Если кто-то когда-то и где-то

      Дома всегда было скучно. Большие пустые комнаты, изредка заполнявшиеся гостями, громкие часы в коридоре и любимое фортепиано, за которым её часами мучили ненавистными нотами – именно таким Озен помнила всю свою жизнь. Множество любимых платьиц – и ни одного повода их надеть. Маленький любимый брат – которого нельзя было брать на руки, вдруг уронишь? Огромный дом – и куча запертых на ключ комнат, по которым в любом случае нельзя было бегать.       Озен росла, дожидаясь, когда ей купят её первый корсет, но уже чувствовала, что и без того затянута туже некуда. Дни, не заполненные гостями родителей и сольфеджио, казались пустыми – даже огромная библиотека не давала ей такой радости, как беготня в саду и ловля жуков в клумбе. Всё менялось, когда домой возвращался папин отец.       Сперва Озен не желала его прихода и пряталась в своей комнате. Затем ей понравилось слушать его рассказы. После она даже стала выходить из своего убежища под лестницей, чтобы спросить или рассказать что-то. А потом и вовсе стала дожидаться, когда дедушка Нирз зайдёт в гости. В этот раз она тоже ждала его.       – Идём, покажу кое-что.       Озен насупилась. Дедушка был такой высокий и огромный, что ей всё ещё было немного страшно даже общаться с ним, не то что ходить куда-то. Маленькая девятилетняя девочка едва доставала ему до колена. Видя её сомнения, дедушка произнёс:       – Не беспокойся, будет интересно. Покажу тебя другим искателям.       Волшебное слово «искатель» произвело мгновенный эффект. Озен вычитала в библиотеке всё, что было об искателях – в конце концов, её дедушка был чёрным свистком, и ей казалось, что не знать о нём и о Бездне, в которую тот спускается, просто неприлично.       – Пошли, пошли! Конечно, пошли! – запрыгала вокруг надевающего тяжёлую куртку деда девочка. – Скорее, скорее, пошли!       В таверне для искателей было людно. Дедушка посадил внучку на плечо, чтобы она не затерялась в толпе, и маленькая Озен с восторгом взирала на мир с двухметровой высоты, не забывая пригибаться под люстрами. Дедушка то и дело здоровался с другими свистками, что-то говорил о ней, но Озен почти не слушала, ища взглядом какого-нибудь белого свистка. Она так крутилась, что чуть не свалилась, когда её внимание привлекла большая группа людей за одним из столиков. Мужчина, сидевший во главе стола заказал себе столько блюд, что его почти не было видно за ними. Он опустошал тарелку за тарелкой и разговаривал с другими искателями. На шее у него висел белый свисток.       – Туда! – девочка потянула голову дедушки в нужном направлении. – Смотри, смотри! Туда!       – А... Ну пойдём, посмотришь.       Дедушка в несколько шагов пересёк шумную толпу и подошёл к столику.       – Хорошего дня. Не помешаем? – спросил он.       Озен устроилась на плечах деда как горжетка и, крепко держась, тихонько поползла вниз по его руке, пока не оказалась нос к носу с искателем. Белый свисток! Настоящий белый свисток! Девочка радостно открыла рот, и тут же получила в него кусочек хлеба с каким-то соусом. Белый свисток рассмеялся, касаясь её макушки широкой ладонью.       – Вкусно! – быстро прожевав, заявила Озен. Соус был немного острым, но ей это понравилось. – Куда тебе столько еды?       – Ну Озен, нельзя же так, – расхохотался дед.       – Да всё хорошо, просто вкусно кушаю перед Последним Спуском, – ответил белый свисток с улыбкой. Девочка попыталась гордо выпятить грудь, но чуть не свалилась.       – Я знаю, что это! Это когда Белый свисток идёт навсегда-навсегда в Бездну, чтобы дальше её исследовать. Он не поднимается на поверхность, он идёт в дальние глубины, чтобы посмотреть всю Бездну насквозь. А потом он дойдёт до дна и будет ждать остальных!       – Именно так, – усмехнулся Белый свисток. – Сама понимаешь, путь не близкий, вот и кушаю вкусное.       – Да! А потом вернёшься и ещё вкусного поешь?       Искатели за столом легли от смеха. Нирз прикрыл лицо рукой. Белый свисток понимающе кивнул.       – Спасибо, теперь я знаю, чего бы ты мне пожелала. Вряд ли уже поднимусь, но точно поищу внизу не меньше вкусного.       Уже возвращаясь домой, Озен снова потянула дедушку за ухо.       – Дедушка! Слушай...       – Что такое?       – А всё-таки, почему он так сказал? Почему он не придёт снова вкусно покушать?        – Потому что это ты придёшь к нему вкусно покушать однажды.

***

      С того дня Озен захотела стать свистком. Не белым, нет. Даже если все они были невероятными, отважными и смелыми, о них говорили все без исключения. Её дедушка, конечно, тоже снискал себе славу – он был одним из лучших чёрных свистков, что для маленькой Озен означало «лучший». Стать самым-самым лучшим чёрным свистком, перед которым померкнет слава любого белого свистка – вот в чём была её мечта. И Озен к ней шла семимильными шагами.       Каждое возвращение деда в семейное поместье превращалось в допрос с пристрастием: где он был, что делал, что кушал, с кем виделся и какие артефакты нашёл. По утрам она делала зарядку и впихивала в себя три тарелки овсянки и пару варёных яиц – отец говорил, что это помогает ему оставаться в форме, а он часто бывал в разъездах со своей торговой компанией и умело управлял кораблём. Она старалась носить тяжести – камни, палки и прочий мусор, потому что старший дядя рассказал, как поднимает по утрам гантели. Гантели, не смотря на все мольбы, Озен не купили, но предложили заняться плаванием. Девочка сперва расстроилась, но узнав, что от этого мышцы появляются быстрее, чем от гантелей, обрадовалась и до синих губ сидела в воде при каждом удобном случае.       Однако посвящать всё своё время становлению чёрным свистком она не могла. В девять приходилось терпеть учителя с неинтересной арифметикой и увлекательной историей и физикой, в десять пришлось уяснить, что дочери герцога не пристало сидеть, задрав юбку и раздвинув ноги, как мальчик. Даже если она мешает. А в одиннадцать она узнала, что другие дети её возраста уже являются красными свистками и спускаются в Бездну, а ей необходимо повторять гаммы и думать о будущем.       Думать после этого Озен не могла ещё неделю. Блистательное будущее затянулось серой пеленой. Остервенело барабаня по клавишам в попытке придумать собственную мелодию, девочка старалась не думать, что чёрные и белые клавиши похожи цветом на свистки. Она думала о том, что снова опоздает на урок рисования от матери и не без удовольствия думала о том, что та обидится и отстанет от неё хотя бы на неделю. Её мать прекрасно рисовала и хорошо объясняла, как и что делать, но малейшая ошибка оборачивалась катастрофой.       – Не знаешь, как исправить, начинай сначала, – повторяла она, подкладывая Озен новый лист.       Наверное, стоило уже начать понимать, как исправлять ошибки, но девочка плакала, рвала бумагу и убегала рыдать в кабинет отца. Тот хоть и заставлял её складывать и вычитать, но в творческом помешательстве замечен не был. Кроме того, если разговорить его, можно было узнать, почему в соединённых сосудах уровень воды всегда одинаков, а масло плавает плёнкой на воде. Когда и арифметика с отцом её утомляла, Озен возвращалась к матери, просила прощения и потом весь вечер могла вышивать вместе с ней. Это была не худшая жизнь – в конце концов, она её любила.       – Свистком не стану, значит, можно есть конфеты хоть весь день... – думала маленькая герцогиня, утащив большую коробку из шкафа. Отругают? Значит, стоит съесть их все, чтобы было не так обидно.       Единственной помехой в поедании конфет и пребывании в Большой Тоске был её младший брат. Кизу, похожий на черноволосую сестру как две капли воды, следовал за ней попятам, не мешая, но и не оставляя ту в покое ни на минуту. Озен не знала, любит его или ненавидит, но играть с ним, в любом случае, у неё не получалось. Едва Кизу исполнилось пять – Озен полагала, что к этому моменту он стал вполне разумной личностью, чтобы снизойти до возни с ним, – он начал часто болеть, и мог днями и неделями лежать прикованным к постели. Девочку это расстраивало, но иногда она приносила брату конфеты. В этот раз за конфетами он пришёл сам.       – Озен! Озен! Поделись, пожалуйста? – попросил Кизу. Старшая сестра недовольно отвернулась.       – Мне грустно, я не хочу тебя кормить моими конфетами.       – Это мамины конфеты, в любом случае...       Кизу попытался утащить конфету, но Озен опрокинула его на пол и села сверху.       – Нельзя обижать леди, – наставительно произнесла она, вытаскивая из стиснутых, перепачканных шоколадом пальцев смятую конфету. Отправив её в рот, она с победным видом уставилась на заплаканного мальчика. – Опять скуксился... Ну хватит реветь!       Кизу залился слезами ещё сильнее. Запоздало поняв, что сдавила ему коленом пальцы на руке, Озен поднялась и посадила пострадавшего на кровать.       – Всё, не плачь... Ну, съешь конфету... Хочешь ещё конфету?       – Три! – прорыдал Кизу. – Три конфеты!       – Что за грабёж?! – Озен, будучи дочерью одного из самых влиятельных (а в её глазах «самого влиятельного») торговцев Орса, не могла так легко уступить брату. – Смотри, одну ты съел. Я согласна дать тебе ещё одну. А ещё две съем я и будет поровну.       – Не будет. Ты много съела.       – Там столько и было, – соврала Озен, глядя на пустые выемки в коррексе. – Ты съел одну, сейчас съешь ещё, и мы съедим по две в сумме.       – У тебя рот в шоколаде. Он уже был в шоколаде, когда я вошёл, а ещё ты съела конфету, которую я взял.       Против прямых доказательств у Озен ничего не было. Девочка насупилась.       – А разве можно брать конфеты, которые тебе не разрешали трогать? Так что, в любом случае, минус одна конфета за то, что ты напал на меня.       – Три, – мальчик показал сестре три пальца. – Мне руку больно.       Отдавать брату целых три конфеты Озен не хотелось. – Давай одну, и я расскажу, кем стану, когда вырасту?       – У... Давай две и пирожное из серванта? И расскажи, пожалуйста, кем станешь.       – Пирожное больше конфеты! – ужаснулась Озен. – Ты плохо торгуешься, у тебя никто ничего не купит!       – Я покупатель, – гордо заявил Кизу.       – Ах, ну тогда я безо всяких конфет тебя выставлю из комнаты!       Озен попыталась вытолкать брата, но тот простуженно закашлялся, и она неуверенно обняла его.       – Извини... Может, лучше чай? Горячий чай с мёдом!       – И три конфеты?       – Вот же! Умирать будешь, тоже вместо стакана воды конфет попросишь?       – Попрошу... Озен?       – Ну что?       – А давай я съем одну маленькую конфетку, а ты мне почитаешь? И чай с мёдом! И пирожное!       Девочка задумалась. Жаль ей было только конфет. До маминого пирожного ей не было дела – всё равно ругать будут, почему бы и не за две вещи сразу? Чай для Кизу она сделала бы с радостью, но чтение отвлекло бы её от Большой Тоски... Подумав ещё немного, Озен кивнула.       – Ладно, малявка. Я дам тебе конфету с чаем и пирожным, а ты за это будешь слушать то, что я сама выберу почитать и послушаешь, кем я стану. Идёт?       – Идёт!       Вытерев братца от шоколада, Озен отвела его в комнату, укрыла одеялом, налила чай с пирожным и сунула ему в рот конфету.       – Теперь слушай! – Озен понизила голос и брат, укрывшись одеялом до самого носа, заинтересованно уставился на неё. – На самом деле, когда я вырасту, я стану величайшим чёрным свистком! Прямо как дедушка!       – А мама говорила, что ты будешь гувернанткой...       – Нет!!! И пианисткой не буду! Я буду носить чёрный свисток, дуть в него, и все накигабанэ будут в ужасе разлетаться!       – Накигабанэ?       – Птицы, живущие в Бездне! Они подражают голосам тех, кого съели. Представляешь? Идёшь ты по Бездне, слышишь – толпа людей. Идёшь к ним, а это накигабанэ. И всё!       – Что – всё? – не понял Кизу, но, на всякий случай, пополз под одеяло.       – Они распарывают когтями твой живот, а потом долго-долго высасывают из тебя кишки!       – Неправда!       – Правда! А я не буду их бояться, меня будут называть Смертоносная Смерть! Я буду нести смерть всему живому, что есть в Бездне! Буду самая непобедимая и прекрасная!       – Как принцесса? – уточнил Кизу, беспокойно жуя пирожное.       – Да! Красивая-красивая! И умная!       Мальчик пожевал пирожное и принялся за чай.       – Умной, пожалуй, не будешь. Папа говорит, у тебя с арифметикой плохо.       – Зато с физикой хорошо. А в Бездне это важнее. Дай пирожное...       К возвращению родителей, и Кизу, и Озен крепко спали над недоеденным пирожным и остывшим чаем.