Зарубки.

У Генмы всё тело — зарубки. Тонкие, маленькие, большие и длинные, глубокие и совсем поверхностные, но — зарубки. От лихих вражеских кунаев, неосторожных сюррикенов, сенбонов, что воткнуты были со всей дури в пальцы, потому что — кошмары, от которых хотелось орать в полный голос. Генма весь из себя — большая, сцарапанная зарубка, сухая корка на коленке, неприятный зуд на месте почти зажившей царапины, это всё — Генма, сухой и почти, вот-вот, вроде бы, заживший, но — не судьба, как обычно. Когда в джонинском общежитии, что вечно не спит и вечно шумит, в пять утра гремит стиральная машинка, когда слышатся шаги в тапочках за неплотно закрытой дверью, когда липкий день только встаёт, обнимая оконные рамы и густую Коноховскую листву первыми сонными лучами, все зарубки на теле Генмы болят не так сильно, ноют не так отзывчато, выделяются на грубой коже не настолько явно и хоть немного успокаиваются, давая ему пару часов спокойной жизни. Жизни не шиноби — у шиноби вообще не бывает спокойных дней, надо помнить об этом — а человека, который ждёт, пока постирается его бельё. Генма никогда на сможет жить один. Потому что без немногословного Какаши — у которого нечего стирать, но он всё равно, почему-то, ошивается в сушилке — что уткнулся в книгу, без Асумы, что молча курит в сторонке, без Анко, что весело щебечет над ухом — он сгинет. Откроются все его зарубки, растревожатся его ранки и царапины, будут вскрыты шрамы и надорваны корки до кости и белого мяса, не поможет ни Цунаде, ни Шизуне, ни умница-разумница Сакура. Генма сгниёт в своих ранах, царапинах и сколах, вскроется своими же сенбонами и забьёт большой болт на долг перед Конохой и на Волю Огня — навоевался к тридцати годам похлеще той же Копии, большое спасибо. У него уже был долг, долг АНБУ, долг перед Четвёртым, который он не выполнил и это — ещё одна зарубка, та самая, которая сцарапана сильнее всего, та самая, которая болит больше всех остальных вместе взятых. Имеет ли после этого Коноха право хоть что-то ему предъявлять по поводу долга и чести? Нет, но предъявлет и поэтому сцарапанное, убитое, саднящее тело всё ещё болит, даже спустя столько лет. Люди и шиноби — единственное, что хоть немного, хоть иногда притупляет эту выворачивающую, саднящую, непрекращаемую боль. И именно поэтому Генма никогда не может жить и быть один. Иногда, чаще вечером, он ходит к чунинам в общежитие, вот оно, рядом, напротив джонинского, иногда он берёт с собой остальных друзей, которые тоже не могут быть одни и которым чунинское общество — как глоток свежего воздуха в этом беспросветном мареве обиды, глубокой боли и ноющих душевных, физических ран. Дурак тот джонин и АНБУ, что думает, что штабные, деревенские и невыездные чунины слабы и толку от них — как от козла молока. Только внутридеревенские чунины, эти работящие, трудолюбивые, искренние люди иногда могут вернуть заплутавшего, уставшего, потонувшего в своих бедах и болезнях АНБУ и джонинов обратно, на свет, обратно, в человеческое, невоенное общество. Кто, как не они, постоянно ждущие их с кровавых, смердящих, грязных заданий, может понять их и просто посидеть рядом, если не выслушать? Кто, как не они, передающие Волю Огня молодым поколениям, могут пригреть под своим боком, дать отдохнуть от своей кровавой темноты и понять, что ты — не бесчувственная машина для убийств, созданная лишь для того, чтобы служить деревне шиноби до последнего своего вдоха? Эти чунины — одни из немногих, к которым можно прийти, просто чтобы вспомнить, что ты — человек. И иногда Генма этим пользуется, когда джонинского общежития для этого ему становится недостаточно и когда все его царапины, сколы и шрамы болят особенно сильно. Он приходит в чунинское общежитие и в голос, в хохот, от души ржёт над Изумо с Котетсу, что устраивают сегодня большую стирку ближе к двенадцати ночи, ржёт по-доброму и, конечно же, помогает им развешивать простыни, слушая деревенские сплетни и наблюдая, как эти две сироты, которых он помнит ещё пре-генинами, любят друг друга, дорожат своей любовью, не отходя от любимого ни на шаг. Генма не завидует им, а если и завидует, то лишь по-белому, ведь разве это не прекрасно — любить в их военном, безрадостном обществе, в котором так легко кого-то потерять? Когда Ширануи наблюдает за ними, их бескорыстной, искренней любовью, он чувствует, как одна из его бесконечных царапин тихо затягивается и дышать ему становится немного, но легче. Он сочувственно слушает, как Ирука сообщает ему о горе бумажной работы, о молодых, глупых джонинах, что не хотят писать отчёты правильно — и Генма клянётся себе поговорить с этими выскочками с глазу на глаз, потому что синяки под глазами Умино выглядят нихрена не нормально — и обещает, если что, направить Какаши сразу после миссии к Умино, потому что тот очень, очень соскучился. Генма, наблюдая за Ирукой, стопках бумаг в его руках, чувствует, как любит этого трудолюбивого, с горящими глазами учителя, чувствует, как ненавидит безлаберных джонинов-новичков, что прибавляют и без того пашущему, как проклятому, Умино работы, ощущает, что его раны не так сильно болят под напором эмоций, которые вызывает внутри него сенсей — и он благодарен ему за это, и из этой благодарности он пишет Умино только самые хорошие, чистые и правильно заполненные отчёты. Генма не выживет один и иногда, совсем редко, он проходит по деревне в поисках своих чунинов, чтобы немного надоесть им своим обществом и подлечить свои ноющие раны, которые в шумном обществе собратьев-шиноби успокаиваются, давая ему глоток свежего воздуха. Чаще всего он ходит в Академию, поглазеть на Ирукины уроки, понаблюдать за будущей силой Конохи, почувствовать рядом с собой следующее поколение деревни и послушать восторженные голоса пре-генинов, множество из которых (он старается долго об этом не думать) точно когда-нибудь канет в лету. Когда Ширануи приходит туда, дети облепляют его со всех сторон — это не запрещено, ведь он приходит только на уроки, что идут на свежем воздухе — просят показать его самые сильные дзюцу, спрашивают, попадут ли они в его команду и гомонят, когда он сенбоном сбивает несколько мишеней с первого раза, прямо в цель. Ирука в эти дни неодобрительно, вроде бы, качает головой, цыкает на своих ребят, просит их не приставать к джонину так явственно и легонько читает нотации самому Генме, когда тот прислоняется рядом к забору, глухо смеясь. В такие дни Ширануи замечает новые пластыри, царапины и лёгкие разрывы на руках Ируки — они оставлены лихими пре-генинскими кунаями и сюррикенами, Умино в такие моменты строг и внимателен, и его карие глаза с красной сеткой от недосыпа горят Волей Огня, которую он воздушно-капельным путём вживляет в молодые умы своими словами, действиями, бесконечным терпением, темпераментом и любовью к этим ещё неокрепшим, но готовым к бою юным телам. Генма любит эти редкие, солнечные, хорошие дни — потому что в гомоне детских голосов, в аккуратных, добрых словах Ируки, в неосторожно летящих кунаях и сюррикенах, которые он, на пару с Умино, ловит, его глубокие разрывы почти не болят, его болезненная тьма становится не такой густой и кровь на его руках пахнет не так сильно, как обычно. Генма просто-напросто не выживет один. Поэтому, после всех этих встреч, посиделок, праздной походки по гостям, он приходит в комнату в джонинском общежитии — нет, не к себе, к Райдо, который даже не оборачивается на его приход и молча продолжает читать, словно бы всё так и должно быть, словно это — в порядке вещей. Генма раздевается, снимает хитай, не говорит ни слова и залезает в маленькую, тесную кровать Райдо, что для двоих не предназначена и засыпает с ним под одним одеялом, отложив проклятый сенбон подальше — рядом с Райдо кошмаров не бывает, поэтому на миссии они ходят вместе. Рядом с Райдо зарубки не открываются и не кровоточат, рядом с Райдо тихо и спокойно — хотя у шиноби «спокойно» быть не может чисто по определению — рядом с Райдо — это просто рядом с Райдо и не нужно тут ничего объяснять, ни самому себе, ни молча читающему Намиаши. — Надо бы купить новую кровать. — тихо говорит владелец комнаты, первый раз за много месяцев нарушая эту священную, спокойную, ни к чему не обязывающую тишину. Генма открывает глаз — а Райдо тихонько щурится. — Двуспальную. Генма улыбается, закрывая глаза и по-хозяйски накрывая Райдо рукой. Определённо, он не может быть один. Ни спать, ни на миссиях, ни в сушилке. Никогда.