Он опять чувствует себя живым.
— Вы всё? — Мэри нетерпеливо перебирает веер пальцами, — Не спорю, фотография — восхитительное искусство, но, каюсь, мне наскучило позировать. — Вы нетерпеливы, — Джозеф улыбается. До чего прелестна Мэри, и до чего выходит прелестная фотография! — Но поверьте, это стоит вашего терпения и времени. — Как скажешь, мой милый. Дезольнье замирает и в неверии смотрит на женщину. Мэри лишь улыбается и после прячет улыбку за веером. А Джозеф чувствует, как предательски краснеет, покрываясь румянцем с ног до головы. — Как скажете, моя леди. *** После их встречи перенеслись в покои. Они были то в покоях Джозефа, то в покоях Мэри. На удивление, они были разными: начиная наличием туалетного столика у Мэри, заканчивая разным цветом постельного белья. Но планировка была очень похожей, если не одинаковой: гардероб, два окна, кровать, стол, тумбочка. У Джозефа стол был вечно в расчётах и фотографиях, а у Мэри — в записях. Оказывается, она недурно вела личный дневник. Как-то она дала его прочитать Джозефу. Дезольнье покраснел, но, впрочем, похвалил за "красноречие". Да уж, красноречие... "Сегодня я встретила прелестного графа." И точно, их первая встреча. "Он был печальнее плакучей ивы и красивые всех мужчин, которых я встречала до этого. Его красота сравнима разве что с орхидеей: нежная, будто бы совсем молодая. Но я не обманываюсь: надеяться, что он самый обычный аристократ я не стану. Не зря он в поместье. Но его глаза... Ими можно гипнотизировать."Даже слишком.
Мэри, посмотрев где он читает, а потом взглянув на чужой румянец, зар... Заржала, да. Джозефа, кажется, даже оглушило. Щёки горят, уши горят, в голове тысяче мыслей, но все они исчезают после лёгкого поцелуя в щёку. Почти неощутимого, нежного, словно касание весеннего солнца. Словно лепесток коснулся щеки — мимолётно, но так же прекрасно. Он резко обернулся и посмотрел в чужие, такие же как у него, глаза: без зрачков и обычных белков. Такая же, как у него судьба: быть вечно заточённым в своих же желаниях, быть навечно отделённым от всех остальным. Они вместе застряли в этом времени, в этих мыслях, и Джозеф был бы непротив остаться в этом моменте. Моменте, когда они казались единым целым. Он осторожно, даже слишком медленно опускает дневник и касается чужой щеки: нежная, словно Мэри только-только стукнуло восемнадцать (хотя для него она всегда красива), бархатная. Девичья. Как и у него, впрочем, но одно дело — это прикасаться к своим щёкам, а другое — к чужим. Другое дело — это положить обе руки, придерживая, словно держишь королевский хрусталь и поцеловать. Нежно коснуться губ, мимолётно, а после припасть, чувствуя, что тебе отвечают. Чувствовать, что ты живой, несмотря на то, что человек в тебе умер уже очень давно, — это то, за что Джозеф готов продаться, готов попасть в сети чувств, которые, впрочем, не заслуживает. Но так же хочет. Он хочет как и все обычные люди просто чувствовать. Просто любить, просто быть любимым. Наверняка этого хотел и Клод. Его взгляд падает в зеркало и..."Будь счастлив брат." — будто говорит ему отражение.
"Я постараюсь".
Была ли это последняя воля Клода? Он не знает. Тот умер молча, держась за его руку. Он умер, оставив Джозефа неполноценной половиной. Они никогда не были похожи, но были едины — их нельзя разъединить. Клод был человеком тишины, Джозеф — человеком шума. Вина, знакомств, флирта... Но не чувств. Чувствами в их паре владел лишь Клод: это ему посвящались самые искренние письма и самые нежные чувства. Но Джозефу всё нравилось и так. Но теперь он понял, насколько много потерял. Или всё же, приобрёл? Он мог бы написать книгу... Джозеф зарывается в чужие волосы, портит причёску, и думает, что ему за это ничего не будет. Мэри отвечает языком, даже скорее, ведёт. Она притягивает его за шею и смотрит так, что граф сам закрывает глаза. Мэри перемещается вниз, к шее и кусает. Джозеф лишь запрокидывает голову, даря безмолвное разрешение на всё, что будет после. Конечно, они падают. Было бы глупо полагать, что целуясь, хоть кто-то из них озаботиться тем, чтобы просто аккуратно лечь на кровать. Падают со смехом. Джозеф всё же меняет позиции и сам припадает к тонкой (не тоньше, чем у него!) шее, кусает, думает, что наверняка останется след. Наверное. По факту ведь они вдвоем — трупы."Мёртвому быть с мёртвым."
Эта мысль тлеет, и Джозеф понимает, что чувство, что он жив, лишь обман. Но ему не о чём жалеть: он прожил слишком долго, чтобы думать о том, насколько неправильно зарываться в этот сладкий обман, насколько неправильно оставлять сейчас везде свои следы, насколько неправильно сжимать в руках чужую грудь. Раздеваются они в спешке. Хотя казалось бы, куда спешить? Но им, прожившим так мало, и чувствовавшим жизнь лишь пару мгновений на самом деле, было слишком расточительно бросаться временем, как они бы бросались деньгами. Мэри вдруг снова меняет позиции и сама припадает к белой, совсем юношеской груди. — Не будь у вас... Кое-что внизу и будь у вас грудь, я бы подумала, что вы девица, — усмехается она, а после вбирает в рот сосок, — вы, Дезольнье, красивы до ужаса. Наверняка ведь завлекал девушек в свои сети? — У меня... Не было, — он чувствует, как предательски уводит взгляд и снова краснеет. Боже, эта женщина заставляет его краснеть каждые две минуты, если не чаще! — Всмысле? — Мэри смотрит весело, но неверуще, — У вас я что... Первая? — Ну да, — вздыхает Джозеф, — можете собой гордиться. — А мужчины? — А? — У вас были мужчины? Про позицию спрашивать не стану, и так понятно, где вы, — фыркает аристократка, облизывая другой сосок и чуть отодвигаясь назад после, чтобы задеть вставший член, — Шучу, не злитесь. Я, как видите, и сама в любой позици могу быть. Это чушь, что аристократы не знают толка в сексе. — Были, были. И вы угадали, хотя я был и ведущим. Один раз, — смеются они уже вместе, а Мэри наклоняется вперёд. Её грудь невольно оказывается перед самым лицом Джозефа и он не стесняясь тоже в отместку лижет, а после и прикусывает один из сосков, водя руками по чужим бокам. Мэри что-то посмеивается, и Джозеф понимает, что делает всё хорошо. Видимо, соски у них устроены одинаково... — Тогда у меня есть это, — Мэри садится и... И у Джозефа нет слов. — Это... Это что? Подождите, что? — ему кажется, что он под чем-то, но Мэри утыкает "это" ему в рот, и приходится замолчать. — Член на привязи, сами не видите? — Мэри смеётся: до чего же Дезольнье потешно выглядит. — А мой вас чем не устроил? — почти обиженно говорит Джозеф. — Да всем устроил, граф. Этот, соизвольте сказать, страпон, не для меня, а для вас."Блять?"
— Простите? — Джозеф уже спешит сесть, но его попытки прерывают. Мэри вцепляется в кровать так, что ему кажется, что она скрипит, — Не стоит так злиться, леди. — Я и не злюсь, просто настаиваю, давай на живот, — Мэри деловито тычет... Неприличным предметом в чужое лицо и у Джозефа даже мысли не возникает сопротивляться. Мэри наконец слезает с него и он неловко переворачивается, становясь так, как нравилось мужчинам, с которыми он был: лицо в локти, задницу к верху. Мэри, кажется, тоже понравилось: если его не обманывают уши, то она даже присвистнула. — Господи, Джозеф... Как вы с таким прелестным тело не были близки к императорской семье или высшей аристократии? — Мэри обводит округлые ягодицы, подтянутые ноги, касается яичек, члена, и после только задевает ногтем сжатое колечко мышц, — Я удивлена. — Я и сам был аристократом, если вы помните, — Джозеф прячет стон, когда его наконец приласкивают и чувствует, как заводится. Да, такая позиция была ему более знакома, и он соврёт, если скажет, что ему ни разу не понравился секс. Нет, были конечно, уникумы, но даже так... — А вы сами? — Неприлично такое спрашивать, — Мэри открывает флакон и щедро выливает масло на анус, — Вас бы сфотографировать... — Боже, блять, нет! — Дезольнье готов плакать: как можно делать ситуацию ещё более неловкой? — Просто... Продолжите, прошу. — Так вы всё же желаете этого? —поддразнивает Мэри, после чего нежно проводит по бедру, пристраивается сзади, проводя искусственным членом между чужих бёдер. Она нежно выцеловывает всю спину, и Джозеф чувствует, что покрывается мурашками: теперь ему кажется, что он вообще не из этого мира. Нет, были у него и нежные партнёры, но не чтобы настолько... — Поведуйте мне, Джозеф Дезольнье.Блять.
Блять-блять-блять.
— Мэри, вы... — он не успевает жоговорить, как чувствует, что в него вошёл один палец. Не то чтобы это приносило боль, но выбивало мысли точно, — Вы... — Я? — Мэри легко шлёпнула Дезольнье, — Ну же... Дальше они почти не говорили. Да и на том спасибо: Джозеф бы не смог сказать то, что хотела от него Мэри. Так и так изводила его: будто бы она была теми мужчинами, что так же его мучали! Она была даже хуже. Ни под кем Джозеф так не извивался, как под Мэри. Ирония судьбы, что и говорить. Но ему слишком хорошо, чтобы задумываться хоть о чём-то ещё. — Не волнуйся... — если бы Джозеф мог думать, он бы обязательно съязвил Мэри на эту вольность. Он почувствовал, как член по форме, но не по.. кхм.. текстуре вдруг приставили сзади и сглотнул: он казался большим, хотя что в нём не бывало только, если уж честно говорить... — Я и не-! А-ах.. — Дезольнье выгибается навстречу Мэри, что прижимает его к себе, и он чувствует её грудь. Дикое сочетание: вроде бы, тебя ебут, а в тебя утыкается женская грудь. Он бы обязательно коснулся, нежно сжал, но был способен лишь закинуть руки на плечи и сморгнуть так некстати поступившие слёзы. — Вот, молодец, — Мэри потянулась за поцелуем и француз ей ответил: боже, как же хорошо! И как только женщина с искусственным членом может быть лучше, чем мужчина с... Натуральным? Джозеф плыл, и плыл окончательно. Он ни за что не признается, о чём просил аристократку и никогда никому не поведает, как выгибался. Он никогда не расскажет насколько ему, блять, было хорошо. — Мэри... Прошу... Пожалуйста... — выдавал между стонами Дезольнье, недвусмысленно говоря о том, чего хочет. Он и сам уже двигал бёдрами навстречу, заодно потираясь членом о простынь. Ч-чёрт, как же хорошо! — Нет, мой дорогой, пока ещё рано, — Мэри улыбнулась и поцеловала француза куда-то между лопаток. Только богу известно, сколько поз они уже сменили, и насколько развратные позы просил Дезольнье. Мэри только диву давалась: нет, конечно, и её можно посчитать извращенкой. Всё же мечтать о таком опыте, когда тебе уже далеко не 15 — весьма... Вульгарно, если не чрезвычайно пошло. Но разве имеет значение возраст?А так ей будто снова 15. Прекрасное чувство.
Мэри пережала член Дезольнье и после вынула страпон, откинув его куда-то в сторону. Джозеф с миной на лице перевернулся, но заметив Мэри, которая ползла к нему, тут же застыл: боже, да что ещё?! — Про меня не забывай, — хихикнула аристократка, — Тем более, я уверена, что тебе понравится. — Да я уже ощутил, — Джозеф не успел опомниться, как его подвинули чуть внизм, а сама Мэри оседлала его, — Подожди... — Ты действительно думал, что это всё? Дурачок, — Мэри наклонилась и припала к нежным, хоть и порядком обкусанным губам, целуя так нежно, как только может, — Не напрягайся так. Да и тебе явно понравилось? — Да, очень, cherie, — Джозеф провёл руками по округлым бёдрам, талии, и, наконец, на пробу сжал грудь обеими руками. Наверное, он выглядит глупо, но для того, кто ни разу не был с женщинами, было попросту интересно попробовать потрогать, — Не похоже на мужскую. — Конечно нет, — фыркнула Мэри, — думаю, и женское нутро не похоже на мужское. — Боже, не выражайся так! Мэри лишь хмыкнула и нащупала член сзади. Она играюче улыбнулась, а Джозеф лишь сглотнул. А после улыбнулся в ответ так, что Мэри невольно замерла. Такой улыбкой одаривают только тех, кого любят. Такой улыбкой одаривают только близких. А они лишь знакомые, которые устроили перепихон. Она сейчас заплачет. — Ты так же достоин чувств, ты знал, граф? — она всё же направляет член внутрь и потихоньку садится. Хоть и неё и были партнёры, но каждый раз как в первый, — Чувств достоин каждый. — Мэри... — Джозеф сидел с открытыми глазами и такими алыми щеками, что можно было подумать, что он переборщил с румянами. На его белоснежной, нежной и юношеской коже румяна казались почти пошлыми. Дезольнье лишь припал к Мэри, обнимая. Им больше не требуется слов. Да и к чему они? Фотографии куда правдивее. — Джозеф! — всё же всхлипывает чутка Мэри, когда тот начинает двигаться сам. Они уже успели смерть позу за то неловкое молчание, да и Мэри сумела привыкнуть к ощущениям. Джозеф не ответил, а лишь поцеловал где-то сзади в шею. Они лежали на боку, в обнимку. Наверное, многие посчитают, что такая поза, наверное, ничуть не восхищает и вообще "дедовская". Но какой смысл в любой позе, если нет чувств? В чём смысл близости, если вы сами далеки друг от друга? Тогда любой секс будет лишь тяжестью на душе, которую нельзя будет заглушить ничем. Кроме, наверное, хорошего разговора по душам. Для них же разговор не столь необходим: действия говорят куда больше слов, а близость успокаивает куда больше любых утешающих слов. *** Они продолжили свои встречи и в беседке, и в покоях. Фактически, они не вступали в отношения или что-то подобное: никто из них в этом не нуждался. Они больше не нужны Джозефу, ибо и без них он любим. Они не нужны Мэри, как и не нужны аристократические условности. Теперь они могут просто пить чай, пробовать французскую выпечку, печь её вместе. Теперь они могут просто просыпаться в обнимку и ничего не говорить, а просто наслаждаться неспешным утром. Теперь они могли жить, несмотря на то, что были мертвы. Да, действительно, за такую чудесную загробную жизнь стоит молиться.