Завтра будет лучше, чем вчера

      Хотелось бы тоже состоять из программного кода, груды металлов, механических схем, переплетений проводов. Хотелось бы иметь возможность перезагрузиться, когда окружающие тебя вещи становятся слишком… слишком, когда груз ответственности сильнее жмёт на плечи, прибивая к земле. Выкрутить скептицизм, как у Дилана, почти на максимум, выключить в себе неумение сидеть на месте. Кажется, Лололошка не справляется ни с чем из того, чему противостоит. Тайна на тайне, всюду мистика, загадки. Как можно что-то выяснять, когда ты не можешь выяснить свою сущность?       Не понимает того, кем является на самом деле. Здесь огромное количество автоматонов, немного разбросано мироходцев по разным частям города, кажется, ещё меньше людей, а Ло не может себя причислить вообще ни к кому в полной мере. Не автоматон, очевидно, всё его тело в шрамах, иногда появляются новые и тут не нужно многое знать, чтобы понять, что ты состоишь из крови и плоти. Естественно, он мироходец, но с дефектом — скакать по мирам и не помнить ничего из этих миров, говорят, неправильно. Человеком тоже себя назвать не может: о какой человечности может идти речь, если он за три дня из коматозного состояния без улучшений вышел максимально здоровым? Такого не бывает. А эта струящаяся по венам сила? Носить с собой столько всего — куча кирпичей чего только стоит — и продолжать спокойно бегать по территории. Да и люди не то чтобы могут противостоять медведям, а от нескольких, вероятно, в целом невозможно убежать — раздерут на лохмотья. Ло не такой, он быстрее, сильнее, но с большой силой приходит и большая ответственность?       Просыпаться утром от кошмаров, в которых какие-то люди с поплывшими лицами слёзно просят не забывать — а ты забыл, вот ирония — немного тяжело. Точнее, это тяжелее, чем могло бы быть. Случалось ли такое раньше? Ло и до этого приходил в новый мир с памятью, точно с чистым листом? Не зная себя прошлого, не зная, что там было, что он пережил. Остаётся лишь гадать, глядя на тяжёлый, глубокий взгляд перед зеркалом в ванной, стоит только снять очки. Такие уставшие глаза он не видел ни у кого в этом мире, среди учащихся — точно нет.       Стало почти привычным останавливаться посреди комнаты, когда та начинает плавиться в глазах, рябить, потому что галлюцинации подсказывают, что он забыл того человека, другого, третьего, десятого. Они стоят, зажимают ему рот вязкими, чернильными руками, не дают сделать ни вдоха, а мир теряет чёткость от недостатка воздуха. Кажется, что ещё чуть-чуть и его собственные кошмары похоронят прямо здесь и сейчас. Это всегда случается, когда Ло наедине с собой, занимается своими делами или поручениями, когда петляет по университету, когда идёт в общую с Диланом комнату. Приходится тенью прокрадываться и не дай бог ловить этот «нечитаемый» взгляд — всё там читаемо, никто почему-то не видит. — Ты бледный, — простая констатация факта, брови чужие дёргаются в беспокойстве. На это всегда несколько удивительно смотреть, потому что никому не удалось забраться в подкорку Дилана, понять его эмоции, скрытые за маской безразличия. Он не такой, Лололошка знает, видел сам. — Чёртово приведение, пойди поспи уже нормально. — Я в порядке, — брошенное с мягкой улыбкой, сквозь недостаток воздуха. Недоверие в чужих глазах отслеживается сквозь еле заметный прищур. Конечно, не первый год живут бок о бок, но давно пора было заметить, что Ло отвратительно плохо спит. Сам ведь по началу жаловался, что спит слишком чутко, поэтому храпа и лунатизма не потерпит — за дверь выставит, но ещё ни разу не просыпался от задушенных всхлипов.

***

      Руки практически опустились. Вероятно, отсюда нет выхода, ни на какой лодке отсюда не уплыть, потому что их буквально негде найти, кроме байдарок, на которых они с Дженной однажды плавали. Самому сделать лодку не трудно, но кто знает, на каком расстоянии тут материк? Вручную грести — с ума сойти. А сколько провизии надо? С другой стороны, можно взять четвёртого лишнего и, пойдя против всех норм морали, сожрать его, когда еды не останется.       Взгляды вокруг становятся более заметными, Ло всегда провожают, когда он куда-то уходит, почти всегда молча. Хотя, никакой уверенности в этом нет — по пятам плетутся тени, постоянно что-то нашёптывающие прямо в спину, может, поэтому не слышит окликов. Мысли совершенно стали бесконтрольны, если до этого он просто рассуждал о том, о сём, то теперь разум твердит, что всё зря. Что ничего не выйдет. Что он сгниёт здесь, так и не найдя Окетру в мирах, так и не найдя свой Дом. Что эта некая Окетра вовсе про него забыла, что с ним говорят только из жалости. Хочется закрыть уши, закричать, спрятаться подальше, но, увы, от себя не убежишь.       Устал, просто чертовски устал. Все движения стали слишком медленными, мир будто раскрошился, потерял свой привычный ритм жизни. Поверхности дребезжат, идут волнами, якобы зачаровывая и заставляя залипнуть на добрых пару десятков минут. Выходить из этой прострации до одури болезненно, будто Ло специально выдирают с корнями из этого состояния, как случайного клеща. Если бы была возможность, то Ло остался бы в этом трансе, потерялся бы в забвении, застыл навечно и разлагался бы ежедневно, пока не останутся только кости. А потом, может быть, на его месте захоронения выросла бы красивая цветочная лужайка с тёмно-синими васильками.       Любимый голубой цвет больше не кажется таким ярким, даже когда снимает солнцезащитные очки. Зелёный не видится таким сочным, вкусным, по локтям и коленям течёт не бордо, а грязно-красный. Самые искренние глаза василькового цвета больше не смотрят со смешинкой, не улыбаются ему, смотрят холодно, злобно, с недоверием, как в самом начале знакомства. Это заставляет болезненно морщиться и опускать глаза, выдавливая лёгкую улыбку.       Бесконечное ощущение того, что всё это уже было — дежавю заканчивается примерно никогда, топит в ужасе дней, затягивает в беспроглядную тьму, потому что жить так — тяжело и страшно. Какова вероятность того, что он всё ещё живой? Может, каждый день — колесо Сансары, может, этот мир пытается высосать у него искру? Пытается заставить потерять смысл всей жизни? Ло теперь не уверен, что он вообще был.       В голове борются два титана-исполина: пальцами вцепляются в кожу оппонента, царапают до кровавых борозд, вырывают куски плоти и давят ладонями на раны, в попытке отстоять своё мнение. Сдаться, опустить руки, признать своё поражение — упасть на колени, склонив голову. Белый и Чёрный. Ангел и Демон. «Не сдавайся» и «Сдайся». Зубами вгрызаются друг другу в глотки, раздирают клыками сонные артерии, а ладонями всё тяжелее и тяжелее ухватить оппонента — вязкой кровью залит каждый сантиметр огромных тел. Но кто-то обязательно поднимет белый флаг.

***

      Земное притяжение ощущается как никогда остро — руки не поднять, не подвинуться в сторону. Просто прибило к кровати, раздавило желание вставать, заставив глупо пялиться в стену. Мол, полежи, подумай, чем ты полезен обществу чёртовых автоматонов, зачем ты здесь, зачем ты вообще существуешь да каким образом всё ещё функционируешь, после такого огромного списка травм. — Ребята! Доброе утро! Ло, ты чего ещё лежишь? — жизнерадостный голос ровно в восемь утра разрезает тишину, которая до этого стояла в комнате. Почему только к нему вопросы? Он не слышал, чтобы Дилан шуршал на своей кровати покрывалами, значит, тоже должен быть не собран. — Заболел, — сипит практически механически, будто только Ло в этой комнате человеком не является. Чувствует спиной жгучие взгляды и изо всех сил пытается поднять руку, чтобы укрыться сильнее, чтобы пальцы перестали дрожать от холода.       Уверен, что Карл с Диланом переглядываются, пытаясь принять решение: оставить их соседа в одиночестве или нет. Веки сами падают, смыкаются, хочется просто сбежать из этой реальности и не важно каким путём. Искра не срабатывает, хотя бы сны каждый раз разные. Каждый раз по-своему кошмарные, но лучше, чем пожирающая пустота. — Я скажу тогда твоему куратору! Выздоравливай, — Карл совершенно точно выходит из комнаты, тихий шорох подошвы о пол не смог увязнуть в потоке мыслей. Ло предпочел бы ничего не слышать, стать декорацией в этой комнате, превратиться в каменное изваяние, закончить свой жизненный цикл, да хоть что-нибудь.       Стало чуточку теплее и тяжелее; глаза еле открывает и косится куда-то себе за спину. Беспокойство в чужом взгляде горит огнём, такая же обжигающая ладонь падает на лоб, брови изгибаются домиком, а губы поджимаются. Ло хочет закрыть лицо руками, не в силах выдержать это встревоженное выражение. — Ты уверен, что ты в порядке? Выглядишь так, будто помрёшь, стоит тебя одного оставить, — пальцы со лба перебираются в волосы, слегка тормошат их, поглаживают кожу головы нежными движениями.       Дышать будто становится легче. Будто в комнате наконец-то тишина, будто Ло, блять, в порядке, как и был до этого. Но Дилан убирает руку, поправляет рюкзак на плече и тихо шепчет «ладно, отдыхай». И уходит.       Ладони самостоятельно, на автомате, впутываются в волосы, тянут их, пытаются сцарапать кожу, содрать скальп, обнажить внутренности, чтобы точно увериться в том, что ещё не начал гнить заживо. От боли получается только заскулить и обессилено перестать брыкаться.       Последняя лампочка внутри начинает искриться, в попытке перегореть и оставить всё во мраке.

***

      Животный страх струится изнутри, заставляет в панике открыть глаза и резко сесть, чтобы смочь дышать. Лололошка давится каждым рваным вдохом, выдохнуть не получается, лёгкие, кажется, прямо сейчас разорвет. Он умирал столько раз, сколько однажды насчитал у себя шрамов, всё тело болит так, будто это происходило прямо сейчас. В последнем эпизоде сам на себя наложил руки, сразу несколькими способами. Пальцами цепляется в шею, возможно, если разодрать кожу, то получится дать больше воздуха в трахею, может, получится выпустить лишнее? — Ло! Какого хера, господи, успокойся! — руки отнимают от шеи за запястья, расставляют куда-то в стороны, сжимая до треска кожи. Не больно… — Посмотри на меня. Давай, вернись в реальность, ты в порядке, я с тобой, боже блять!       Лицо перед глазами расплывается, стекает вниз, как из ежедневных ночных кошмаров, из глазниц выпадают яблоки. Как выбраться, как сбежать, если нет сил? Мир колеблется из стороны в сторону, когда Ло хватают за плечи и встряхивают; резко останавливается, когда лицо обхватывают трясущиеся ладони и заставляют посмотреть в лицо. Глаза родные, знакомые, но разве можно быть уверенным в том, что это всё — реально? — Смотри на меня, дыши со мной, — сбивчиво шепчет Дилан, закладывая руку Лололошки на грудную клетку, где так же почти панически бьется механическое сердце, но грудь вздымается медленней. — Что я могу сделать? Ты можешь сказать? — Мне страшно, — выдавливать из себя слова тяжело, по горлу точно наждачной бумагой прошлись, тёркой разодрали голосовые связки. Признаться в собственной слабости кажется чем-то недопустимым, он же в порядке, он же должен справляться. — Я смертельно устал. Не могу…       Нежными движениями его обнимают, крепче прижимают и легонько гладят по лопаткам, словно боясь спугнуть, боясь ещё одного срыва. С хрусталём так аккуратно не обращаются, с маленькими брошенными котятами так не возятся. А Ло наглаживают по плечам, пальцы одной руки в волосы запускают, невесомо массируя, и что-то шепчут сбивчиво, еле слышно.       Голова обессилено падает на острое плечо, а из горла вырывается сдавленный скулёж. Устал быть сильным и вечно улыбающимся, устал бегать и помогать всем и каждому. Ему бы кто помог справиться со всем тем, что на него наваливается. Из мира в мир, видимо, раз наконец так сильно удушило тяжестью бремени. — Завтра точно будет лучше, чем вчера, — бормочет Дилан, бездумно целуя в висок.       Он тоже дрожит, ему тоже страшно. Не из-за того, что он не знает, кем является — по программе уже предопределено даже, наверное, какая будет «итоговая» смерть кодера. Страшно за Ло, который стремительно затух на глазах, умолк. И типун бы Дилану на язык, когда он говорил, чтобы Ло отстал от него и помолчал.       Лучше бы и дальше говорил свои невнятные глупости, рассказывал бы, какой Лололошка сегодня сделал механизм, как и для чего он нужен. Пусть и дальше бормочет себе под нос — на деле на всю комнату, но это мелочи — очередные теории об этом мире. Стало совершенно невыносимо сидеть в глухой тишине, будто никакого соседа и в помине не было. — Только не молчи, прошу тебя. Я… помогу, чем смогу, — тихие молитвы в мягкие волосы запускают мурашки по спине, рукам, лицу.       Ло не один, по крайней мере сейчас у него есть Дилан. Которому не всё равно. У которого дрожит голос и пальцы. Это сбой в программном коде или всё-таки именно этот автоматон — уникальное творение гения, которое имеет что-то вне своих схем и предопределенного поведения?       Головой кивает пару раз, глаза тяжёлые вновь прикрывает. Он будет в порядке: не сразу, но однажды обязательно.