То, что осталось

      Шорты, серый свитшот с капюшоном, тёмно-синяя спортивная кепка надвинута на высокий лоб, любимые кроссовки, привычные наушники — Джейк готов к ежедневной пробежке.       Весеннее солнце Нью-Йорка обманчиво-ласково, впрочем, он не переживает за свои голые лодыжки. Да и вообще не переживает — просто бежит, дышит, ощущает пружинящие ноги, свободные руки, все свое ладное, тренированное, здоровое тело удачливого, красивого мужчины едва за сорок, ощущает его, как привычный дар. Вдох-выдох, отмашка, толчок, взлёт, вдох-выдох… Жизнь прекрасна.       Вернувшись домой, Джейк забирается в душ, смывает трудовой пот, и с влажными, взъерошенными волосами, накинув халат, выходит на террасу пентхауса.       Нью-Йорк лежит у его ног, он смотрит вниз долго, задумчиво, потом переводит взгляд на небо, еще минуту назад синее и прозрачное, а сейчас стремительно затягивающееся перламутрово-сизыми тучами, и вот уже мелкий дождь летит в лицо, о чём-то напоминая внезапно и ненужно. Джейк хмурит брови, стирает капли со лба, щеки, обнажённой шеи и уходит в комнату.       Сегодня он один, Жанна уехала на съёмки, а у него перерыв в работе, пару дней. Дел много, но Джейку отчего-то не хочется ни за что браться, он расслаблено бродит по своей огромной квартире, бесцельно трогая кресла, стены, беря и ставя на место безделушки, книги, всё, что попадается под руку. Странное настроение владеет им, он сам не понимает, что это, какое-то брожение то ли в мозгу, то ли в душе, то ли вообще в теле, чёрт его разберёт.       Досадливо поморщившись, он идет в кухню, раздумывая, выпить кофе или матчи и что приготовить на завтрак. Джейк любит готовить сам и готовит хорошо, это признавали все его женщины. Он усмехается — вспомнил недавнее интервью, журналистка с придыханием выспрашивала его о романтических увлечениях, это было чертовски смешно, но Джейк, как всегда, отлично играл искренность, простоту, доверчивость, открытость: тёплый взгляд, весёлый взгляд, грустный взгляд, здесь смеёмся заливисто, тут — улыбаемся печально, вот тут шутим непринуждённо, здесь побольше искренности во взгляде и интонациях, а сейчас глядим доверчиво, обнажённо, душа нараспашку. Смешно.       Джейк внезапно, словно споткнувшись, останавливается посреди маршрута, крепко сжимая очередную вещицу, машинально взятую с полки, сжимая так, что острые края врезаются в ладонь и причиняют боль. Он понимает, что за настроение владеет им, понимает, откуда это зудящее чувство, что нарушает привычную гармонию. Он вспомнил.       Январь 2008 года       Звонок, страшная весть, конец мира, выгоревшая душа, сломанный хребет, слёзы, не приносящие облегчения, как раскаленная лава по щекам, боль, боль, боль и снова боль.       Он остановил съёмки, на сутки скрылся у себя в квартире, где орал и плакал, просто орал и плакал, потому что «боль хочет, чтобы её чувствовали», сука! Она брала свою дань, он чувствовал её так, как никогда прежде, разбивая кулаки о стены, бросаясь на них с разбегу, стремясь пересилить душевную муку физической.       Тогда никто не мог помочь, да он и не искал помощи. Боль и вина, вина и боль. Которые разбухли в страшных монстров, головы в небеса, после встречи с Мишель, чья вина и боль столкнулись с его и усилили друг друга. Проклятье, проклятье!       Хит умирал один, в полузаброшенной квартире, неуютной, безликой, умирал, скорчившись на матрасе, худой, измождённый, выпитый до дна. И это была их общая с Мишель вина, они знали.       Джейк был рядом с ней всё время после смерти Хита, оказывал поддержку, да. Какого чёрта, поддержку, как бы не так! Они оба были сиротами тогда, жавшиеся друг к другу, ища прощения и защиты, ненавидя и страдая, не желая осознать и принять. Потеря, потеря, вина, раздирающие сожаления. Боль величиной с Горбатую Гору, мать её! Боль, которая хотела, чтобы её чувствовали.       А потом, на долгие годы — молчание. Его и Мишель. Редкие, скупые слова в редких, скупых интервью. Все приятели и так называемые друзья Хита пиарились со всей дури на его смерти, Джейка физически тошнило от всего этого. Но — шоу должно продолжаться. Ради Бога, только без него.       Апрель 2024 года       Джейк осторожно разжал ладонь и долго смотрел, как разглаживаются вмятины и рубцы от врезавшихся краёв деревянной статуэтки. Четвёртое апреля — это сегодня. Сегодня Хиту исполнилось бы сорок пять. Они уже оба старше, чем Джек и Эннис. Нет, это он старше. А Хиту навсегда осталось двадцать восемь. Навсегда.       Джейк думал об интервью. Он говорил о Хите. Как всегда, скупо, но после стольких лет без друга он научился жить заново и озвучил это. Журналистка задала предельно идиотский вопрос:       — Ты дружил с Хитом?       Как хотелось Джейку в тот момент скинуть образ «Мистера Идеал», регулярно подвисающего во всевозможных рейтингах «самых сексуальных, обаятельных, умных и добрых», блять!       Но конечно же, он остался великолепным Джейком Джилленхолом, тем самым идеальным идеалом, сука.       — Мы были с ним… наверное, да, это можно назвать дружбой. Конечно, мы вместе пережили не самые простые съёмки «Горбатой горы», оглушительный успех картины, шквал вопросов о нашей сексуальной ориентации — и стали родными, что ли. Да, родными людьми.       Общение и работа с Леджером — пожалуй, одно из самых важных переживаний в моей жизни. Он был невероятным человеком, глубоким, открытым, настолько искренним и обаятельным, что под его обаяние попадали и люди и животные. Он буквально гипнотизировал всех вокруг. И он по-настоящему любил меня. Я горд, что знал его. Его смерть на меня сильно повлияла, и случилась она примерно тогда, когда развелись родители. Казалось бы, ну что такого — я уже взрослый мальчик… И всё же эти два события заставили меня пересмотреть многое в жизни. В том числе отказаться от лёгкой славы, быстрых денег…*       Дальше он ловко вырулил на свой блокбастер, первый за долгие годы шаг в этом направлении, оставив Хита за спиной — безмолвную тень, погасшее солнце, чёрную дыру своей жизни.       «Да, он по-настоящему любил тебя, сукин ты сын! И ты «горд», блять! Он любил тебя так, что даже жизнь не казалась чрезмерной платой, даже жизнь, ты слышишь?! А ты? Охрененный Джейк Джилленхол, счастливчик, любимец всех и каждого, вожделенный женщинами и мужчинами, обожаемый режиссёрами и репортёрами, имеющий прекрасную семью, любящих родителей, сестру-друга, друзей, карьеру, любимое дело и всё, что душа пожелает?! Ты любил его, сукин ты сын? Да, ты любил его! Так любил, что позволил сдохнуть одному. Как же тебе было больно и страшно, друг, как одиноко и холодно… Прости меня, прости меня, Хит! Прости меня…»       В памяти всплыло лицо Хита, не того, полубезумного, погружённого в себя, то погасшего, то светящегося нестерпимым светом перекалённой лампы перед взрывом, измученного, исхудавшего до костей и жил. А того, каким он был во время съёмок их проклятого шедевра, изменившего обоих безвозвратно. Любимое, единственное лицо.       Джейк снова услышал его смех, его голос, в котором звучала такая обнажённая нежность, что щемило сердце. Холод горных вершин, запахи трав и хвои, неистовая синева над головой. Дождь на лице. Слова, объятия, близость, покой, свобода. Счастье, поделенное на двоих.       Он научился. Он научился жить без человека, которого любил так, как не любил никого ни до, ни после. Он научился быть счастливым без него. Он научился не вспоминать. Он хотел убить свою боль.       Джейк со всей силы швырнул статуэтку в стену, брызнуло разбитое стеклянное панно, но ему было плевать. Потому что даже сейчас, через шестнадцать лет, его боль была жива, и хотела, чтобы он её чувствовал. ________________________________________ * подлинные слова Джейка из интервью.