнуховое. Найдёшь то, чего давно ищешь». И трубку бросила. Я вот и подумал, что про кабанчика. За разговором они вышли к воротам, ведущим во владения Николая. Немалое хозяйство Егор оценил по достоинству, и это не только про хлев, сыроварню и пасеку. Пока он плескался в ду́ше, Николай сварганил такой завтрак, какого в лучших отелях не подают. А потом оно как-то само вышло, что их потянуло друг к другу, будто за ниточки. И Егоров упрямец напрочь забыл про объявленную забастовку и бодро отзывался на ласку, а особенно на властное «А ну, стоять!» Команда эта, надо сказать, действовала безотказно, и потому Егор остерегался лишний раз проходить мимо коровника, откуда ее можно было запросто услышать, когда хозяин усмирял норовистых бычков. Так что досадная проблема была позабыта к обоюдному удовольствию. Правда, Николашин размер поначалу вызвал некоторое чувство собственной неполноценности, но только до того, как напрочь лишил Егора чувства реальности в коленно-локтевой позиции, а заодно и охоты делать это с кем-либо другим. Но что самое любопытное, после жаркого секса, когда тело напоминало хорошо вымешенное тесто, Егору в голову приходили такие забористые слоганы, над которыми они раньше бились всем отделом! Так что рекламу Николашиной ферме он сварганил по первому разряду и совершенно бесплатно, ведь не чужие теперь.