Ваши тела — их сожжет ли костер или время гниеньем Их уничтожит — уже не узнают страданий, поверьте! Души одни не умрут; но вечно, оставив обитель Прежнюю, в новых домах жить будут, приняты снова.
Овидий «Метаморфозы»
Шаги гулко отдаются в ушах. На мраморных стенах дрожат от света факелов желтоватые блики. Ее поступь нетороплива, ровна. Она не спешит. Мягкие руки сжимают алое платье, в волосах цвета темного золота легко колышутся жемчужные нити. Всякий шехзаде рождается вблизи высокой власти, поэтому он растет бок о бок со смертью. Один его глаз всегда открыт, пока другой отдыхает. В одном ухе — тишина, в другом — голоса птиц. В одной руке у него сабля, а в другой — благоуханные розы. Одной ногой он стоит на земле, а другой — под землей. Что-то ждет его: убийца или власть? Что будет там, в военном лагере близ Коньи? Что ожидает его? Увидятся ли они снова? И назовут ли друг друга по имени? Она замирает напротив темных дверей. Стражи нет, коридор пустынен. Поборов нерешительность, она отворяет дверь, и запах, знакомый и родной, тут же наполняет легкие. Пахнет прогорелыми свечами, топленым воском и сургучом. Алый сгусток с застывающими каплями еще лежит на столе. Мехбара Лале Султан помнила этот запах с детства. Вечерами в покоях шехзаде Мустафы всегда пахло сладковатым тающим воском: он любил читать и делать записи до поздней ночи, и привычке этой не изменил с годами. Мехбара Лале прошла вглубь комнаты и остановилась. Темные двери закрылись за ее спиной. Тихо. Непривычно тихо и пусто. Так недавно он был здесь, и покои, казалось, еще хранили его тепло. Стол, чернильница, бумага, сургуч — они тоже помнили касания его рук. Лале окинула взглядом комнату. Сквозь полупрозрачные шторы в окна светили лучи заката и, переплетаясь на потолке, камине, полу, превращались в золотые нити. В этот час, в час уходящего дня, все так прекрасно… Золотом залиты покои, золотом и багрянцем украшен осенний сад за окнами. Наверняка и он в пути видит эту красоту. Красоту, которую не может разделить с ней. Лале присела на мраморный пол. Запылали алым костром складки платья, тысячами огней вспыхнули в волосах жемчужины. Солнце уже гасло. Лале подняла голову и болезненно зажмурилась. Сердце охватило пронзающее одиночество и липкий страх. И нет от них спасения. В ее жизни всегда был он, а в его — она. Иного они не могли представить, иного не желали. Ближе их не было друг у друга. И все же они были далеки. Лале снова взглянула на стол. Она завидовала и чернилам, бумаге и свечам, и алому сургучу. А услышав, как по коридору прошли чьи-то легкие шаги, и тем девушкам, что были подле него, ведь у них было больше прав коснуться его так, как мечтала она и не могла коснуться. Лишь единственный раз, лишь единственный они позволили себе крохотную вольность, много лет назад, перед ее свадьбой с нелюбимым пашой… Красными гроздьями загорелись на губах поцелуи и остались тлеть. В первую ночь она мечтала, смущаясь, страшась своих мыслей, чтобы целовал ее не тот, за кого она выдана замуж, и чтоб не его руки так нежно и так бесстыдно ласкали ее. И спустя годы, когда уже не было того, кто назывался ее супругом, воспоминание тлело. — Мне жаль, что мы те, кем родились, Лале. Жаль, что в этой жизни иного нам не дано… Но быть может, в следующих жизнях, в иных мирах и эпохах, мы, не таясь, скажем друг другу то, что не можем сказать теперь. — Ты рассказывал мне когда-то о перерождении человеческих душ. Древние верили в эту легенду. — Всякие легенды живы, пока в них верят, Лале. И если я не вернусь, клянусь, моя единственная, моя возлюбленная сестра, я буду искать себя среди сотен миров и в тысячах жизней. Я буду ждать тебя тысячи дней и ночей. Я дождусь. Если бы она могла уберечь его от гнева отца-повелителя, от козней недругов, если бы могла предотвратить их клевету… Но она слаба. У нее нет сил для борьбы… Однако надежда еще есть. Она не угасает, горит ярким пламенем и будет гореть, будет еще гореть. Он — старший шехзаде. Его стан, словно кипарис. Его голос, словно журчание ручья. Его глаза, словно темный бархат. Его шаги легки и тверды, его руки нежны и крепки. В нем столько отваги, чести и красоты… Его предназначение — трон. Его сердце — возле повелителя. Его раны — красные розы. — Не печалься обо мне, моя драгоценная, моя прекрасная. В каждой жизни я буду искать тебя. Я верю, что отыщу. И пусть через сотню, пусть через тысячу лет, но рука об руку мы войдем в наш Эдем. Мы те, кем родились, Мустафа, мы те, у кого нет и не может быть права на то, что мы чувствуем. Нам предназначено это, мы не в силах восстать против судьбы. Ты и я — и наказание, и награда, ведь ты часть меня, а я часть тебя. Каждый из нас для другого — и цветущий джаннат , и ужасный джаханнам . И никто, кроме тебя, об этом не знает, и никто, кроме тебя, не поймет меня так, как я тебя понимаю. Зашуршали складки платья. Мехбара Лале Султан подошла к окну. Лучи солнца окрасили золотистым цветом ее бледное лицо и зеленоватые глаза. Закат догорал. Золотое свечение на лице ее угасало и медленно таяло, и покрывала его серая тень. И Лале вдруг страшно захотелось увидеть шехзаде, и осознание долгой разлуки и возможной потери вновь пронзило ее сердце ядовитой стрелой. Вернись же, вернись! Вернись, не оставляй нас! Закат догорел, тьма покрывает землю. Тьма и холод окутывают, душат меня, матушку, твоих детей, жен, братьев — всех, кто любит тебя… Вернись же, вернись! Без тебя я во мгле, во тьме. Вернись!.. Или меня позови с собой, и я пройду много долгих дорог, десятки земель и найду тебя. Мы устремимся навстречу друг другу и в объятиях скажем, не таясь, «я люблю тебя!» Ты обещал вернуться, но я знаю: ты не восстанешь против судьбы, не пойдешь против воли отца-падишаха, против родной крови… Если ты не вернешься, я обещаю, мой единственный: я буду искать тебя и буду ждать тебя в тысячах жизней и среди сотен миров… Я найду. Я дождусь.