Момент абсолютного бессилия.

— Я принёс колу без сахара, — на выдохе произнёс Марк, закрывая за собой дверь в просторный светлый номер. Донхёк лежал на заправленной двуспальной кровати спиной к выходу. Поджал колени к груди, не потрудился даже снять джинсовку и бежевую шапку. Сил хватило лишь разбросать на пороге кроссовки. На заявление Марка ответа не последовало, тогда он поставил две охлажденные бутылки на тумбу и присел на край кровати: — Хёк, поговори со мной. — Мне кажется, что за эти бесконечные часы в аэропорту мы наговорились. — Тебе кажется, — грустно улыбнувшись, Марк снял клетчатую рубашку, бросая её куда-то не глядя. — Ты как будто не расстроен, что такое гавно случилось. — Конечно, я расстроен, — стащив с макушки шапку и очки, Марк прилёг сзади. Он положил ладонь на спину Донхёка, несколько раз провел ею, поглаживая. — Никто не хотел, чтобы так случилось. Не я, не ты, не хён. Грустно, что мы не можем быть рядом в его особенный день, но он не один. Ребята достойно проводят нашего лидера на службу. Донхёк не шевелился, а Марк постепенно терял терпение: — Хёк, повернись ко мне. — Марк, мне нормально. — Хёк... — Марк ощутимо сжал чужое плечо. Тихо причитая, Донхёк всё же развернулся к Марку. На его лице отпечатались несколько полосок-складочек. Лёгким движением руки, Марк снял с Донхёка шапку. Тёмные слегка волнистые пряди рассыпались по лбу. Желание прикоснуться стало более неконтролируемым. Пальцы Марка сдвинули чёлку набок, открывая взору крошечную родинку: — Выглядишь замученным, голова болит? — Ты такой любезный, — хмыкнул Донхёк, прекрасно представляя, насколько ужасно выглядит. И это дико смущало. Это пристальное внимание. Они спали пару часов за сутки, куда тут блистать. — А ты где столько мужества набрался? Лезешь ко мне, а если кто-то из стаффа зайдёт? — Не зайдёт, я сказал, что мы завалимся спать. — Носок на ручку повесил? — Собираешься делать что-то непристойное? Извращенец, — Марк улыбнулся уголками губ, не отрывая внимательный взгляд от глаз Донхёка. — На всякий случай я закрылся на внутренний. — Менеджеры тебе весь мозг вынесут за это. — Будем решать проблемы по мере поступления, — пояснил Марк на английском. — Давай найдём в этом вынужденном заточении плюсы? — Это ещё какие... — обречённо ответил Донхёк, пусть и понимал, на что намекает ему Марк. Лежать вот так, в приглушенном свете единственной лампы у прикроватной тумбы было спокойно и вместе с тем волнительно. Переживания о несостоявшихся проводах постепенно отходили на второй план, Марка Ли становилось невозможно много. Его негромкого голоса, его заботливого взгляда и прикосновений. Например, длинных пальцев, так по-хозяйски забирающихся под джинсовку и футболку. — Какой холодный, ты замёрз? — Марк провел ладонью по боку, на что Донхёк прошипел, зажмурившись. Кожа ту же секунду покрылась мурашками, даже несмотря на то, что руки Марка были горячими, обжигали в прямом смысле. — Я же сказал... Мне нормально, хен... — Я не ослышался, хен? — теперь Марк действовал напористее, потянув за рукав куртки. — Снимай быстро. Донхёк непроизвольно сглотнул, он заметил, как сверкнули глаза напротив. У них настолько давно не было близости, что тело реагировало буквально на всё. — Что на тебя нашло, пугаешь, — сдавленно ответил Донхёк, но куртку всё-таки снял. Марк до жути мило фокусировался своей близорукостью на Хёке, это подкупало. — Соскучился, наверное. Да, даже будучи двадцать четыре на семь в твоём обществе. — Это весна так влияет? — поинтересовался Донхёк и как бы невзначай подвинулся. — Ещё ближе, иди ко мне, — Марку нравилось ощущать под пальцами мягкую прохладную кожу Донхёка. Нравилось видеть, как Хёк выделывается и строит из себя недотрогу и в то же время тает под лёгкими ласками. Теперь кровать воспринималась минимум в размерах кинг сайз, прижавшиеся друг к другу парни не занимали и половины пространства. — Где ты научился таким грязным штучкам? Ромкомов пересмотрел? Балансируя на грани, Марк терял остатки самообладания. Обычно Донхёк сдавался первым: — Может быть, перестанешь дышать мне в губы и просто поцелуешь? — Я даже душ не принимал... — Блять, — выругался Марк, увлекая Хёка на себя. Забрасывая его ногу себе на бедро и целуя жадно. Без всех этих мимолетностей и невесомостей. Обозначая, как неистово скучал по физическому контакту. В подобном Марк никому и ни за что не признается. Для всех прочих он не сторонник прикосновений, объятий и других вытекающих последствий. Он скупой на эмоции, сдержанный на проявление чувств. Но только не с Донхёком и не наедине. Не в момент их общего эмоционального надлома, где утешением могут служить подобные мгновения. Поцелуи Донхёка быстро стали нетерпеливыми, а его пальцы были везде. Он касался лица Марка, изученного досконально, словно в первый раз с присущим любопытством. Язык тоже пускал в ход без стеснения и прижимался возбужденным членом к ноге Марка, не смущаясь: — Таким темпом мы позорно проиграем, — признался Марк, продолжая целовать оседлавшего его бедра Донхёка. — Кому какое дело, нам ещё нужно успеть поспать, — кто из двоих расстегнул собственные и чужие джинсы было не ясно. В какой-то момент мир каждого сосредоточился в уверенных движениях рук, тихих стонах, прикусываниях тонкой кожи, аккуратных, не составляющих следов. В момент пика Марк крепко зажмурился, теснее прижался к Донхёку и снова поцеловал его. На этот раз иначе. Нежно, неспешно и показательно. — Сейчас будет странно напомнить, что я тебя люблю? — Нет, но все же лучше было бы слушать искупанным. — Я люблю тебя. — И я люблю тебя, — Донхёк улыбнулся, целуя Марка в висок, кое-как слез, после чего отправился в уборную. Он не увидел, как Марк неуклюже устранял последствия их порыва бумажными полотенцами. В момент абсолютного бессилия Донхёк почему-то почувствовал себя абсолютно счастливым, пусть и кола без сахара теперь наверняка была тёплой.