Грязный кайф

      Тушенцов снова по крышам носится как угорелый. Плевать, что пару прыжков назад он чуть не упал, когда нога на железном каркасе подкосилась. Плевать, ему нравится. Это помогает ему чувствовать себя спокойным, а главное — свободным. Нет проблем, нет суеты. Лишь он, крыши, теплый ветер.       В городе шумно, а вот на заброшках, которые ещё лет пять назад были запланированы как новостройки, но вновь бюджета не хватило — вот где чистый кайф. Там тишина, там никогда никого нет. Был раньше старик-охранник, но умер уже давно. Возможно, иногда кто-то про них вспоминает, потому что стены с каждым его приходом сюда пополняются новыми следами от маркеров. Ох уж эти подростки, что под бухлом бунтарями себя чувствовать начинают.       Ах, да, как Руслан мог забыть, что не только он руфингом занимается. «Нет же в этом мире других мест для этого.» — каждый раз негодует Руслан, когда в очередной раз рыжую копну волос замечает. Опять Кашин припёрся сюда и рассеялся на краю, мешая дальше на одном дыхании бежать. Тушенцову приходится остановиться, громко проскрипев подошвой заношенных вансов по каркасу.       — Кашин, блядь! Мы договаривались, что это мой район крыш!       — Ага, а у параши не хотел? — давясь дымом от сигарет, недовольно бурчит Даня. Он, пытаясь откашляться, только сильнее давится. Тушенцов глаза закатывает недовольно, но по спине похлопывает, помогая не помереть тут. — Спасибо, мудак.       — Ага, не бойся, я руку потом отрежу. Ощущение, как будто клеймо осталось на ней: «дотронулась до пидораса», — однако, рядом садится и с чужой пачки, что под боком лежала, ворует сигарету. Зажигалку он не нашел, поэтому цокает недовольно. — Огоньку дашь, пидрила?       — Пизды дам, — и все равно протягивает зажигалку к сигарете, что была между чужих губ зажата. Тушенцов наклоняется поближе, поджигая конец. — Гордость не давит ещё?       — Не давит, не переживай, — затягиваясь, говорит Руслан. — Фу блять, как ты эту едкую сладость куришь?       — Я не ты, я горечь не могу курить, — Данила отворачивается от шатена, смотря на то, как солнце из-за туч пытается проглянуть. Закат без солнца, мда. Рыжий сначала думал промолчать, но в итоге добавляет: — Горечи мне и в жизни хватает.       Тушенцов молчит. Почему-то даже язвить не хотелось. Просто сидит молча, курит спокойно, хоть и с лицом скукуруженным от приторности. Почему-то в голову ползут мысли совсем неправильные, пидорские... Живут один раз, хули нет. Руслан внезапно нервной скороговоркой выговаривает:       — Так и знал, что с кем поведешься, от того и наберёшься!       Даня не понял нихуя, только думал спросить, что за ересь тот сморозил, да только стоило голову повернуть — на собственных губах резко оказываются чужие. Даня каждую трещинку чувствует, всю сухость губ ощущает. Глаза открытыми оставляет, шокировано-раскрытыми глазами наблюдая то, как короткие ресницы шатена подрагивают. А Руслан в свою очередь совсем ахуел, потому что языком лезет в поцелуй. Кашин все таки расслабляется, принимая сторону Руслана. Реально один раз живут, похуй. Сигарету даже не тушит, просто выкидывает с крыши вниз. Обеими руками к щекам чужим тянется, ближе притягивая.        На удивление обоих, Тушенцов после поцелуя ебло бить не торопится, наоборот, по волосам гладит, внимательно лицо разглядывает. Он уже около двадцати созвездий из его веснушек насчитал. Даня чувствует себя неловко, дрожащими руками тянется к пачке сигарет, пытаясь хоть одну подцепить.       — Я последнюю забрал, — говорит Руслан, продолжая созвездия на лице считать. Пиздец, кто из них ещё пидор? Он такой же дрожащей рукой протягивает ещё не до конца дотлевшую сигарету. — Блядский Кашин, твое пидорство воздушно-капельным путем передается...       — Я виноват?! Ты первый сосаться полез, — нервно затягивается Даня, а шатен уже тридцатое созвездие нашел. — Какого хуя?! Не ты ли мне пиздел за пидорство? Не ты ли мне ебло бил за то, что слишком смазливое и пидорское?       — Жалеешь о чем-то? — перебивает его Руслан, который, кажется, даже не слушал.       — Нет, — в этот раз уже Данила за поцелуем тянется, а Руслан отвечает охотно.       Поцелуй какой-то трепетный получается, потому что Даня всю смелость в моменте потерял. Тушенцов нижнюю губу цепляет, не давая рыжему отстраниться. С трепетного он перерастает в давящий. Руслан совсем наглеет, забывая, что они с Кашиным ещё минут пять назад врагами были. Тушенцов, вроде как, на протяжении пяти лет Дане за пидорство предъявлял, но в итоге сам целоваться захотел. И не абы с кем, а с Даней. Но он соврет, если скажет, что ему не нравится. Он от поцелуя с Кашиным такой грязный кайф получает. Грязный кайф ему нравится в разы больше, чем чистый.       — Ладно, мне нравятся твои пидорские сигареты.       — А я? — невинно ресницами хлопает, в глаза карие своими голубыми смотрит. Да даже не смотрит, а словно сверлит, насквозь пронзая острым сверлом сузившегося зрачка. — Я. Я нравлюсь?       — Пиздец, Кашин, — Руслана на смех прорывает с того, какой же младший все таки дурак. — Похоже, что более чем.