***
Никита мало понимает, когда перешел черту. Всегда казалось, как и, в принципе, всем в его положении, что всё под контролем, все его действия в первую очередь — его желания. Нет никакой тяги, зависимости. Просто на работе запара, просто хочется расслабиться. С каждым употреблением не замечается, как обесцениваются все принципы, как притупляется чувство стыда. Теряется какая-то часть личности, что ли. Как будто мир постепенно сужается до состояния квартиры, а её пределы перестают иметь значение. Не притупляется только тяга к Юре, который должен был в скором времени вернуться. Они никогда не обговаривали свои отношения слишком прямо — тяжело было как-то сформулировать. Им просто было хорошо вместе. В какой-то момент съехались, ведь вдвоем выживать и платить аренду намного проще. Даже распределились по обязанностям. Впрочем, больше бытом занимался именно Никита, потому что для него порядок и организованность являлись что-то вроде кредо. Точнее, Юра с его слов был слишком хаотичным и не выглядел тем, кому можно доверить хотя бы плиту. Так и жили. А потом Юра переборщил со спиртным и почему-то перепутал Никитину задницу с женской. Никита почему-то был не против. Не то чтобы после этого что-то сильно поменялось в их жизнях — они в любом случае не афишировали — но слушаться Никиту Юра стал охотнее. Но, к сожалению, с готовкой так и не подружился. Никита достает из застиранных штанов зип-пакетик. Вскрыть получается не с первого раза — от предвкушения ладони запотевают, а пальцы слегка подрагивают. Парень подцепляет ногтем край упаковки и достает желанную таблетку розоватого оттенка с вырезанными улыбающимися лицами с обеих сторон. После появления запрещёнки в их жизни всё пошло наперекосяк. В голове проносятся три буквы его имени, от чего брови тотчас сводятся к переносице. Закрывает глаза, делая вдох. Какая разница. К его приходу он точно успеет очухаться. Безусловно, это было самообманом. Внутри слишком много тревог, уже физически ощущавшихся в центре грудной клетки закручивающейся колючей проволокой, чтобы вот так сидеть на месте, дожидаясь Юры с работы. Он просто помогает себе немного забыться, притупить этот неизведанный страх. По крайней мере, хочется так думать. Кладет под язык, слегка морщась. Вкус неприятный, словно мама в детстве заставила съесть таблетку обезболивающего. Он откидывается на спинку дивана, выжидающе сверля потолок. Ещё немного и отпустит. Уже через двадцать минут все тело начинает слегка подрагивать, кажется, будто под кожей слои мышц преобразовываются в вату. Вибрация наполняет тело, Никита чувствует вялость конечностей; как сладко становится просто находиться в пространстве. Вся чернота сознания рассасывается, внутри прорастает что-то светлое, новое. Так хорошо. Улыбка непроизвольно возникает на его лице. К возвращению Юры его не отпускает, но из-за подъема морали от съеденной таблетки «любви» это воспринимается чем-то правильным. От дивана отклеиться тяжело, словно тело находится в состоянии вечного падения, но он превосходит свои силы и направляется в прихожую. — Я дома, — кратко обозначает своё присутствие младший, бренча сцепкой ключей. — Юра-а — Никита бесцеремонно бросается тому на шею. От воздействия постороннего вещества в организме, Никита чувствует, как кожа начинает гореть от малейших прикосновений. Говорящее название. Он льнет, как кот, к Юре, спуская руки на бёдра и слегка сжимая. — Ты прям в прихожей собрался, что ли? — ухмыляется Юра до тех пор, пока парень не поднимает на него свой затуманенный взгляд. Вот оно что. В ответ на это старший звонко смеётся. — Ну и зачем ты? Блять, Никита. — Хочешь всё-таки в кровати? — продолжает свой напор Никита, сводя руки к ширинке парня. — Нет. Убери, — патлатый берет его руки в свои, замечает, как парень неуверенно стоит, слегка пошатываясь. — Мажет, охуеть, — словно оправдываясь, запинается Никита. — Зачем ты так, а? — Юра закрывает лицо руками и растирает его до покраснения. На душе становится дурно. Это снова происходит. В голове заканчиваются все идеи решения проблемы. Снова в больницу его запирать? Надеяться, что его там не покалечат ещё сильнее? Никита, ощущая настрой парня, тотчас меняется в настроении. Особенность несчастной таблеточки — чрезмерная восприимчивость к внешним факторам и полёт неожиданно может заменить мнимое падение, отдающееся давлением в груди. Внутри что-то распаляется, хочется что-нибудь сломать, разрушить. Хватает первый попавшийся в руки предмет — лампу — и со всей силы швыряет, попадая в обрамление двери. Юра, к чьим ногам приземляются остатки лампы, замирает. — Один раз! Подумаешь, — шипит Никита, искренне злится, — трагедию мне теперь устроишь? Ты же знаешь, как мне тяжело. Конечно, знает. Юра не раз замечал новые ранки по всему телу — постоянно ковырял свою кожу, растирал сукровицу. Ногти выглядели совсем плачевно, вечно грыз и сдирал заусенцы. Про сухие и искусанные губы можно даже не говорить. Никита был нервный, какой-то подозрительный, то и дело оглядывался, смотрел странно. Пугающе. — Я бы не хотел, что мы снова легли в больницу, — Юра осекается от прозвучавшего «мы». Раньше он часто так выражался, раньше они с Никитой делали всё вместе. — Мы? Сбагрить меня решил? Да пошел ты нахуй, — Никита чуть ли не подпрыгивает от неуместного недовольства, и Юра дергается, как от удара. — Я больной по твоему? Снова свалишь от меня? Снова — это когда он уходил шататься по городу до глубокой ночи, чтобы хоть немного привести мысли в порядок? Юра задыхается возмущением, но и одновременно всё его нутро кричит о том, что Никиту понять можно. Это всё болезнь. Не он. Это всё измененное сознание. Он помнит, какой парень был до всего этого, и теплящаяся надежда внутри не позволит дать пропасть тому Никите. Чем больше Никита надрывается, в груди начинает гореть от несправедливо возникшего чувства вины. Мажет своим расфокусированным взглядом по Юре от головы до пят, от чего второй испытывает физический дискомфорт по всему телу. Он опять это делает — ведется на эти мальчишеские манипуляции со стороны Никиты, нервно сглатывает, слегка давит большим и указательным пальцами на уставшие глаза и в конечном итоге соглашается. — Я просто расслабился, — снова подходит, перехватывая руку. — один раз. — Хорошо, — и Юра верит.***
— Щас, подожди, — Никита щёлкает пару раз мышкой, и на весь экран монитора открывается неизвестная для Юры анимация. — Жесть. Если бы Юре в прошлом сказали, что он, сидя обнимку с другим мужиком, будет смотреть анимешную херню — он, вероятно, посмеялся бы. Вот она. Любовь, мать её! И это всё, потому что Никита в завязке. Казалось бы. На таких радостях Юра согласится и не на такое (честно говоря, просмотр аниме для него уже подвиг). Только чтобы порадовать Никиту, напомнить ему о том самом счастье в мелочах. Он слегка хмурится, когда видит на экране нарисованных детей, размышляющих о жизни, а Никита, в свою очередь, подначивает смотреть внимательно, вслушиваясь в диалоги. — Бля, у него мать сдохла? — Юра! Смотри, — он обхватывает Юрин подбородок, поворачивая к экрану. — Блять. У него мать сдохла, — дойдя до финала первой серии, раздосадовано произносит патлатый. — Он типа будет мстить за неё и в конце победит всех титанов? — Нет. Лучше, — хихикает Никита. — Не спойлери. — Интересно? — Нет, — строго отрезает Юра, следя взглядом за рукой Никиты, которая держит мышку. — Следующую серию ставь давай. В такие моменты кажется, что изначально всё пережившее является лишь дурманом после ночного кошмара. Не было никакого употребления со стороны Никиты, как и эпизодов, когда Юра тащил его абсолютно потерянного в пространстве домой. Как Никита подолгу пропадал, до чертиков пугая этим Юру, которому в последствии пришлось капаться валерьянкой. Как приходилось дочиста вымывать обблёванный пол после того, как Никита, очевидно, перебрал или вовсе намешал не пойми что. Как он впервые по-серьёзному замахнулся на Юру, попадая по щеке, когда тот смыл в унитаз его порошок. Как Никита потом в слезах просил прощения, пока лицо неумолимо горело, а под глазом наливался фиолетовый оттенок. Отношения дали первые трещины. Юре не было больно от удара. Юре было страшно за Никиту. Через пару часов просмотра японских мультиков, патлатый непонимающе восклицает: — Ну и что за хуйня? — поймав на себе довольный взгляд Никиты, поясняет: — Он же главный герой, это фейковая смерть? Щас его титан обратно высрет? — Ну типа, — включает следующую серию, переплетая их пальцы.***
С прошлой выписки он продержался три недели. За год это была вторая, можно сказать, ходка. Стоило возникнуть незначительному триггеру перед глазами — сообщение от того самого знакомого, кто втайне от Юры являлся соупотребителем Никиты — и его повело. Юра даже не сразу понял — парень явно учел прошлые ошибки и старался не попадаться на глаза в сомнительном состоянии. Либо ему просто было стыдно. Юра наивно полагался на второй вариант. А затем он застаёт его, свернувшегося в комочек, в их собственной квартире на кафельном полу, с остатками неизвестной субстанции на уголках рта. Из-за разведенной, хуй пойми каким образом, лужи в ванной комнате, Юра даже предполагает, что Никита под эффектами сумел обмочиться. Находит помятый зиплок на стиральной машине и остатки порошка. Внутри возникает пепелящее, с недавних пор перманентное для Юры, чувство страха. Страха за чужую жизнь. Никогда и не предполагал, что их отношения приведут к тому, что придется на грани паники нащупывать пульс и прислоняться ухом к носу, надеясь обнаружить наличие дыхания у Никиты. Он заботливо протирает ему лицо влажными салфетками, переносит в кровать, где так же по-отцовски переодевает и оставляет приходить в сознание. Вернее, сидит на протяжении всей ночи и следит за обрывчатым дыханием Никиты, чтобы тот, не дай Бог, не откис. Была ли надежда на очередной рехаб? Несомненно. Юра умел бороться со стрессом, способен был вырулить в позитив самого меланхоличного друга из своего окружения. И в Никиту он верил, словно набожный перед иконами. Но с каждым днём друзей становится всё меньше в его списке контактов. А остатки надежды на выздоровление осколками впиваются в кожу. — Всё же охуенно было, — уже следующим днем, сидя у ног Никиты, начинает Юра, стоит старшему разомкнуть опухшие веки. — Или, может, я че-то не то делаю? — Я вырубился? — протирая заспанное лицо, не понимает Никита. Затылок ощутимо ломит. — Наверное, просто уснул. Устал. — Мы едем в больницу, — перебивает Юра, берет лежащий рядом телефон рядом, но Никита вскакивает, выбивая его из рук. Будто и не лежал вчера в отключке рядом с унитазом. — Ну давай, ебать, предложи свои варианты. Или в следующий раз ты планируешь, что тебя из хаты вперёд ногами вынесут? Никита молчит, но по этому резкому действию младший смекает, что тот никуда не поедет. Хоть за шкирку тащи. По телу расползается обжигающее чувство тревоги и банального непонимания. — Никит, я устал. Я не могу так, — Юра по инерции пытается отсесть подальше, отгородиться от него. Это всё утомляет. Всё, что ему остаётся, это тупо надеяться, что он вернется домой и не обнаружит, что… Даже говорить, насколько сильно он перепугался ночью, не хочется. Да даже думать о таком было страшно. Мама просила Юру уйти, вернуться в родительский дом, или хотя бы съехать к другому своему другу. Она не в курсе, насколько всё плохо, но Юрино лицо говорит само за себя — впалые щёки от стресса и какие-то потухшие глаза, стоит этому Никите замелькать на фоне. Или, наоборот, радовался ему, как дите, получивший заветный приз. Сын, мать его, психолога. Женщина не раз говорила: спасти не получилось — оставь это дело специалистам, разберутся. Но каждый раз, когда Никита открывает рот и начинает истерить, бросаться вещами, а затем плачет и просит не оставлять его, Юра не может. Не может уйти, отказаться, оставить. И вот сейчас. Когда от бессилия рот словно парализует, а рой противоречий не позволяет собрать мысль воедино, хочется сразу же дать заднюю. Боится. Медленно приближается, обхватывает плечи парня вспотевшими ладонями, слегка сжимая. — Не уходи, — Никита обнимает осторожно, словно боясь запятнать. Не подозревает, что они оба уже давно по уши в грязи. Утыкается лицом в шею, неровно дыша. Руки скользят по широкой спине, аккуратно касаясь длинными пальцами позвоночника. Юра рефлекторно выгибается. — Никита, — он не отталкивает, но и не обнимает в ответ. Это какое-то безумие испытывать настолько сильную усталость и одновременно такую тягостную нежность к парню напротив. В какой момент он проглядел? Никита не пил даже толком, от сигарет отмахивался. Да даже за органику Юре выговор сделал. Когда он его потерял? Душащее чувство вины изо дня в день дышит в спину: если бы только Юра остановил его, когда ещё мог. Если бы наивно не полагал на желание раскрепоститься, попробовать что-то новое. Если бы только отнёсся серьёзно к неожиданно возникшему интересу Никиты к чему-то запрещённому. Если бы. — Прости, я понимаю. Это последний раз, — повторяет, как какую-то мантру, — я люблю тебя. — Я тоже. И Юра сдаётся. Резким движением прижимает к себе, врезаясь губами куда-то в лоб, вдыхает запах знакомого шампуня. Кротко проводит ладонью по колючему Никитиному затылку. Может, в другой раз они смогут договориться. Может, в другой раз эгоистичный и зависимый от веществ мозг Никиты поймет, насколько далеко он зашёл и завел Юру следом за собой.***
Сложно сказать, когда наступила точка невозврата. Может, когда Никиту позорно выперли с работы, ведь тот явился в нетрезвом виде. Это было показательно для всех, кто хорошо его знает — парень никогда не пренебрегал мнением общественности. Если Юра позволяет вести себя взбалмошно, игнорируя чужие границы и устои, выводя людей на эмоции; то для Никиты важно держать лицо, важно соответствовать общепринятым нормам. По крайней мере, было. Возможно, критической чертой стал момент, когда Никита втайне продал Юрины часы, доставшиеся ему в подарок от отца. Он бы даже сказал — в крысу. Всё стало ясно сразу несмотря на попытки Никиты как-либо оправдаться. Конечно, он ведь не работал. И не мог себе этого позволить из-за постоянных отходняков. Соседи, наверное, не спали всю ночь, потому что от их криков, казалось, всё здание пошло по швам, почва расслоилась, а птицы, дезориентировавшись, разбивались о землю. Но, по правде говоря, разбит был только Юра. Окончательно всё разрушает одно из его поздних возвращений домой, когда квартира встречает запахом чего-то сладкого вперемешку с затхлостью; нос неприятно щиплет от скопившегося табачного дыма в помещении. Откуда-то из-за угла их спальни доносится приглушенная музыка, что-то без слов, успокаивающее, умиротворенное. Юра проходит дальше, стягивая верхнюю одежду. После загруженного рабочего дня, когда выходные даже не мелькают на горизонте, хочется простого человеческого — обнять Никиту и уснуть. Но замечает лишнюю пару обуви под ногами. Он проходит в спальню, покрытую ночными сумерками без единого намёка на жизнь. На их кровати, вальяжно свесив ноги, с закрытыми глазами лежит Никита. Лицо не выражает абсолютно никаких эмоций, пока голова располагается на чьих-то мужских ногах, а рука блуждающе изучает чужое тело. Юра скользит абсолютно потерянным взглядом по полуголому Никите, поднимаясь глазами выше к парню, которого он видит впервые. Тот сидит, прикрыв глаза, тянет сигарету. Юре даже на миг кажется, что это его винстон, но мысль быстро уносит за собой настигающий эмоциональный шторм. Пиздец. Просто до слёз. В голове начинает закипать, а кулаки моментально сжимаются. Юра готов поставить жопу, что они оба под кайфом. Хочется снести голову этому типу, втоптав её в пол, а затем, словно котёнка, тыкать Никиту в это кровавое месиво, пока тот не поймёт, что делает. Но Никита не поймет — он, явно услышав шаги по квартире, почему-то решает проигнорировать его присутствие. Это больно царапает где-то внутри. Юра подлетает к кровати, хватая незнакомца за шкирку, пока тот лениво бормочет что-то недовольное. В любой другой ситуации он был бы не против помахать кулаками, но сейчас, если честно, хочется только плакать. — Никита, блять! Никита только морщится после потери подушки под головой в виде чужих бёдер. Шмыгает красным носом и устало протирает глаза тыльной стороной ладони. — Че делаешь? — подаёт голос абсолютно никакущий незнакомый ему парень, который, судя по всему, не был предупреждён о возвращении второго хозяина квартиры. — Ты ещё кто, нахуй? — он кидает того на пол, от чего парень врезается плечом об угол шкафа, шипит, пока Юра замахивается ногой. Следует удар. Жаль, разулся. И ещё раз. Незнакомец скулит и только после этого Никита, который, очевидно, был нетрезв, подает голос: — Он не виноват, — умоляюще говорит темноволосый, пытаясь поймать малейший фокус на Юре, который яростно забивает нового приятеля ногами. Очки чуть не слетают с носа, и он прекращает сокрушаться над несчастным парнем. — Тебе ещё и жалко его? Может, мне вообще уйти? — Юра сверлит взглядом не осознавшего до конца ситуацию Никиту. — Он тебе эту дрянь дал? — он спускается на корточки, собирая футболку безымянного парня в кулак, и силой прижимаясь своим лбом к его лбу. — Не я. — Не пизди мне, не было у Никиты денег. Из носа побежала еле заметная струйка алой жидкости — Юра решил бы, что переборщил, но не в этой ситуации. Парень вяло закрывает лицо руками, когда Юра замахивается и попадает по уху. Больше всего смущает молчание Никиты. Младший спиной чувствует, как тот внимательно (насколько это возможно в его состоянии) наблюдает и, наверное, тихо радуется, что перепало не ему. Во что он превратился? — Че ты так завелся? — сипит юноша, и по голосу создается впечатление, что он только школу закончил. Юрино лицо кривится от осознания, что перед ним ещё совсем ребёнок. — Ладно, я. У меня ещё есть, если хочешь. Не бей только! Малец совсем, торговаться решил. Юра толкает его в плечо, кивая на дверь. — Пошёл нахуй отсюда. Ещё раз появишься, мамке твоей всё расскажу. Юноша отползает, еле поднимается на ноги, кидая напоследок пару ругательств, которые Юра пропускает мимо ушей, и уходит. — Ты сегодня поздно, — шепчет Никита и только тогда Юра замечает. Свет из прихожей аккуратно падает на растрёпанного Никиту с оголенным торсом, где выступили еле заметные испаринки пота, на ключицах которого виднеются багровые следы. Голова тяжелеет, кажется, Юра сейчас сам упадет, словно избит был он. Никитой, чья расстёгнутая пряжка ремня так похабно смотрит прямо на него. Игнорируя пульсирующую боль, он подходит к возлюбленному и невесомо проводит кончиками пальцев по местам, где его целовал другой. В животе тянет узлом от навалившегося осознания, руки предательски дрожат. Это больше не его Никита. Может, он это вообще за дозу сделал? Хотел расплатиться так? Или он бесплатно лёг под другого? — Никит, — полушепотом произносит Юра, испугавшись собственного дрожащего голоса. Отдергивает руку, словно ошпаренный. Наверное, так больно не было ещё никогда. — Мне следовало раньше прийти? Чтобы увидеть, как ты этого пизденыша удовлетворяешь? — Ничего не было, — даже как-то слишком огорченно произносит старший в ответ. — Просто косточки твои пообсасывал? Зачем мне врёшь сейчас? — Юр, — Никита тянется к парню, пытаясь обхватить того за талию, но следует характерный шлепок. Юра наотмашь откидывает его руку. — Да что с тобой? Я трусы при нём не снимал! Клянусь. — У тебя с головой всё в порядке? — Юра чувствует, как шумит в ушах. — Я работаю, чтобы твою блядскую тушу содержать, и вместо горячего ужина, ты меня с этим уебком встретил? Просто мразь. Собственные слова обжигают язык. Даже в самых страшных ссорах он не позволял себе таких колкостей. Никита опускает голову на руки и жалобно мычит. По правде говоря, хочется ударить. По лицу. И не раз. Чувствует, как гудит голова, как тяжелеют собственные плечи. Юра хватает его за руку и больно тянет на себя, на что тот сразу же начинает непонимающе брыкаться. Синяк останется. — Дай сюда. Сюда дай, блять! — он сжимает его запястье и тянет к свету, начинает судорожно рассматривать, но затем отпускает. — Я бы не удивился, если бы тебя эта гнида ещё и уколола. Хоть на этом спасибо. — Я не настолько конченный, Юр. — Кто тебя знает. — задумчиво произносит Юра. — Я тебя, оказывается, совсем не знаю. Пойду, короче. Он быстрыми движениями хватает рюкзак и следует в прихожую. Натягивает на поникшие плечи бомбер. — Куда? — Никита тотчас поднимается и идет за ним. — Я с тобой. — Нет. — Почему? Ты меня больше не любишь? Его шершавые пальцы касаются напряженной Юриной руки и тянут к себе. Они встречаются взглядами, и Юра убеждается, что ему тут точно не место, сталкиваясь с мутной пустотой в карих глазах и расширенными зрачками, которые слегка подрагивают на свету. От пота тёмные волосы небрежно прилипают ко лбу, и Юра зачем-то поддается желанию их поправить. — Мне хуево, Никит. Надо подышать. Одному. Он бесцеремонно отдергивает руку и хлопает дверью. На улице бьёт мелкий дождь, но беспокойства о собственном здоровье — последнее, о чем может думать Юра. Он шарит по карманам, вытаскивая сигарету, которая тотчас мокнет от влажного ветра. Щёлкает зажигалкой и глубоко затягивается, направляясь по заученной за год дороге к круглосуточной пивнухе. Его появления там за время проживания с Никитой участились, но пил он не всегда — просто в его районе это было единственное доступное для времяпровождения место, когда время переваливало за полночь. Иногда хотелось с кем-нибудь поговорить за барной стойкой, на людях называя Никиту какой-нибудь импровизированной Настей или Наташей. Кризисы отношений в подобных заведениях обсуждались с особым интересом. Так и сейчас. Он возвращается только под утро, слегка поддатый, но абсолютно опустошенный. Будучи под спиртным, на парня обрушивается болезненная нежность и желание поскорее извиниться, словно он был зачинщиком ссоры. В такие моменты Юра себя не понимает, приходит только к единственному умозаключению — от себя противнее больше всего. Но ведь Юра действительно переборщил — не стоило так щемить малолетку, который, возможно, вообще не знал, что Никита занят. Никита. Так хочется впечатать его в стену и одновременно свалиться в ноги и умолять завязать; хочется снова слышать от него нравоучения, смеяться до коликов в животе, наблюдать за тем, как тот хвалится, подтрунивая Юру за очередную сказанную глупость. Глупость Юры заключается только в том, что он, как по команде, словно верный пёс, возвращается домой к Никите, валится с ног и тянется к нему в жгучем желании быть рядом, защитить, спасти, вытащить из этой пропасти, не подозревая, что уже давно стал её частью. Кто теперь вытащит самого Юру? Не снимая верхней одежды, сумев кое-как разуться, парень падает на кровать, пропахшую дешевыми сигаретами и похотью, которую Никита позволил себе за его спиной. Никита не спит, стискивает его в свои объятия, таща за собой всё глубже на дно. Промахивается и целует куда-то в уголок рта, вплетая свои пальцы в отросшее каре. Юра со всей любовью проводит большим пальцем по тёплой щеке Никиты и чувствует, как его собственная дорога ведёт в никуда. — Тебе не противно? — едва слышно произносит старший, от чего у Юры щиплет в глазах. Только громко сглатывает не в силах ответить. Никита влажно целует висок, двигаясь ко лбу, носу, затем к щеке и повторяет цикл. Гладит по запутавшимся от ветра волосам, отчаянно пытаясь вжаться всем телом к Юре. Руки останавливаются возле висков, большими пальцами проводит по густым Юриным бровям. Но Юру снова сковывает, кажется, будто все конечности костенеют. Он не знает, что ему делать. Способен ли он простить? Он даже точно не может сказать, что это было. А если Никита соврал? С недавнего времени его ложь явно зачастилась. — Ты плачешь? — Никита проводит пальцем под нижнем веком, нащупывая влагу. Каждое слово, каждый звук, издаваемый этим блядским ртом, режут его на лоскуты, обрывают всё живое. Юра накрывает Никитины губы своими, надеясь, что тот всё поймет и заткнется, потому что уход из дома во второй раз за сутки выглядит слишком глупо. Хватает за шею, слегка сжимая и выбивая из старшего вздох, то ли из любви, то ли из ненависти. Стоит закрыть глаза, сознание тотчас рисует образы Никиты в принимающей роли: как тот несчастный нарик, едва достигший совершеннолетия, стягивает Никитину футболку, касается его груди, плеч, как Никита позволяет, целует в ответ. Юра непроизвольно щурится, громко выдыхая. Ну да, это было больно. Чересчур. В груди колко стягивает, словно там и сидит всё его болезненное сосредоточие. — Ничего не было, — Никита повторяет попытку уверить Юру, чувствуя неприязнь к собственному присутствию рядом. — Я не уверен, что у меня осталось доверие к тебе, — наконец подает голос младший, решаясь на ответный удара. Мышцы Никиты под его руками ощутимо напрягаются. — Мне жаль, — жалобно тянет брюнет, — Мне так жаль, правда. Никита приподнимается на кровати, скрещивая ноги, и, опираясь локтями в колени, утыкается в собственные ладони. Началось — думается Юре. Действительно, точка невозврата была достигнута. И когда именно — уже не имеет никакого значения. Юра не может бросить Никиту. Никита не может бросить вещества. — Мне так, блять, жаль, — неумолимо продолжает тот, — Клянусь, Юр, дальше поцелуев не зашло. Мне жаль. Я был не в том состоянии… — Не надо, — останавливает его поток жалости к себе Юра, присаживаясь рядом. — Правда. — Хорошо. Давай спать, — он хлопает по кровати, приглашая вернуть изначальную позу. — Прости меня, — не успокаивается Никита. — Если это возможно. — Я хочу спать. — Хорошо, — кивает. — Хорошо. Может быть, в следующий раз они обязательно к чему-нибудь придут.