***
Три месяца спустя Какаши с запозданием осознал, что у него есть проблема. Учитывая, что он взял на себя ответственность за другую жизнь, он не мог осуществить свой план. Он изучил среднюю продолжительность жизни этой породы и тихонько вздохнул. 12-15 лет… Что ж, он никогда не проваливал задания и не собирался начинать сейчас. Поэтому он назвал мопса Паккуном. Для Какаши было непривычно, что кто-то так полностью зависит от него. Он впервые попробовал воспитывать что-то, потому что сам себя он точно никогда не воспитывал. Мать умерла, когда он был совсем маленьким, а через несколько лет после этого умер и отец. Каждый день Паккун вставал до рассвета, и его выпускали по делам. Затем следовал завтрак. А затем наступал черед Какаши. Поначалу он старался оставлять Паккуна одного в прокате, полагая, что его корявые ноги и юный возраст помешают ему успевать. Но Паккун оказался настойчивым и каждый раз сбегал из проката, когда его оставляли одного. Тогда Какаши сдался, предупредив щенка, что не понесет его, если тот отстанет (что было откровенной ложью). Паккун, казалось, сразу все понял. Он оказался на удивление выносливым и не отставал от Какаши в 12-мильных марш-бросках, которые заканчивались еще до восхода солнца. После этого мопс начинал дремать, беззаботно похрапывая, пока Какаши продолжал заниматься физкультурой на переднем дворе. Это была довольно изнурительная гимнастика, которая хоть и на время, но успокаивала его разум. Прошел месяц, и Какаши погрузился в строгий распорядок дня. Паккун. Тренировка. Еда. Чтение. Сон — или хотя бы попытка заснуть. И так по-новой. Хотя раз в неделю он отправлялся в горы, чтобы поохотиться на мелкую дичь. Это был надежный способ добыть белок, и к тому же он не терял меткости. Паккун всегда сопровождал его в ярко-оранжевом защитном жилете и маленьких сапожках на лапах. Он не был таким грозным, как бельгийский малинуа, который сопровождал Какаши во времена его работы оператором, но он стал весьма искусным в выслеживании дичи. Какаши редко выходил в город, чаще всего отправляясь за продуктами и припасами, доставляемыми на абонентский ящик. Он знал, что несовместим с толпой и неспособен к элементарному человеческому общению, поэтому держался на расстоянии, чопорно кивая всем, мимо кого проходил. Один из очень редких случаев общения произошел, когда он посетил магазин подержанных книг. Он всегда был заядлым читателем и любил душещипательные романтические романы. Его любимой серией была «Ича-Ича». На службе его за это сильно ругали, но его экземпляры неизменно пропадали и часто оказывались в жаждущих руках товарищей. В книжном магазине работал молодой человек по имени Шикамару, который часто дремал у кассы или сидел на корточках, покуривая сигарету. Было очевидно, что он слишком умен и сообразителен, чтобы заниматься тупиковой работой в тупиковой деревне. Учебники по квантовой физике, исписанные, с потрескавшимися уведомлениями о студенческих кредитах. Какаши ценил в Шикамару то, что тот не обменивался любезностями и не задавал вопросов. Между ними царило взаимное уважение и понимание. Остальные горожане обходили Какаши стороной, но в такой маленькой общине культивировалось одно — дерзкое любопытство. Люди, естественно, шептались и сплетничали, строили догадки, откуда он родом и что здесь делает. Ненормально было переезжать в деревню, где не было работы и которую с каждым годом все больше и больше поглощал лес. Если уж на то пошло, люди бежали. Какаши снимал жилье у старика Кенпачи. Обычный фермерский дом, в котором не было интернета и едва работал стационарный телефон, был переделан в дуплекс его «очень успешной внучкой». Он часто предлагал Какаши свести его с ней, но тот всегда вежливо отказывался. Кенпачи жил в городе в трех часах езды от дома, и, когда они договаривались о цене аренды, он сказал Какаши, что причина его отъезда в том, что спокойный ритм жизни в горах только убьет его быстрее. Какаши надеялся, что ему повезет. Но пока Паккун не уехал, он жил в одиночестве и не знал, что такое «нормальная жизнь». Пока однажды к нему не переехала она.***
В первый раз он увидел ее, когда возвращался в свой прокат с Паккуном. В то утро его утяжеленный жилет показался ему тяжелее, и он упустил свой личный рекорд более чем на 30 минут. Может, он действительно стареет? Солнце уже взошло, яркий свет пробивался сквозь утреннюю дымку, и он отчетливо увидел над горизонтом огромный грузовик, перегородивший грунтовую дорогу. Полдюжины крепких мужчин сгрудились вокруг него, осторожно перенося упакованные предметы мебели на другую сторону дуплекса. Коробка за коробкой, казалось, это никогда не закончится. Точно. Кенпачи оставил голосовое сообщение о том, что в дом переезжает его внучка. Она была маленькой и незаметной, изо всех сил стараясь быть таковой, но при этом одетая во все черное. Массивная соломенная шляпа и огромные солнцезащитные очки скрывали ее волосы и большую часть лица. Несмотря на все усилия, было видно, что она сногсшибательна. Она вышагивала, покуривая сигарету. Казалось, это была недавно сформировавшаяся привычка, судя по тому, как после каждой затяжки ее рот гримасничал, а нос морщился от отвращения. И все же она настойчиво делала каждую затяжку. Упрямая. Подойдя к прокату, Паккун издал бодрый лай в знак приветствия. Какаши исподтишка наблюдал за ней, а она нагло смотрела на него. Но они не представились. Захлопнув за собой дверь, он решил позаниматься физкультурой на заднем дворе и надеялся, что она будет вести себя тихо. Через несколько часов грузовик с командой уехал, оставив после себя шлейф пыли. Пока Какаши мыл посуду, он мельком выглянул из окна во двор и увидел, как она наконец-то сняла шляпу. Длинные розовые волосы. Как необычно. После этого он мало думал о ней, но Паккун сразу же был сражен наповал. Впервые им пришлось общаться после того, как Паккун вломился в ее дом. Хотя дом был отремонтирован, он все равно оставался очень старым и традиционным. Бумажные раздвижные двери не устояли перед решительным мопсом, который ворвался в дом. Она требовательно постучала в дверь, как будто не привыкла к тому, что двери не открываются автоматически. Когда Какаши открыл дверь, они оценили друг друга. Он возвышался над ней, даже ссутулившись. Его лицо, несомненно, привлекательное, было неразборчивым, а простая одежда не скрывала его физической силы. Почему-то она знала, что он и глазом не моргнет, если к его виску приставят пистолет. Она была миниатюрной и неземной. Какаши и не подозревал, что в реальной жизни кто-то может быть настолько субъективно красив. Комично кутаясь в безразмерную одежду, она явно пыталась скрыть себя. И хотя она казалась хрупкой, как фарфор, он сразу почувствовал, что в ней есть какая-то грань. Она была удивлена его безразличием, пока до нее не дошло, что он не знает, кто она такая. Впервые за долгое время она почувствовала облегчение. Он сразу же заметил ее ожесточенный и грозный взгляд, который можно было приобрести только в результате невероятных испытаний. Впервые за долгое время он почувствовал любопытство. Первые слова, которые она сказала ему, передавая Паккуна, были: — Я не люблю собак. Паккун, похоже, не возражал. Но Какаши она сразу же разонравилась.***
С этой женщиной было что-то не так. Во-первых, она пила. Было два часа ночи, а его соседка была пьяна, кричала всю ночь и швыряла пустые бутылки из-под спиртного на свою половину участка. Если бы они находились на несколько миль ближе к городу, он был бы уверен, что вызвали бы местного шерифа. Паккун тихонько поскуливал из-за ее выходок. Какаши успокоил его, погладив по голове. Его беспокоило то, что стеклянные бутылки, разлетаясь на осколки, как шрапнель, сделают утреннюю прогулку Паккуна небезопасной. Однако через несколько часов, когда он поднялся, чтобы начать свой день, он заметил, что она убрала за собой. Не было найдено ни одного осколка стекла. Второй причиной было ее постоянное курение. Изо дня в день она старательно перебирала пачки сигарет. Даже во время проливных дождей она сидела на крыльце и курила. Она перестала так часто кашлять, что свидетельствовало о том, что ее организм наконец-то отвык от этой привычки, но губы все равно кривились от отвращения. Какаши поразило то, что она снова была аккуратна, ни одного окурка не было найдено и по ошибке съедено Паккуном. В-третьих, это ее разрушительный гнев. Однажды в порыве ярости она с невероятной силой швырнула деревянный стул в бумажную раздвижную дверь. Стул, набрав скорость, покатился вниз по склону и проломил проволочную ограду вокруг участка, проделав в ней дыру. Прежде чем Какаши взялся за заделку дыры, из опасения, что любопытство Паккуна возьмет верх, она попросила городского плотника починить ее. Он отметил, что она заплатила неприличную сумму наличными. Поразмыслив, он понял, что она, похоже, намеревалась тщательно уничтожить себя. И она не всегда была шумной. Иногда она стояла на улице, одетая в ночную рубашку, и тихо смотрела на звезды. В лунном свете она была похожа на привидение, но скорее призрачное, чем преследующее. В такие ночи Какаши не спал. Они были достаточно удалены, чтобы медведь или стая волков были скорее любопытны, чем напуганы ее присутствием. А она, похоже, была из тех, кто бежит сломя голову навстречу опасности. Он готов был поставить немалые деньги на то, что она затеет драку с медведем. Несмотря на то, что она раздражала, она была не менее интересной. И Какаши не мог не задаваться вопросом, что заставляет ее злиться на себя и на весь мир. После нескольких недель ее безумного поведения, когда он увидел, как она хрипло кричит в бездну ночи, Какаши сделал замечание, вернувшись в аренду однажды вечером. — Ты испортишь свои голосовые связки, — сказал он мимоходом. До сих пор он не знал, зачем это сделал. — В этом-то и дело, — огрызнулась она и, отвернувшись, закричала. Мучительный, резкий крик, пронзивший ночь. Глупо, как ей удавалось выглядеть красивой с лицом, полным презрения.***
Чаще всего Какаши просыпался запыхавшимся, обливаясь холодным потом, который пропитывал его постель. В груди ощущалась невыносимая тяжесть, а кулаки были до боли сжаты, ногти впивались в ладони. Вмятины оставались в течение всего дня. У него постоянно возникали галлюцинации с кровью — руки и кисти были покрыты багровой, вязкой жидкостью. Он приходил в ванную, вслепую включал кран и мыл руки, пока вода не остывала. Но кровь так и не смывалась. Он был вечно в пятнах. Паккун всегда был рядом с ним во время этих эпизодов, растирал его икры своим телом, настойчиво подталкивал его, чтобы вывести из транса. Видя его милую морщинистую мордочку, Какаши сразу же застывал. Казалось, мопс знал, когда он нужен. И в то же время он не знал, когда его не хотят. Однажды, взяв несколько новых книг для чтения, Какаши увидел, что она ждет его на улице. Она расхаживала взад-вперед перед его дверью с Паккуном на руках. Мопс выглядел слишком довольным собой и высунул язык. Какаши отметил, как элегантно она двигалась, словно нимфа, плывущая в такт неслышному ритму. — Твоя собака постоянно врывается в мой дом, — раздраженно воскликнула она. Ее голос был похож на колокольчик, ясный и чистый. Очевидно, последствия курения еще не подействовали. И ее раздражение выглядело вынужденным. То, как нежно она взяла мопса на руки, поджав задние лапы и подсознательно почесывая его за ухом, выдавало ее. — Ах, извините, — легко согласился Какаши, но не сделал ни единого движения, чтобы взять мопса на руки. — Ну что ж, — хмуро ответила она, — проследи, чтобы он этого не сделал снова. — Он упрямый. Я не могу контролировать его прихоти. — пожал он плечами. Осторожно передав Паккуна обратно, она нервно заправила за ухо длинную прядь волос. Было очевидно, что она страдает от недостатка веса. Ее ключицы выпирали, а руки были настолько тонкими, что он мог полностью обхватить их одной рукой. Сузив глаза, она грозно наставила палец на Паккуна и пробормотала: — Не входи в мой дом. Единственным ответом Паккуна было безуспешное облизывание протянутого пальца. На мгновение воцарилось молчание: оба замерли, не сразу отвернувшись друг от друга, как обычно. Через мгновение она нарушила тишину. — Мне не нравится, что здесь так тихо, — призналась она Какаши шепотом. Это было понятно, тишина могла нервировать. Легко было потеряться в мыслях. Легко погрузиться в воспоминания. — Тогда почему ты переехала сюда? — осторожно поинтересовался он, любопытство брало верх. Она посмотрела на него страдальческими глазами, отягощенными неизмеримым грузом отчаяния. И Какаши сразу же все понял. Она тоже пришла сюда, чтобы умереть.***
Однажды зазвонил городской телефон, и Какаши тут же пожалел, что ответил на звонок. — Какаши, тупой ублюдок, я думал, ты умер! Голос звонившего оказался Генмой. — Еще нет, старший сержант, — устало произнес Какаши. — Теперь я сержант первого класса, — с энтузиазмом поправил его Генма, — Ты бы знал, если бы побывал на моей чертовой церемонии повышения. Откуда у Генмы этот номер? — А, подробности, наверное, затерялись в почте. Хотя, зная Генму, он, вероятно, достаточно раздражал кого-то из своих начальников, чтобы получить его. Какаши должен был иметь постоянный адрес и рабочий номер. Быть многомиллионной машиной для убийства означало быть в списке, за которым тщательно следят. — Неудивительно, когда ты переехал в эту чертову глушь! И еще, заведи мобильник, гребаный динозавр. Они общались, точнее, Какаши слушал, пока Генма рассказывал о том, что он пропустил за последние полтора года. Дела старого отряда шли хорошо, некоторые члены ушли на пенсию и обзавелись семьями. Другие еще глубже погрузились в жизнь, активно гоняясь за командировками — Генма был одним из них. В конце концов Генма перевел разговор на Какаши. Неудивительно, что он не был столь откровенен. Но Генма был удивлен, когда Какаши потрудился упомянуть, что в соседней комнате живет надоедливый квартирант, девушка… — Она горячая? — вмешался Генма. Какаши проигнорировал вопрос. — И она была сумасшедшей с длинными розовыми волосами… — Розовые волосы? — Генма снова перебил. — Ты имеешь в виду, как у айдола? Какаши сделал паузу. — Айдол? — Ты действительно живешь под камнем, — выругался Генма, — Сакура Харуно, знаешь, самая популярная певица этого десятилетия, которая внезапно исчезла из поля зрения? Почти у каждого в отряде она висела на шкафчике! Ничего особенного. — Серьезно, она была такой крошкой и всегда была такой милой и приятной в интервью. Буквально ангел. Определенно, пела как ангел… Какаши вспомнил женщину, лежащую на лужайке перед домом в луже собственной рвоты. Паккун с беспокойством смотрел на нее, пока она громко храпела, как он предполагал, от жестокого похмелья. Покачав головой, Какаши пробормотал: — Нет, это точно не она.***
Какаши сразу же обратил внимание на рыжеволосого мужчину. Около двадцати, невысокого роста, ходил в спортзал для эстетики. Его черты лица можно было назвать кукольными. Его одежда была сшита на заказ и стоила дорого, а сам он был тщательно ухожен. Было видно, что этот человек — перфекционист. Он выделялся в деревне фермеров и ремесленников, едва сводивших концы с концами и не имевших возможности заботиться о своей внешности. К тому же он почти наверняка был гражданским. Какаши не стал бы задерживаться на этом человеке, но что-то в его нутре зазвенело тревогой. А чутью он всегда доверял. Случайно Какаши узнал, что его сосед тоже часто посещает тот же книжный магазин, что и он. Раньше они никогда не пересекались, но сегодня пересеклись. На ней была медицинская маска и такие же большие солнечные очки и шляпа, как и тогда, когда он впервые увидел ее. Когда она выходила из магазина, Какаши уже заходил внутрь. Она слегка кивнула ему, и он ответил ей тем же. Когда она уходила, он увидел, что рыжеволосый мужчина медленно идет в том же направлении. Но что заставило Какаши слегка нахмуриться, так это навязчивое выражение глаз незнакомца, когда он смотрел вслед своему соседу. И то, что он не выглядел глупым. Просто жаждущим. Голодным. Какаши мысленно перечислял их, пока покупал стопку книг. Как ни странно, он начал разговор, когда Шикамару расплачивался за проезд. — Ты что-нибудь знаешь об этом рыжеволосом новичке? — нейтральным тоном спросил Какаши. Шикамару встретил его взгляд с задумчивым выражением лица и ответил: — Предположительно, он навещает свою бабушку. Предположительно. Какаши попытался напомнить себе, что не стоит лезть не в свое дело. Не все вокруг представляло потенциальную угрозу, и, возможно, в худшем случае этот человек был безобидным поклонником. Но в его голове сложилось простое уравнение. Его соседка была симпатичной и уязвимой, а это привлекало хищников. Поэтому первым шагом стало сдерживание. Каждый день Какаши просил свою соседку одолжить что-нибудь ненужное, а Паккун стоял рядом и пыхтел от восторга. Вилку. Щепотку соли. Рулон туалетной бумаги. Поначалу она казалась настороженной его внезапной переменой в поведении, и он не мог не чувствовать себя довольным ее адекватной реакцией. Ей следует опасаться незнакомцев. Она должна опасаться таких мужчин, как он. Тем не менее она всегда выполняла его просьбы, а затем начинала короткий разговор. Какаши изо всех сил старался отвечать ей взаимностью, но иногда у него заплетался язык, поскольку он не привык к пустой болтовне. Странно, что она, казалось, физически сдерживала себя, чтобы не погладить Паккуна. Он не мог понять почему, но, несмотря на это, узнал о ней несколько вещей: она любила читать нехудожественную литературу и была изнурительной сладкоежкой. А ей удалось узнать кое-что о нем: он строго читал художественную литературу и не любил сладкое. Он сделал свое присутствие в ее жизни очевидным и известным на несколько недель. На всякий случай. А однажды Шикамару подтвердил, что, похоже, незнакомец наконец-то покинул город. Но Какаши должен был убедиться в этом сам. С этим намерением он снова стал плохо спать каждую ночь, в отличие от того, чтобы не спать вообще, заглядывать к соседу каждый день, к его большому разочарованию. Но он этого не знал и никогда бы в это не поверил. Однажды ночью он проснулся от того, что Паккун бился в истерике. Он беспрерывно лаял и рычал с ненормальной для милого пса яростью. Он услышал звон разбитого стекла. Это было вполне нормально. Опрокинутый книжный шкаф. Это тоже было довольно типично. Но тут раздались звуки, указывающие на потасовку, а затем крик. Не от гнева или печали, к которым он привык, а от страха. — Стой, — приказал Какаши Паккуну, и тот повиновался, тихонько поскуливая в знак протеста. Он тут же поднялся, чтобы проверить своего соседа. Как и Паккун, Какаши проломил бумажную раздвижную дверь и ворвался в дом. От увиденного у него свело желудок: соседка была избита, вся в крови, по лицу текли слезы, а две руки пытались вырвать из нее жизнь. А над ней возвышался рыжеволосый мужчина с холодным, непреклонным выражением лица, полный решимости закончить начатое. В ушах Какаши зашумела кровь, глаза сузились, и он стиснул зубы. А потом он потерял контроль, а потом и сознание. Когда Какаши пришел в себя, на его руках была кровь, а на циновках татами лежал мертвец с разбитым до неузнаваемости лицом. Его кулаки болели от постоянных ударов. Давненько он не убивал человека одними руками и он определенно перестарался. Его соседка издала тоненький мучительный хнык, а затем наклонилась, чтобы ее вырвало, и из ее туловища хлынула желчь. Когда приступ наконец прошел, она, задыхаясь, села, вытирая рот рукавом. Ее глаза были прикованы к трупу, а на лице застыло безучастное выражение. Какаши не смел произнести ни слова, не желая пугать ее еще больше. Он изо всех сил старался переключить внимание на нее и позволить ей диктовать, что делать дальше. Через мгновение она нарушила молчание. — Меня зовут… — мучительно прохрипела она, — Сакура. Горло сжалось от крепкой хватки, сдавившей ее шею. — Я Какаши, — тихо прошептал он в ответ. Его голос был глубоким и сдержанным. Это была его лучшая попытка успокоить. Несмотря на то, что он был хорошо чувствителен к смерти, он знал, что она не такая. Они оба услышали, как звякнул ошейник Паккуна, когда он осторожно вошел в комнату. Его лапы мягко ступали по циновкам татами, и тишину заполняло обеспокоенное поскуливание. Случайно наступив в лужу крови, они оба наблюдали, как Паккун запечатлел произошедшее на полу гостиной. Подойдя к Сакуре, Паккун легонько подтолкнул ее, чтобы она поднялась. Она подчинилась. Через мгновение по ее лицу потекли слезы, и она крепко обняла Паккуна, прижав его к своей груди. — Не оставляй меня, — умоляла она, глядя на Какаши широко раскрытыми глазами. Это был призыв. — Никогда. — заверил он. Сакура протянула руку, приглашая его подойти ближе. Какаши медленно подошел к ней и опустился на пол. Она прильнула к нему, прижалась головой к его левому плечу и начала безудержно рыдать. Он напрягся от этого прикосновения лишь на секунду, а затем расслабился. Так они и просидели до самого утра.***
Какаши позвонил Генме и попросил о помощи, что сразу же встревожило его бывшего подчиненного. Пока капитан бесстрастным тоном объяснял ситуацию, Генма громко ругался из-за неудачного поворота событий. Похоже, сбылись его худшие опасения. Он немедленно отправился к начальству и попросил лично разобраться в инциденте, заверив высшее руководство, что лично проследит за тем, чтобы Какаши был задержан. Они не могли доверить это местным правоохранительным органам, которые в основном занимались беглым скотом или спорами между фермерами. Когда же прибыл Генма с военной полицией и командой криминалистов, пустота в желудке исчезла, как только он осмотрел место происшествия. — Какого хрена Сакура Харуно — твоя соседка? — шипел Генма, загоняя Какаши в угол на переднем дворе. Целый рой сотрудников собирал улики, а два члена парламента получали показания Сакуры. Сакура сидела с Паккуном на коленях и бездумно гладила его, все еще покрытого кровью, спокойно вспоминая произошедшее. Какаши лишь пожал плечами, глядя на своего бывшего подчиненного. Покачав головой, Генма продолжил: — Мы думали, что ты совсем спятил и убил мирного жителя, но очевидно, что это было сделано для защиты другого. Конечно, ты переехал в крошечную деревушку, оказался соседом одного из самых известных людей на этой чертовой планете, а потом столкнулся с разыскиваемым серийным убийцей. — А, — красноречиво ответил Какаши. Иногда правда была страннее вымысла. — Мы разберемся с этим по-тихому, — твердо заверил Генма, — ты слишком приукрашен, а она слишком влиятельна, чтобы это вышло наружу. Это был бы настоящий скандал. И никто не будет скучать по этому ублюдку. Точно. На этом все и закончилось. Много часов спустя, после того как шум утих и все разошлись, наступили сумерки. Сакура стояла на пороге и осматривала свой дом. Он был полностью перевернут вверх дном, но все видимые свидетельства произошедшего исчезли. Все циновки татами были вырваны и уничтожены. Брызги крови были убраны. А окна оставили открытыми для проветривания. И все же у нее не было желания возвращаться в это помещение. Почувствовав ее нерешительность, Какаши окликнул ее: — Паккун был бы признателен, если бы ты присоединилась к нам за ужином. И это не было преувеличением, поскольку Паккун энергично кружил вокруг нее в тщетной попытке увести ее на другую сторону дуплекса. Кивнув, Сакура сказала «Хорошо», пробираясь к его квартире. Паккун с энтузиазмом залаял. Хотя раньше он никогда не принимал гостей, Какаши решил, что даже его плохая компания лучше, чем одиночество в данный момент. И хотя он не отличался особыми способностями на кухне, ему вполне хватало основных блюд. Он бы умер с голоду в детстве, если бы не научился этому. — Это займет около двадцати минут, — сказал он, а затем мягко продолжил. — Ты можешь принять душ и привести себя в порядок. Сакура медленно опустила взгляд на свою одежду. На ней все еще была ночная рубашка с предыдущего вечера, и засохшая кровь прилипла к ткани и конечностям. Криминалисты взяли множество образцов с ее тела, каталогизируя каждый синяк и царапину, которые нанес ей рыжеволосый мужчина, а также глубокую рану на руке, когда он швырнул ее в стеклянный журнальный столик. Они также взяли соскоб с ее ногтей, чтобы найти его ДНК после того, как она неэффективно царапала его. — Это смоется? — задумчиво спросила она. По большей части. Какаши прищурил глаза и, улыбнувшись, заверил: — Конечно. Акт доброты. Через пятнадцать минут Сакура вернулась к себе, ее кожа была ярко-красной от горячей воды и интенсивного натирания. В одежде, которую ей предоставил Какаши, ее тело было почти утоплено. Заметив её, Какаши позвал через плечо: — Я как раз заканчиваю, присаживайся. Сакура прошла к низкому чайному столику татами в центре гостиной и села. Паккун тут же запрыгнул к ней на колени с восторженным фырканьем. Она стала играть с подушечками его лап, удивляясь тому, какие они мягкие. Подняв глаза, она увидела, как Какаши направляется к ним с подносом. На подносе лежала домашняя еда: мисо-суп, сайра на гриле, овощи на пару и рис. Ее желудок громко заурчал — раньше она привыкла не обращать на это внимания. Зажмурив глаза, она улыбнулась ему и сказала: — Спасибо. Ее улыбка на время ошеломила его. Они ели в тишине, но в комфортном молчании. Сакура почувствовала, что за один раз съела больше, чем за все предыдущие годы. Впервые за долгое время она почувствовала себя сытой. Какаши быстро собрал тарелки. Когда она попыталась возразить и предложить ей самой убрать за собой, он лишь покачал головой. Через несколько минут он упомянул, что ему нужно принять душ. Сакура даже не подумала, что ему это нужно, учитывая, с какой жестокостью он расправился с рыжеволосым мужчиной. Единственным свидетельством тому была засохшая кровь на его руках, отмытых несколько часов назад. Паккун перебрался на диван и безмятежно дремал, набив брюхо объедками. Пока Какаши был в душе, Сакура решила порыться на его книжной полке. Глаза ее расширились, когда она пролистала каждое название — множество романтических романов, которые некоторые сочли бы милыми или пошлыми. Все со счастливым концом. Это было очень мило. Она не заметила, как затихла воду и как Какаши медленно подошел к ней сзади. — Хочешь чаю? — мягко предложил он, стараясь не напугать ее. Повернувшись, она кивнула ему, но тут же отвлеклась, увидев, что он стоит перед ней в облегающей футболке и мешковатых трениках. Она быстро отвела глаза, так как они подсознательно начали опускаться вниз. Она не знала, насколько он был очарован ее видом в своей одежде. Они снова оказались сидящими вокруг низкого столика татами, но теперь уже с чашкой чая ходжича. Был уже поздний вечер, и они одинаково устали после всего, что произошло, но ни один из них не хотел поддаваться сну. После нескольких минут молчания Какаши негромко спросил: — Хочешь поговорить о том, что случилось? Они оба слышали этот вопрос в той или иной форме много раз в своей жизни. В прошлом он всегда казался скорее риторической банальностью, чем искренним предложением. Но его предложение было искренним, и она тоже это знала. И хотя они оба знали, что «это» — инцидент с рыжеволосым мужчиной, она не могла не начать с самого начала. Ее «это» — вся ее жизнь. Почти как в трансе, открылись шлюзы, и она постепенно начала рассказывать. Когда-то Сакура была идолом. Она курила, пила и кричала до хрипоты, потому что хотела уничтожить свой певческий голос. Это было коварное проклятие, которое приносило ей только несчастья и боль. Она выросла в нищете с матерью-наркоманкой и отцом, который играл в азартные игры. Несколько дней без еды, чтобы подкрепиться, было нормальным явлением в их семье. По мере того как толерантность матери становилась все выше, а ее зависимость все глубже, денег становилось все меньше, а ссоры и препирательства только усугублялись. Чтобы заработать несколько лишних долларов, отец заставлял ее подрабатывать в детстве, пока однажды кое-кто не заметил ее талант. Дальше ее жизнь становилась только хуже. Она тоскливо поделилась, что всегда хотела стать врачом, но для этого нужно было уделять время учебе, которого у нее не было. Отец заставлял ее проходить прослушивание за прослушиванием, встречу за встречей со взрослыми, которые заставляли ее чувствовать себя отвратительно после каждого общения. Они постоянно просили ее больше улыбаться и крутиться в коротких юбках, и ей хотелось блевать каждый раз, когда она подчинялась. Ее падением было то, что она была по-настоящему талантлива, и наказание, налагаемое отцом за любые кажущиеся неудачи. Он никогда не бил ее, потому что не мог повредить свой единственный талон на еду, но, тем не менее, он полностью контролировал ее. Лишь однажды она не получила обратного звонка после прослушивания. В результате отец убил ее трехмесячного щенка у нее на глазах. Он сказал, что она виновата в том, что не была лучшей, что позволяла себе лениться и отвлекаться. Он также ущипнул ее за бока и сказал, что она толстеет. Ей тогда было двенадцать лет. Вспомнив о случившемся, Сакура взволнованно вздохнула. Она до сих пор винила себя за то, что не защитила ту невинную жизнь, которая на миг принесла ей столько радости и счастья. Какаши протянул ей руку, которую она тут же приняла. Несмотря на то что его рука была мозолистой и вполне способной убить человека, она никогда не чувствовала себя в большей безопасности, чем в тот момент, когда их руки соприкоснулись. На мгновение задержав дыхание, Сакура продолжила. После того тяжелого урока она старалась всегда быть безупречной. Она танцевала и репетировала до тех пор, пока ее не стошнило от усталости, а ноги не стали кровоточить. Она пела до тех пор, пока не отказывали голосовые связки. Она не позволяла ничему и никому отвлекать ее. Когда ее мать попала в больницу с острой печеночной недостаточностью, желтухой и сепсисом, отец, вместо того чтобы навещать ее, по сути, сводил ее со многими старыми и влиятельными людьми, организовывающими ее карьеру, которая действительно пошла в гору, как только она наконец достигла половой зрелости. Большой палец Какаши начал успокаивающе гладить её по руке. Но она никогда не жаловалась. Деньги лились рекой. Именно они оплачивали больничные счета ее матери, позволяли отцу играть в покер, не опасаясь ростовщиков, и откупались от жадных родственников, которые кружили вокруг нее, как стервятники. Так что делать, если у нее не было детства? Если у нее никогда не было дружбы, которая не закончилась бы предательством или шантажом? Если она никогда не знала любви, а только фанатичное поклонение и жестокое чувство собственного достоинства? Или что она никогда не могла принять ни одного самостоятельного решения? Она была на гастролях, когда ее мать умерла в одиночестве в стерильной больничной палате, и она даже не смогла пойти на похороны. Их и не было. Ее отец отказался оплачивать что-либо, кроме кремации, и потребовал, чтобы она сосредоточилась на волне за волной выступлений в СМИ, чтобы извлечь выгоду из сочувствия общественности к ее потере. После восьмого интервью подряд в тот день у нее что-то оборвалось внутри. Но прошло еще много лет, прежде чем ее отец наконец последовал этому примеру. И когда это время пришло, она оплатила его похороны, но только для того, чтобы у нее была могила, на которую можно было бы плюнуть. И хотя она наконец освободилась от его присутствия, удушающий контроль все еще оставался. Студия, лейбл, поклонники — все владели ею: ее голосом, ее телом, ее душой. И ее рассудком. И вот, в ночь начала ее крупнейшего на сегодняшний день мирового турне, перед самым выходом на сцену она сделала шаг назад. Все еще в скупом костюме от кутюр, который стоил десятки тысяч долларов и больно врезался ей в ребра, она уговорила сотрудника заведения одолжить ее машину и уехала. Тогда она прозрела и пришла к выводу, что если она не может контролировать то, как она живет, то ее отпущением будет выбор того, как она умрет. Она позвонила единственному человеку, который потенциально не мог продать ее или использовать в своих целях. Кенпачи был ее дедом по материнской линии, которого отец часто ругал и изолировал от нее, особенно после смерти матери. Она смутно помнила, как он запугивал ее отца, и крепко держалась за воспоминания о том, как он был добр к ней, без всяких скрытых мотивов. К ее облегчению, интуиция оказалась верной. Когда он предложил ей переехать в дуплекс, напомнив, что технически она оплатила все ремонтные работы, она сразу же согласилась. Но он не упомянул, что в дуплексе уже есть арендатор, и сообщил ей об этом, когда она уже ехала в грузовике. Кенпачи утверждал, что Какаши — хороший мужчина, и упоминал, что тот недавно ушел со службы, а лучшей ситуации для жизни он и придумать не мог. — Парень будет тебя защищать, — пробурчал Кенпачи в трубку, чем привел Сакуру в замешательство. Сакура сделала паузу, и на ее щеках расцвел красивый румянец: — Я не поняла, что он имел в виду. Когда он сказал «на пенсии», я подумала, что ты… — Старый, — усмехнулся Какаши. — Да… и это заставило меня занервничать, когда ты оказался совсем не таким. Он не совсем понял, что она имела в виду. Извинившись, Сакура признала, что, возможно, была немного враждебна. Это было лишь потому, что она не предполагала, что кто-то будет рядом, пока она будет уничтожать себя. Но шли недели, и в ней проснулось любопытство, желание дожить до конца дня, еще раз пообщаться со странным соседом и настойчивым мопсом, от которого ей было больно отворачиваться. И только когда рыжеволосый мужчина стал выкачивать из нее жизнь, когда приблизился холодный и безжалостный конец, до нее дошло, что она больше не хочет умирать. Она подняла на него глаза, и напряжение, накопившееся за всю жизнь в ее плечах, начало рассеиваться. Какаши застыл, глядя в ее глаза. Они были такого глубокого и сияющего оттенка нефрита, словно бесконечный бамбуковый лес, в котором так и хочется заблудиться. Сакура начала говорить: — Но это еще не все… Какаши бесстрастно прервал ее, пожав плечами. — Нет, нет, не отмахивайся от этого, — настаивала она, сузив глаза. Он нашел ее попытку быть угрожающей довольно очаровательной. — Тогда попроси Кенпачи дать мне поблажку на аренду, — пошутил он. Наступила пауза, и она прошептала: — Я знаю, что ты заплатил за год вперед, Какаши… Ему было трудно смотреть ей в глаза, когда она смотрела на него таким знающим, полным сострадания взглядом. Ему не нравилось чувствовать себя незащищенным. Спустя мгновение Сакура негромко спросила: — Хочешь поговорить об этом? Это был спасательный круг, брошенный человеком, который тоже барахтался в воде, но который мог понять, как никто другой. Какаши на минуту задумался. Он всегда был из тех, кто считает чужое бремя своим собственным. Прошли годы, прежде чем Генма смог вырвать у него хоть одну мысль или чувство, не относящееся к предстоящей миссии. Но, учитывая, как невероятно храбро вела себя женщина, сидящая напротив него, демонстрируя такую степень уязвимости, что он понял, насколько она сильнее его, это вдохновило его на попытку. Он начал медленно, размеренным тоном, который обычно использовал при составлении отчетов о выполнении заданий. Но его неторопливость объяснялась тем, что он никогда раньше никому не рассказывал об этом. Раньше Какаши был спецназовцем. Его отец тоже был спецназовцем. О нем ходили легенды, но он покончил с собой после того, как одно из заданий пошло не так. Он принял решение спасти свое подразделение, а не выполнять приказ, и это привело к взрыву посольства в Кири. Погибло более ста человек, в том числе целый класс детей, приехавших на экскурсию в школу. Люди, которых он спас, в итоге отреклись от него, а начальство с позором уволило его за невыполнение поручения. Именно Какаши нашел тело своего отца. Ему было шесть лет. Его мать умерла, когда он был еще совсем маленьким. Все, что у него осталось, — это воспоминание о том, как она пела, когда мыла ему волосы. Но иногда ему казалось, что он выдумал это в своей голове. Механизм преодоления. Оставшись один в этом мире, он чувствовал себя обремененным грузом искупления грехов своего отца. Единственный путь, который лежал перед ним, — пойти по стопам отца и стать лучше. Быть лучше. И он стал. Его карьера была блестящей, и вся его личность и самооценка зависели от того, насколько он был хорош как спецназовец. Но он был всего лишь человеком, а у каждого человека есть пределы. Он не мог спасти всех, кто находился под его командованием, и каждая смерть глубоко преследовала его. Хуже всего было пять лет назад, когда его лучший друг погиб, спасая его. Какаши сделал небольшую паузу, а затем тихо продолжил. Его звали Обито Учиха, и он был из PJ. Это была безумная специальность, в которую входили спецназовцы, спасающие задницы своих товарищей в тылу врага. Процент отсева, чтобы стать членом PJ, превышал 90%, и Какаши не думал, что даже если бы попытался, то смог бы это сделать. Обито был действительно особенным — на его лице всегда сияла улыбка, даже если его сбрасывали с воздуха под обстрелом врага. Он улыбался даже тогда, когда умирал. — Это я должен был умереть, — проворчал Какаши, нахмурив брови от нахлынувших воспоминаний. После этого его слова затихли. Он пытался рассказать о своей вине, которую испытывал, пропустив похороны Обито, будучи слишком трусливым, чтобы встретиться с его беременной женой Рин. Как он был сломлен физически и морально к концу своей карьеры. О том, как тяжело дался ему этот переход. Как он знал, что несущая балка на его стороне дуплекса выдержит вес его тела. Но ничего не выходило. Его глаза расширились, он слегка запаниковал от неспособности говорить. Сакура ободряюще сжала его руку, не давая ему упасть духом. — Всё в порядке, Какаши, — успокаивала она, — в следующий раз ты сможешь рассказать мне больше. В следующий раз. В следующий раз. Будет следующий раз. Тогда она попросила его рассказать о его любимом романе «Ича-ича». Но после такого утомительного дня и такого утомительного разговора они оба, наконец, поддались усталости. Они заснули за столом, их руки по-прежнему были переплетены друг с другом.***
Какаши было достаточно просто находиться рядом с ней. Она была солнцем, и он был в ее власти, вращаясь вокруг нее. Всегда рядом, но никогда не сталкивался. И это его вполне устраивало. Дни быстро смешались, и они вошли в новый для них обоих ритм домашней жизни. Одним из его любимых занятий, за которое он будет держаться до последнего вздоха, было просто сидеть с ней на диване в нескольких сантиметрах друг от друга, читая каждый свою книгу. Они открывали окно, чтобы создать сквозняк, и Паккун крепко спал у их ног, изредка фыркая и гоняясь за воображаемыми свиными отбивными. Еще одним из его любимых развлечений было, когда утреннее солнце заливало гостиную, окутывая Сакуру ореолом света, освещая слабую россыпь веснушек на ее носу. Ее волосы порой казались переливающимися. А когда она вытягивала руки вверх, он уже не мог разглядеть очертания ее ребер — результат ее нового, восторженного аппетита ко всему, что он готовил. И она не выглядела такой изможденной, отказавшись от намерения курить и напиваться до беспамятства. И то, как она напевала себе под нос, расчесывая Паккуна. Поначалу это всегда получалось неуверенно и шатко, словно она считала, что петь — это грех, от которого она давно отказалась. Но со временем ее мурлыканье превращалось в чистую мелодию, которую он чувствовал душой. Он не заслуживал ничего подобного. Прикосновения были для него забавной вещью. Раньше, когда люди прикасались к нему, это чаще всего носило угрожающий характер. В этом было злое намерение причинить ему вред. Но иногда прикосновения носили дружеский характер. Он получал удар кулаком или быстрое похлопывание по спине от товарища. В очень редких случаях его трогали в баре. Они были вожделенными, и маленькие, тонкие руки блуждали по его телу с неглубокими целями. Он застывал, когда кто-нибудь прикасался к нему. Но сейчас он впервые ощутил неутолимое желание. Он хотел, чтобы Сакура прикоснулась к нему — с той самой ночи, когда они признались друг другу в своей уязвимости, когда он начал, а она не отпустила. Он не осмелился повторить эту инициативу, хотя иногда ему приходилось ловить себя на том, чтобы не поиграть с ее длинными розовыми волосами. Она так долго была запуганной и контролируемой, и он не хотел даже отдаленно давить на нее. Всегда близко, но никогда не сталкиваясь. Однако постепенно руки Сакуры стали искать его. Мимолетное прикосновение к его руке, когда она подошла к нему сзади, чтобы выпить чашку чая на кухне. Ее рука ненадолго обхватила его, когда он передал ей блюдо во время ужина. Когда они сидели вместе на диване, расстояние между ними превращалось в сантиметры, а ее нога задевала его, когда она меняла положение. Однажды она спросила, можно ли ей потрогать его волосы. Ему никогда не приходилось делать этого раньше, но он хотел попробовать с ней. Когда он сидел на полу между ее ног, она играла с его волосами на диване. Ее прикосновения успокаивали, проворные пальцы мягко надавливали на кожу головы, перебирая непокорные волосы. Он не мог дать определение этим ощущениям: они не были ни жестокими, ни соблазнительными, но казались слишком интимными, чтобы быть просто дружескими. Все, что он знал, — это то, что он хотел бы сидеть здесь вечно. — Невероятно, какие у тебя мягкие волосы, — нахмурилась Сакура, продолжая исследовать их, — ты пользуешься мылом «семь в одном», которое, я уверена, можно использовать как моторное масло. В его груди раздался глубокий смешок, вызванный ее недовольством. Запустив руки в его волосы, она с силой дернула его голову влево. Дрожь удовольствия прошла по его позвоночнику. — И как тебе удавалось сохранять такую дикую прическу во время службы? Я имею в виду, что было бы преступно подстричь тебя под каре, но я думала, что в армии довольно строгие стандарты? Какаши поделился несколькими несекретными фотографиями, сделанными во время службы оператором, и выглядел он так же, как и тогда. Какаши посетовал на то, что это несправедливо, ведь он даже не ухаживает за кожей. — А, — ответил он, собираясь с мыслями, — в спецназе смягчены стандарты ухода за собой. Так легче слиться с местным населением в качестве оператора. Когда он поднял голову, чтобы поймать ее взгляд, у него перехватило дыхание: она с улыбкой смотрела на него. Иногда она действительно его ошеломляла. Наклонив голову, он криво усмехнулся, а затем поддразнил ее: — У меня была стрижка, когда я был новичком, а затем в OCS, но те фотографии давно сгорели. Сакура легонько ударила его по плечу, а потом заскулила: — Это так несправедливо! Паккун рявкнул, похоже, соглашаясь с ее бедой. Какаши не считал себя эгоистом, но ему казалось, что он так жаден до ее внимания. Иногда он задумывался, не слишком ли он требователен, крутясь вокруг нее, но она, похоже, ничуть не возражала. Казалось, их общение только сближает их. И еще ближе. Между ними осталось лишь небольшое пространство. Было бы легко оставаться разграниченными, чтобы не усложнять то, что они делают, чем бы они ни занимались. Просто. Может быть, неудовлетворенным, но безопасным. Потому что доверять было так трудно. И еще труднее позволить себе упасть. Но однажды вечером, глядя на него широкими и яркими глазами, искренне и ясно, Сакура сократила расстояние. Они снова лежали на диване и читали, хотя на этот раз они обменивались книгами, из интереса изучая интересы друг друга. На ней были шорты и футболка, а он сидел в трениках и майке. Отложив «Ича-ича», Сакура повернулась к нему и сказала: — Я собираюсь попробовать кое-что. Дай мне знать, если тебе не понравится? Не понимая, к чему клонит, он кивнул, отложив книгу — автобиографию музыкального руководителя по имени Цунаде Сенджу. Он полностью доверял ей. Сакура двинулась к нему, сначала несколько нерешительно, словно набираясь смелости. Но вот на ее лице появилась решимость, и она закинула ногу на ногу. Глаза Какаши расширились, зрачки мгновенно увеличились. Она была так близко, что он чувствовал ее дыхание на своей коже. Он чувствовал тепло ее тела, проникающее в его колени. Протянув к нему руки, она прошептала: — Так нормально? Он кивнул, временно потеряв дар речи. Кровь стучала у него в ушах. Она нежно обхватила руками его челюсть, а большим пальцем провела по его подбородку. Однако он не мог прикоснуться к ее спине. Его руки крепко вцепились в ткань дивана по бокам. Ее руки начали двигаться вниз, когда она снова спросила: — Все в порядке? — Да, — прошептал он, подталкивая ее к более уверенному исследованию. Она сильнее прильнула к нему, и легкое движение создало небольшое трение, которое ему отчаянно хотелось повторить. Но он не позволил себе этого, твердо решив двигаться в том темпе и в том объеме, которые диктовала она. Ее руки прошлись по его бицепсам, а затем слегка сжали их. — Не стоит себя сдерживать, — подбодрила она. Какаши не двинулся с места, все еще сомневаясь. Ему хотелось сделать это, но… Бедра Сакуры плотно обхватили Какаши, и она снова стала впиваться в него руками. Ее пальцы запутались в его волосах, и она сильно потянула их, вызвав у него сдавленный стон. — Ты не сломаешь меня… и не сделаешь мне больно, — сладко заверила она, — Я хочу этого… тебя. Ослабив хватку на диване, он осторожно поднес одно из ее запястий к своему лицу и поцеловал его, прежде чем пробормотать: — Ты уверена, что хочешь этого… меня? Другая его рука переместилась к ее бедру, пальцы крепко сжали ее с восхитительным давлением, ткань ее крошечных шортиков служила хрупким барьером между их кожей. Он не думал, что сможет отпустить ее, когда они вместе переступят эту черту. Но он уже принадлежал ей так же, как и она ему. — Больше всего на свете, — задыхаясь, Сакура снова прижилась к нему и вращая бедрами навстречу его твердеющему члену. Сердце затрепетало в груди от того, каким толстым и большим он казался. Она отчаянно хотела, чтобы он был внутри нее. Чтобы он заполнил ее до краев. Чтобы он потерял себя в ней. — Блять, — прошептал он, задыхаясь от ощущений, — скажи мне, если захочешь остановиться, хорошо? Сакура рассеянно кивнула, отвлекшись на его сильные руки, обхватившие ее талию, когда он приподнял бедра навстречу ей. От трения по ее позвоночнику пробежала дрожь, а по телу — жар. Она глубоко вдохнула его успокаивающий мужской запах. Наклонившись к ней, его губы добрались до её шеи и прошлись поцелуями по ее коже. Он слизывал легкие капельки пота, вдыхая пьянящий аромат, принадлежавший только ей. Она ощущала его горячее дыхание на своей шее, от которого по коже бежали мурашки. Большие мозолистые руки перемещались все выше и выше, обхватывая ее грудь и сжимая бедра, но их все еще сдерживала ткань ее одежды. Этого было недостаточно. Она хотела большего. Ей нужно было больше. Когда он прикусил мочку ее уха, она вздрогнула, с наслаждением потираясь о его отвердевший член. Рука Какаши скользнула под рубашку и провела большим пальцем по соску. Его клыки впились в её шею, и он стал целовать её, прикусывая кожу. Как человек, желающий навсегда заклеймить ее. Ощущения были головокружительными, и она откинула голову в сторону, чтобы дать ему лучший доступ. Она застонала, когда он отстранился от нее, но ее живот затрясся от желания, когда она посмотрела в его напряженный взгляд. Он был так сосредоточен на ней, наполнен голодом, который глубже океана, и нежностью, от которой у нее перехватило дыхание. — Поцелуй меня, Какаши, — прохрипела она. Её раскрасневшиеся щеки и широко раскрытые от желания глаза много о чём говорили. Она уже чувствовала, как начинает намокать внизу. Слегка кивнув, он нежно обхватил рукой ее затылок и медленно свел их вместе, предвкушая, как она зажмурится. Он медленно, но настойчиво прижался к ее губам. Он наслаждался мягкостью ее губ, которые всегда сводили его с ума, когда она улыбалась, хмурилась или капризничала. Одна её рука легла на его затылок, а другая блуждала по торсу, наслаждаясь рельефом мышц под тканью рубашки. Какаши раздвинул ее рот языком, чтобы углубить поцелуй, и она с готовностью ответила ему взаимностью. Она была сладкой на вкус. Она была похожа на второй шанс на жизнь. Темп, в котором они исследовали друг друга, был неторопливым и трепетным. Сакура горела от каждого его прикосновения, словно он впивался в нее, навсегда делая ее своей. И так оно и было. Они деликатно помогли друг другу снять одежду, после чего их губы вновь соединились. Он чувствовал жар, исходящий от ее раскрасневшейся кожи, и хотел запомнить каждый мягкий изгиб ее тела. Его руки прошлись по ее бедрам, затем по спине, чтобы ощутить изгиб позвоночника, затем по груди и бёдрам, которые идеально ложились в его ладони, и скользнули вверх по ее рукам, прежде чем вернуться вниз. Она тоже неистово исследовала его, пока они продолжали наслаждаться друг другом. Ее пальцы легонько перебирали шрамы на его теле, начиная от ножевого ранения в спину под левой лопаткой, заканчивая шрамами от выстрела из снайперской винтовки с расстояния в две мили и созвездием мелких шрамов от осколков гранат. Какаши чувствовал, что его питают, лелеют под ее прикосновениями. Сакура слегка приподнялась и провела ладонью по его тренировочным штанам, охватывая член. — Я хочу, чтобы ты был во мне, — простонала она в его губы. — Скоро, — пообещал он, улыбаясь, когда она нетерпеливо застонала, — Я хочу еще немного… Он провел пальцами по ткани ее шорт, и его челюсть напряглась, когда он почувствовал манящую влагу, просочившуюся сквозь нее. С чуть большим нажимом он снова обвел ее, а большим пальцем нащупал ее клитор. Когда он нащупал его, ее бедра затряслись, и он начал надавливать на него круговыми движениями, отчего она громко застонала и заскулила. Одна из ее рук стала настойчиво дергать его за пояс, пытаясь стянуть брюки. Приподняв бедра, он успел спустить штаны до половины бедра, прежде чем она остановила его. Этого оказалось достаточно, чтобы его эрекция вырвалась на свободу. Ее рука тут же обхватила его и сжала, потирая кончик головки о шорты. — Черт, — прохрипел он, едва не проскользнув в нее, если бы не ткань. — Теперь, — прохрипела Сакура, — в следующий раз ты сможешь исследовать больше. В следующий раз. Слава Богу, следующий раз будет. Не в силах отказать ей, он согласился. Сняв с неё шорты, он раздвинул её бёдра в стороны провёл членом по её влаге. Сакура опустила бедра вниз, побуждая его войти в нее. Она опускалась на него дюйм за дюймом, ее стенки плотно обволакивали его своим теплом, и он едва не увидел звезды. — Ты такой великолепный, — прошептала она от удовольствия, когда он вошел в нее до конца. Из его горла вырвался низкий, хриплый звук, похожий на стон. Она почувствовала вибрацию во всем теле, глубоко внутри. Сакура неуверенно приподняла бедра и опустилась обратно, полностью подстраиваясь под его размер, но все еще оставаясь невероятно тугой и влажной. Какаши гортанным тоном похвалил: — Ты прекрасна… так прекрасна… Ее стенки затрепетали вокруг него в ответ, и она начала двигаться, задавая медленный темп. Комната наполнилась ее стонами и хныканьем, а также его ворчанием и проклятиями с глубоким дыханием. Ритмичное поскрипывание пружин дивана. Непристойные толчки его члена в ней. Держась одной рукой за его грудь, а другой ухватившись за спинку дивана, Сакура начала двигаться все быстрее. Ее грудь колыхалась перед его лицом при каждом толчке, но он был полностью сосредоточен на месте их соединения, завороженный тем, как он ритмично исчезает в ее влажном тепле. Он провел большим пальцем по ее клитору и начал создавать в ней дразнящее давление. — Трахни меня ещё сильнее, — задыхалась она между толчками. Какаши тут же начал насаживать её бедра сверху, ни на секунду не теряя темпа, в котором он работал с ее клитором. Он наслаждался ее стонами, подталкивая ее к разрядке. — Кончи в меня, — задыхалась Сакура, когда ее нога начала дрожать, замедляя темп. — Что? — Какаши застонал, его бедра задрожали от последствий ее слов — возможности полностью потерять себя в ней. Чтобы из неё капала его сперма. Он прикусил внутреннюю сторону щеки, чтобы не кончить от одной этой мысли. — Я хочу, — дрожащим голосом попросила она, когда ее стенки начали трепетать и сжиматься вокруг него, — я хочу, чтобы ты кончил во мне. Ее глаза внезапно закрылись, лицо исказилось в экстазе, а рот широко раскрылся. Какаши восхитился тем, как прекрасно она выглядит, когда кончает. Ее стенки конвульсивно сжались вокруг него. Зажмурив глаза, Какаши сделал последний глубокий толчок, прежде чем опустошить себя. Ни один из них не произнес и слова вслух. Слова так и остались на кончиках их языка. Но это было не страшно, ведь всегда можно было сделать это в следующий раз. Когда Сакура начала покрывать мягкими поцелуями его макушку, Какаши подумал, что, возможно, жить не так уж и плохо.***
В тот день, когда к подъезду подкатили два тонированных черных внедорожника, Какаши понял, что действительно хочет жить. Когда из него вышел человек, он сразу узнал и его самого, и тщательно отполированные четыре звезды на его форме. Его звали Джирайя, он был высокопоставленным генералом, и они уже пересекались на протяжении своей карьеры. Несмотря на то что Какаши теперь был гражданским лицом, он не мог не встать в строй, несмотря на протест генерала. Но когда Джирайя начал обмениваться легкими любезностями, Какаши со вздохом прервал его. — Хотите перейти к делу, сэр? Тогда лицо Джирайи стало торжественным. И тогда Какаши понял, что его приговаривают к смерти. Его отряд, которым командовал Генма, был высажен далеко за линией фронта и попал в засаду. Половина погибла в перестрелке, а другая половина попала в заложники. Какаши был единственным живым оперативником, действующим или отставным, который имел опыт работы в том регионе и с виновными повстанцами. И, несмотря на то, что он уже почти два года был гражданским лицом, казалось, он не потерял хватку. — Сынок, — с сожалением произнес Джирайя, прекрасно понимая, о чем он просит стоящего перед ним человека, — ты нам нужен. Это было все, что требовалось. Вечером Какаши предстояло собрать вещи перед отправкой, и впервые он понял, что не ждет этого с нетерпением. Впервые он колебался. Впервые ему было страшно. Раньше он никогда не мог сопереживать другим операторам, которые рассказывали о том, как мучительно расставаться с семьей и близкими во время командировок. Но теперь он понял. Сакура была опустошена. Ее слезы резали его глубже любого вражеского клинка — те самые слезы, которые он втайне поклялся себе, что никогда не заставит ее пролить. Она умоляла его остаться. Она говорила ему, что любит его, что благодаря ему она почувствовала, что однажды сможет полюбить себя. Что, возможно, жить не так уж плохо. Какая жестокая ирония судьбы. Но у него был долг, и она знала, что он должен уйти. Их связь была актом преданности, они поклонялись друг другу так, словно это была их последняя ночь на земле. Как будто это последний раз, когда они могут быть связаны друг с другом. Как будто это было прощание навсегда, несмотря на настойчивые просьбы Сакуры о следующем разе. Ранним утром, когда на улице его ждал внедорожник, он прошептал между поцелуями на ее лбу, что любит ее. Попросил ее присмотреть за Паккуном, пока его не будет. Обещал, что скоро вернется… что скоро вернется к ней… Но Какаши солгал.***
Сакура вот-вот должна была выйти на сцену. Крещендо взволнованных возгласов поклонников, жаждущих увидеть свою любимую поп-звезду. Идола. Сакура глубоко вздохнула, зажмурила глаза и повернула шею из стороны в сторону, ее короткие волосы последовали за движением. Она сама выбрала свой наряд для этого мероприятия. Решила, как глэм-команда сделает ей макияж и прическу. Диктовала сетлист и хореографию. И даже выбрала аудиторию и место, где ей предстояло выступать. Это было ее первое выступление за почти два года. В животе у нее все трепетало от волнения и тревоги. Настроив в последний раз наушники, она услышала, как аудиотехник подтвердил, что все готово. Когда занавес поднялся, ее глаза распахнулись, а губы растянулись в ослепительной улыбке, которая заставила людей вскочить со своих мест. Море военной формы встретило ее оглушительным ревом аплодисментов. Когда заиграла музыка, Сакура запела.***
Когда Какаши впервые исчез, Сакура пыталась не терять надежды. Он был всего лишь пропавшим без вести. — MIA — сказали они. Так продолжалось несколько недель. В течение этого времени она пыталась сохранить хоть какое-то подобие привычного образа жизни. Гуляла с Паккуном и обнималась с ним. Посещала магазин подержанных книг и болтала с Шикамару. Проверяла дедушку. Перечитывала стопки романтических романов, которыми был завален их общий дом, читала счастливый конец за счастливым концом. И все это время она не переставала верить в то, что у нее тоже может быть счастливый конец. Заставляла себя есть. Заставляла себя спать. Заставляла себя дышать. Она держалась за надежду, ведь без нее что может остаться в жизни? Но когда генерал, который в первый раз посетил их дом, снова пришел к ней, с мрачным выражением лица и в фуражке под мышкой, Сакура поняла, что ее мир вот-вот разлетится на мелкие кусочки, которые невозможно будет восстановить. Она читала о том, кто должен сообщать новости в случае смерти солдата. На следующий день после ухода Какаши ее охватило болезненное любопытство. Как правило, это был бы советник президента, но тот факт, что перед ней стоял генерал, был как гвоздь в крышку гроба. Это означало, что они были уверены в смерти Какаши, даже если у них не было тела, которое она могла бы похоронить. Гроб на его похоронах был пуст. Когда его опускали во время салюта, она плакала сильнее, чем когда-либо в своей жизни, крепко сжимая поданный ей флаг, а Паккун скулил у ее ног, не понимая, что происходит. Ближайших родственников у Какаши не было, но перед отправкой он завещал ей все свое имущество на случай, если не выживет. Она была его близким человеком. Горе переполняло её. Ей казалось, что она постоянно тонет в черной смоляной яме, которая затягивает ее все глубже и глубже во тьму. Однажды ночью, когда это стало слишком невыносимо, она наткнулась на аптечку, намереваясь покончить со всем этим. Но когда она смотрела на свою ладонь, переполненную обезболивающими препаратами, тоненькое поскуливание Паккуна нарушило ее транс. Рассматривая мопса, она заметила, что его взгляд был умоляющим. Если она умрет, кто будет помнить Какаши? Кто продолжит любить его? И хотя ей сейчас было наплевать на себя, Паккун явно любил. Ее дедушка тоже. И они оба останутся совсем одни, если ее не станет. Глядя на свое отражение в зеркале — глаза налиты кровью и опухшие, лицо исхудало от многодневного перерыва в еде, под глазами темные круги от недосыпания, — она заставила себя улыбнуться. Это было безумием, абсолютным безумием, но это давало ей время. В ту ночь Сакура спустила таблетки в унитаз и заснула, обняв Паккуна. Дни слились воедино, как один ужасный сон, от которого она никак не могла очнуться. С каждым днем его запах и присутствие словно исчезали из их дома. Она чувствовала себя призраком, который гонится за призраком. Ее поддерживало то, что она была рядом с Паккуном. Это заставляло ее покидать постель и выходить на улицу. Это заставляло ее думать о другом живом существе и обдумывать последствия заманчивых поступков. Это вынуждало ее думать, а не просто терпеть. В конце концов она начала думать о том, как будет выглядеть следующий день. А потом и неделю. Потом месяц. А потом и через год. Она начала думать о будущем. Однажды Сакура по собственной прихоти позвонила одному музыкальному руководителю, которым давно восхищалась. Она не думала, что из этого что-то выйдет, но когда она назвала свое имя, помощник тут же соединил ее с Цунаде Сенджу. Когда на линии ответил сильный женский голос, Сакура тут же начала лепетать. Словно сломанный пожарный гидрант, из нее вырвалась целая вереница сознаний: она объясняла, кто она такая, как пристально следила за карьерой Цунаде, почему та исчезла, признавалась, что чувствует себя потерянной, не понимая, зачем, собственно, звонит. Через двадцать минут Сакура замолчала, чувствуя, как на нее накатывает ужас после того, как она, по сути, вывалила свою травму на совершенно незнакомого человека. — Ммм… — Сакура скривилась, — Простите… вообще-то, неважно… — Чего ты, Сакура Харуно, хочешь от этой жизни? — Цунаде решительно, но не грубо прервала ее. — Наверное… — дрожащим тоном призналась Сакура, — я хочу сама выбирать, как мне жить… если вы не против?» — Можно? — надавила на нее Цунаде. — Да, — сказала Сакура более уверенным тоном. После паузы Цунаде показалось, что она слышит ухмылку на другом конце линии: —.Хорошо, я могу с этим смириться. На следующий день Сакура собрала сумку с Паккуном и покинула Коноху. Цунаде требовала от Сакуры совершенства и добилась его, но при этом уважала ее мнение и желания, начиная от направления и звучания ее музыки и заканчивая тем, как она хочет предстать перед миром. Когда Цунаде спросила ее, что бы она хотела сделать для своего первого публичного выступления, слова покинули Сакуру прежде, чем она успела подумать. — Я хочу спеть для войск. Цунаде приподняла бровь, понимая, что за этой просьбой кроется нечто большее. За время их сотрудничества она узнала от Сакуры много нового и догадывалась, насколько глубока травма этой женщины. Большинство людей, ослепленных блеском и гламуром миллиардной индустрии, забывали, что музыка по своей сути является терапевтическим средством. Сакура же занималась именно этим, и Цунаде последовала ее примеру. — Конечно, у меня есть старый друг — он теперь большой генерал. Мы можем начать с одной из его казарм, — согласилась Цунаде. Через несколько недель они оказались в комнате, заполненной тысячами военных. Еще тысячи гражданских стояли у ворот военной базы, узнав о возвращении идола, и отчаянно пытались увидеть хотя бы мельком, как она входит или выходит из здания. После последнего поклона Сакуры перед кричащей толпой занавес закрылся. Цунаде появилась из-за кулис, хлопая в ладоши с довольным выражением лица. — Ты хорошо справилась, — похвалила она. — Но я не была идеальной, — вздохнула Сакура, вспоминая свои небольшие ошибки в хореографии, то, как она подалась в начале третьей песни, и то, как ржавела ее мимика. Цунаде фыркнула: — Никто не просил тебя быть такой. Ты должна гордиться собой. Сакура сдержала слезы. Она гордилась собой. Она с тоской подумала, а мог бы Какаши гордиться ею? В течение следующего часа Сакура благодарила сотрудников заведения и службы безопасности, аудио- и визуальный персонал, танцоров и остальных членов команды, включая своего первого настоящего друга, зажигательную танцовщицу и хореографа по имени Ино Яманака. Они сразу же сдружились после того, как Ино отчитала ее во время тренировки за рассеянность, а потом еще три часа тренировала Сакуру в сложной серии движений. А потом они еще несколько часов сидели в танцевальной студии, пили пиво, ели жареную курицу и просто разговаривали. Это было невероятное ощущение. А вернувшись в гримерку, Сакура поняла, что впервые после выступления ей не хочется блевать или вылезти из кожи. Это было еще одно невероятное чувство. Ей хотелось, чтобы Какаши был здесь, чтобы она могла ему все рассказать. Открыв дверь гримерки, Сакура ожидала, что Паккун будет с энтузиазмом ждать, чтобы поприветствовать ее. Однако его не было в комнате, которая, казалось, взорвалась букетами цветов и поздравительными подарками. — Паккун? — слегка обеспокоенно позвала Сакура, проходя вглубь комнаты и осматривая мебель и вазы. Затем она услышала тяжелые шаги, остановившиеся позади нее, и звяканье медалей. — Сакура, — раздался позади нее голос. Глубокий и хриплый. Он был ей хорошо знаком, но она думала, что больше никогда его не услышит. Повернув голову, она ошеломленно вздохнула, увидев того, кого увидела. Какаши. Он выглядел совершенно изможденным, словно провел почти год в адском плену. Он носил повязку на глазу, и было видно, что левый глаз рассекает неприятный шрам. Его правая рука была в гипсе и перевязи, но Паккун был в его другой руке, радостно пыхтя. И глаза его были полны чистого обожания. Любовь. Радость. Какаши криво усмехнулся и извиняющимся тоном сказал: — Прости, я опоздал. Сакура резко бросилась к нему и заключила в объятия, одновременно проклиная его и благодаря небеса за то, что он жив. Истерично всхлипывая и задыхаясь, она потребовала, чтобы они поженились прямо сейчас, а Паккун с энтузиазмом залаял в знак согласия. А затем в комнату ворвались две устрашающего вида блондинки, обеспокоенные переполохом и ошеломленные разыгравшейся перед ними сценой. А потом Генма, наконец, догнал его и ввалился в комнату, тяжело пыхтя, с костылями в руках и загипсованной правой ногой, и начал орать на Какаши за то, что тот был засранцем, раз шел так быстро. И тогда Какаши подумал, что жить — это чертовски здорово.