Пусть горько, зато красиво, Изображаю из себя всеобщий идеал, Пусть горько, зато красиво, Свои эмоции и чувства я уничтожал, Пусть горько, зато красиво, Сожги желания и эго пепел закопай, Пусть горько, зато красиво… Вдруг понимание настигло — я же вырос, мам!..
Кровь струилась золотыми реками по щекам. Каждая капля сверкала, как самородок, застывая в уголке глаза. Плакал ли он кровью, ранил ли свои очи — имеет ли это значение? Сам чëрт уже не смог бы разобраться в гамме чувств, способных толкнуть не то, что ангела — архангела! — на рукоприкладство. Как это гармонично: карамельно-рыжие волосы, бледная, как снег, кожа и золотые реки. Сусально-блестящие капельки, падающие на ключицы, всплески розового злата в виде следов от слëз, катящихся к ямочкам между рëбрами, россыпь лимонных жемчужин на сгибах локтей, едва прикрытых тяжëлым пологом пропитанной влагой мантии, осевшей на костлявом теле. Даже при смерти он светится, подобно солнцу. Даже при смерти он прекрасен. Он идеал — идеал Божьих свершений. Кровь, смешавшаяся со слезами плещет на складку пересохших губ. Через пару секунд к ним приникают губы другие — чужие, жадно лопая налитые золотым туманом капилляры и сосуды, мечтая почувствовать нечто сладкое, но вместо этого ощущая лишь неприятный привкус гнили. — Ты лицемерен даже так, — неудивленно хмыкнул Люцифер, отстраняясь. — Даже так, Гавриил. Лжец. Архангел не отвечает, лишь закрывает глаза с трепещущими ресницами. Из-под них продолжают делиться на крошечные ручейки сотни мелких золотых капелек… Это горько, но так красиво. Горечь вызывает даже не вкус кровавых слëз, а само понятие смерти бессмертного. Могут ли ангелы умирать? Имеют ли они на это право? Эти вопросы никогда не найдут ответов, но, так или иначе, сам всемогущий Дьявол является лишь зрителем, наблюдающим за ходом представления, уже сделавшим всë то, что нужно было или не нужно было сделать. Идут золотые слëзы, течëт золотая кровь. Это льются соки освобождающейся души, запертой в не менее золотую клетку — клетку лживых ожиданий и сорвавшихся надежд. Горько то, что Люцифер заставлял его прогнуться под себя, но лишь поломал тонкий стебель цветка жасмина. Цветка, который переломится, но не преклонится. Но как прелестно блестят на солнце эти золотые дорожки! Так, что нельзя оторвать взгляд. Это божественно — истинно божественно и никак иначе. — Гавриил же ты, — бледные веки на секунду приоткрылись, роняя очередную золотую слезу. — Ты же — Гавриил… Нет?.. Ты так хотел мне это доказать… — он усмехнулся. — Неужели!.. Порой Люцифер дивился тому, каким хрупким оказался его двойник, о том, как легко было сводить его с ума, о том, насколько просто и по-детски архангел воспринимал каждый шаг в никуда. Наверное, в этом простом и детском восприятии и заключалась столь всеми любимая идеальность. Умение настоять на своëм, но не разжечь спора, не требовать многого, смолчать о том, о чëм болтать не принято и болтать там, где молчание неуместно — вот она, идеальность. Но для неë нужно уничтожить самое себя, правдивые эмоции, истинные мысли. Не съязвить там, где это можно было бы сделать. Скрыть презрение к тем, кого ненавидишь. Научиться давать сотни шансов. Никому никогда не довериться, никогда ни за что не узнать любви. Не выделяться. Вот она — идеальность. Чем нужно пожертвовать в погоне за идеальностью в чужих глазах? Сжечь свои желания? Закрыть своë эго на семь замков? Какого это — быть идеалом, и надо ли оно вообще?.. — Нет, — Дьявол едва слышит собственной шëпот, похожий на шелест опавшей листвы. Он обхватил лицо Гавриила обеими руками, заводя тонкие пальцы ему за уши и пачкая свои ладони в тягучей золотой смеси. — Мы есть суть одно и тоже. Я — полное твоë отражение, в то время, как в тебе нет ничего моего. — Бред, — и без того прозрачная улыбка с каждым мигом всë бледнеет. — Как… Так? Ты долго тянул… Слишком долго. И ты сам об этом знаешь. — Ты не уберëг настоящего себя. — Быть может, но настоящий я канул в Лету много лет назад. Но я сделал тебя тобою. Я указал на то, чем обусловленно… — Я и без того знаю, кто я! Я… — Борец за справедливость?.. — окончательно побледнел архангел. Рука, скованная дрожью непроизвольно дëрнулась вперëд, тыкаясь полусжатым кулаком в то место, где под рясой у демона должно было быть сердце. — Если тебя можно так назвать… Мне жаль, — сухо закончил он, опуская блëклый взгляд на россыпи золотых искр, кружащихся по его телу. — Знаешь… Это очень больно. Они прожигают кожу. Но это так прекрасно, просто посмотри… Я будто весь в жемчуге и золоте… Я похож на Бога… Как тебе и хотелось.***
«…Смертному уму не дано противиться силам, неподвластным человеческому воображению. Бессмертной душе не дано одолеть то, что изведало бездонные глубины и обратило бессмертие в мимолетный миг. Конец? О нет. Всего лишь новое начало…»Говард Лавкрафт, «Слепоглухонемой».