«я промолчу, ещё чуть-чуть, и, натыкаясь, на тебя
я промолчу опять, а так хотел сказать…»
— Я убью тебя или… — другого решения проблемы Даня придумать не смог и лишь повторял эти слова, будто бы молитву, и каждый раз, когда вновь видел её фигуру на пёстром проспекте, губы вновь и вновь лепетали проклятия и оскорбления. Хотя он не мог назвать себя плохим или злым человеком — нет-нет! Всё соверешенно не так, просто судьба играет с ним в кости и мухлюет в каждой своей подаче. Он спешил и совершенно не видел идущих навстречу людей — кого-то он просто толкал, а кого-то помимо грубой отдачи накрывал волной ругани. Однако никому в глаза заглянуть не смел, слишком боялся отвлечься от её белоснежного лёгкого платья, которое могло так легко затеряться в пёстрой толпе Грибоедовского канала. — Я размажу тебя… — глаза его были словно кровавый океан, который окончательно вышел из берегов. Хотелось излить всю наболевшую печаль и багровыми реками навсегда испортить её столь идеальный наряд. Под своим истрепавшимся плащом он плотно сжимал нож. Иронично, но это последнее, что осталось от Руслана и Даня даже видел в этом некую «метафору избавления». Хотя, признаться честно, Кашин кроме злобы и мести не видел уже абсолютно ничего — и лишь красивые оголённые плечи девушки, которая будто бы не шла, а плыла по улице его расстроенные нервы. В голове сразу же всплыли недавние события и Кашину даже стало тяжело дышать от лицемерности этой юной особы. Хотелось поймать эту белую пташку в свои грубые грязные руки и раздавить: смотреть как её глаза закатываются от боли, как по её красивой гладкой молодой коже разливается кровавая месть. Кашин даже чувствовал, как надавит на её глаза и они, словно в мультфильме, лопнут как маленькие кровавые бомбочки. А потом, когда её страдания хоть на мгновение смогут сопоставиться с болью Дани, можно будет оставить её в одном из многочисленных забытых пустых подъездах и надеяться, что крысы застанут её не сразу, а когда тело уже превратиться в мешанину из костей и сгнившей от частого вранья кожи. — Неделю назад в тёмной косынке прятала свои стыдливые глаза, а сейчас то что? Красота-то она и в могилу загнать может!.. — перед глазами сразу же всплыло недавнее воспоминание о небольшой церквушке и тёмный гроб, Даня даже пошатнулся и едва ли не остановился от боли, сверлящей его и без того измученное сердце. В короткий промежуток времени он остался совершенно один и всё это из-за какой-то глупой выскочки, которой просто стало скучно жить. — Ничего… Ещё чуть-чуть и мы встретимся на какой-нибудь узкой дороге… На улице стояла жара и вонь страшная, к тому же духота, которая и абсолютно нормального человека могла вывести из состояния спокойствия. А весь Петербург сейчас и вовсе был похож на какого-то гигантского червяка, что не перестаёт извиваться в грязи ни на минуту, а люди в городе, как паразиты, жрут этот жир с фонарей и радуются, что живут в таком культурном городе. Тысячи поэтов, музыкантов, художников и других возвышенных личностей тонут в этой тине, гася свой огонь и раскрывая свои бесценные шкатулки талантов. И эта атмосфера обречённости заполнила каждый уголок этого города, словно сорняк. Пыль в воздухе стояла смертная, под ногами противно хлюпала грязь, небо то и дело прятало редкое солнце за жёлтыми длинными тучами. Однако дождя не было, хотя, нельзя было точно сказать положительно или негативно это сказывалось на городе: с одной стороны гроза бы, наверное, очистила город от накопившихся за последние дни грехов, а с другой стороны — Даня бы точно превратился бы в мокрую грязную канализационную крысу. Быть может, это небо так хотело запоздало исполнить его мечту о смерти, о которой он молил последнее время всё чаще. Вонь, что стояла на улице и поминутно встречавшиеся пьяные, только дополняли картину и вызывали у Дани чувство омерзения к этому городу. Но, если бы Кашин всё же был честен, хотя бы перед собой, то он бы давно осознал — ему не нравился ни этот город, ни эти люди, ни эта жара вперемешку с ледяным ветром, что мог достигнуть тебя даже в тесных переулках. Ему нравились лишь эти скулы, эти горящие глаза, эти любящие руки, эти тёплые слова. Ему нравилось шептать о любви в тёмной комнате, нравилось держаться за руки в такси, нравилось обниматься в тёмных подворотнях, скрываясь от любопытных глаз большого города, нравилось чувствовать запах Руслана, нравилось ощущать его осторожные поцелуи, что своей нежностью разрывали на мельчайшие кусочки душу и сознание Дани. А теперь этого нет. Пустота. И только люди глупо снуют по улицам и всё время суетятся, спешат куда-то, сами не знают куда. И даже эта девчонка, что выжигала на подкорке сердца Кашина своё ненавистное имя, тоже спешила куда-то. Обида кипела внутри Дани, словно ведьмин котёл и вот-вот готова была вырваться наружу, тогда уже точно наступит как минимум апокалипсис. Его рука дрогнула, стоило только ей на мгновение показаться во весь рост перед ним — она носит браслет, который Даня дарил Руслану на их последний Новый год. Буря эмоций, словно туман покрыла расшатанные нервы, и словно гигантский булыжник скатился с сердца. Ни доли грусти или печали, лишь жесткая решимость уничтожить её — это переходит все границы. Как только она могла прикоснуться к его вещам? Кашин даже стал идти быстрее и силы, которые были на нуле, внезапно восполнились. Он знал, что шанс убить будет только сейчас, свой слабости простить было нельзя. Ну, а пока что он спешил мимо Нивы, мимо старых антикварных лавок и запах из булочных сначала дразнил его пустой желудок, а потом и вовсе унёс мысли Кашина в совершенно другое место. Ему вспомнилось такое уютное, чарующее прошлое, что словно заботливая мама укрывала его тёплым одеялом от всех проблем и невзгод: Руслан всё же обгоняет Даню, его смех растворяется в сильном ветре. Он останавливается на краю улицы и его счастливое лицо освещает Кашину путь, будто бы путеводная звезда в холодной заснеженной тайге. И чёрт их дернул заявиться на концерт Рахманинова — они и сами не знали, наверное, просто хотели быть вместе. В тёмном зале никто и не заметит их сцепленные руки, а плотные бархатные красные шторы балкона скроют от лишних глаз их не совсем дружеские отношения. Какого целовать близкого человека под звуки надрывающейся скрипки? Нет, это чувство нельзя передать словами! Весь зал замирает и, возможно, люди даже не дышат во время сложной партии виолончелистки, которую вот-вот перебьёт хрупкий голосок скрипки, а они — нахальные и едкие, терзают израненный сердца лоскут их совместной любви под звуки, которые ничего для них не значат. Как какая-то музыка может сравниться с цунами, что между ними происходить? Что значит ваша «любовь» в искусстве? Сравните с её с искренними чувствами и вы ахните, насколько высока разница. И вот они, молодые и сильные рвутся на свежий воздух из запылённого театра, словно юные птенцы рвутся из когтей злой толпы. И кто придумал эту классику? Кто называет это истинными чувствами? Неужели заученные ноты и постные лица людей, что даже не понимают, что играют, могут показать любовь? Виноват ли в этом Рахманинов? — А к чёрту!.. — шепчет Кашин, прикасаясь к сухим, потрескавшимся от ветра губам. И этот лёгкий поцелуй словно бесконечный источник свежей воды в центре Сахары раздирает внутренности самыми острыми когтями; хочется задохнуться от избытка этих чувств; хочется утонуть в этих замёрших руках. Люди вокруг шарахались: то ли от избыточной агрессии в действиях Дани, то ли от отвратительного внешнего вида, мало похожего на цивилизованный образ некогда известного человека. Изорванный собаками плащ, который когда-то дарили ему для рыбалки «друзья»; грязные хлюпающие кроссовки, что не успевали сохнуть из-за постоянных дождей — всё это, в совокупности с лохматыми сальными волосами и обезумевшими от горя и мести глазами, могло в лучшем случае вызывать отвращение. Некоторые люди, видя такой перфоманс, думали, что это очередное шоу и пытались увидеть камеры, но никто даже на мгновение не задумывался об опасности. Толпа лишь наблюдала очередное шоу, а потом отворачивалась и продолжала жить свою рутину. — Убью… — задыхаясь от усталости повторял Даня, сказывалась бессоница и постоянное недоедание, но он всё ещё стремился догнать ускользающую девушку. — Ты!.. — но она, очевидно, даже и не догадывалась о своём преследователе. Для неё спектакль давно закончился и она, получив волну любви, вероятно, стёрла для себя и Даню, и Руслана и других людей, что были замешаны в этой жестокой шутке. Где-то под ухом звенит сигнал тормозящей машины, весь перекрёсток становиться какой-то смазанной картиной из хоровода красок и огней — однако, Даня чётко видит эту знакомую фигуру на светофоре. Она настолько рядом, что лёгкий шлейф её цитрусовых духов доноситься до Кашина и его передёргивает от отвращения к этому запаху. Но всё же как-то даже не верилось, что она вот-вот окажется так близко, быть может, это всё мираж или очередная попытка его мозга как-то ещё обмануть Даню, но он идёт всё ближе и ближе. Ноги его подкашиваются, но тело напряжено до максимума — он не упустит, в этот раз не упустит. Где-то под ухом разноситься сигнал отсчёта зелёного света и девушка не спеша начинает переходить дорогу, а Кашин вновь принимает роль её тени. Её красивое легкое платье переливается на солнце и Кашин с презрением отмечает: — Ослепительно красива, как и в тот вечер… И платье, как в тот вечер… И мой нож, как в тот вечер… — мысли его путаются и Кашин осознает, что реальность начинает медленно смешиться со сном. Сон в машине это одно из худших вещей, что может быть на постоянной основе. И вновь был кошмар, однако теперь рядом не было доброго Руслана, который бы мог успокоить Даню. Всё вообще стало совершенно противоположно и Кашина, находившегося на проспекте, начало относить к недавнему сонному ужасу: Тот самый дом за городом, что словно печатью высечен на сердце. Всё вокруг в ночном мраке и легком тумане: видимость была не очень, поэтому приходиться сильно напрягать глаза, которые и без того сильно ныли в последнее время. Чёрное небо с кровавыми растворами покрывает небольшой дворик, где даже растут какие-то жёлтые некрасивые цветы. Кашин никогда не понимал смысла этих растений, но никто не спорил с матерью насчёт их надобности: надо значит надо. Спорить с ней было невозможно, скорее можно было договориться со стеной, чем с её упрямым характером. Сквозь туман пробивается тёплый луч теплого света, что идёт из окна на чердаке, и Даня, даже зная, что там, возле дома, его ждёт самое страшное, без колебаний решает идти туда. Его босые ноги сначала идут по жёсткой скошенной траве, но дорога будто бы удлиняется и превращается в какое-то выжженное поле, где каждая маленькая веточка впивается в ногу, оставляя глубокие порезы. Сначала боль словно парализует тело, но Даня, наученный горьким опытом, продолжает идти вперёд — если отсановится, то станет ещё больнее. Он слышит как его окрикивают сзади; чувствует, что кто-то хочет схватить его за одежду, но предпочитает просто идти, игнорируя мрак позади себя. В какой-то момент боли становиться настолько много, что это чувство притупляется и, кажется, будто бы это даже приятно. Даня не видел матери, но чувствовал, что она готовит тетиву для выстрела, но он готов терпеть и эту боль. Сжимаясь в комок, он пытается спрятать грудь, чтобы стрела не попала в сердце — только не Руслан, только не воспоминания о нём. На своё тело было абсолютно наплевать, всё переболит и пройдёт, но вот причинять вред Тушенцову Кашин не мог позволить никому, даже если это просто сон. Идти становиться всё тяжелее, но ноги двигаются уже интуитивно и вот заветная дверь в дом, осталось лишь пару шагов… Пару шагов… И Даня шарахается от громкого гудка машины, которая видимо очень сильно спешила и не намеревалась ждать полуживого пешехода в плаще. В мыслях Кашина давно прорастали мысли по поводу какой-то массовой муки для людей этого прогнившего города и ведь он однажды уже поддался этой глупой затее, а что в итоге? Тяжкий груз в душе и эти пустые испуганные глаза в памяти — разве месть стоит того? Кашин вдруг замер, колеблясь, но тут же боль накатила на него ещё большей волной. Внезапно он схватился за свою голову обеими руками, желая избавиться от пожирающих червей в его сознании, но услышав, как его нож со звоном стукнулся о землю, тут же встревожился ещё сильнее и, сжавшись, припал к асфальту. Какой-то пьяный мужик крикнул: «Достали уже эти блоггеры со своими пранками, только людей пугают…». Кашин лишь неловко улыбнулся и растерянно поднял нож, он почувствовал как порезался, но виду не подал, однако теперь ему казалось, что все вокруг на него смотрят и видят его насквозь. И этот не особо приятный продавец цветов, и этот неулыбчивый таксист и другие люди, что на пару минут обратили на него внимание теперь точно знали о нём всё. Знали и про Руслана, знали и про эту чёртову девчонку, которой он сам открыл дверь в свою жизнь. Даня стряхнул головою, чувствовал как под плащом текут струйки крови и, смешиваясь с солёным потом, прятались в складках мятой толстовки. Хотелось выть от безысходности; хотелось вернуться домой и упасть в объятия Руслана и клясться, и молиться, ругаться и каяться за всё плохое, что только могло присутствовать в мыслях. Но ноги упорно шли, словно во сне, они двигались интуитивно, а руки сжимали оружие всё крепче и крепче. Дыхание его участилось. Мысли бегали в лихорадочном припадке, пытаясь собрать последние силы для последнего рывка. И вот осечка от столь умной девушки — свернуть во дворы, в эти одинокие колодцы тоски и грусти. Как много они видели за свою жизнь? Быть может, они застали и Маяковского и Блок, возможно, захаживали сюда за какой-нибудь надобностью, но сейчас… Сейчас, эти сотни пустых окон видели лишь тонкую фигуру девушки и обезумевшею глыбу злости, что-то вот-вот обрушиться на юную душу. — Интересно, каково это — видеть твоё истекающее кровью тело, слышать хруст твоих костей, ощущать запах твоей крови. Крови, которая бежит по твоим жилам, но очень скоро прольется на асфальт, потечет по сливной канаве и закончит свой путь в безразличных водах Нивы. — шептал Даня, хотя и не был уверен, что говорит это в слух. Он даже не был уверен, что ещё дышит и что это действительно происходит в реальности. Всё вокруг было слишком невозможным! — Только тогда я смогу нормально жить. И всё будет как раньше… Девушка снимает наушники и медленно оборачивается, но для Дани уже загорелся зелёный. И какое-то злое существо в его голове уже изо всех сил жмёт на газ.