Река Сандзу

Сегодня он пил очень много. Громко смеялся, шутил, перебрасывался дружескими язвительными фразами с товарищами по команде, вливал в себя столько соджу, виски с колой и коньяка, сколько влезет, лишь бы никто ничего не заподозрил, лишь бы никто и ни о чем не спросил. Он должен вести себя как обычно, до самого конца, пока не погаснет свет. Вскоре к их дружной мужской и пьяной компании присоединилась женская сборная, преуспевшая в этих междугородних соревнованиях чуть меньше — взяли только бронзу. Минги казалось, что сейчас он счастлив: парни приехали в Сеул из своего небольшого городка Соннам с наглой и почти неосуществимой претензией на золото. Никто не верил в них: ни зрители, ни спортивные комментаторы, ни собственный тренер, ни даже они сами. И только Минги до самого конца говорил, что они смогут, нисколько не сомневаясь ни в ком и ни в чем, кроме собственных сил. Он — вратарь, а значит — защитник. Он не имел права на ошибку, не мог позволить себе упустить из виду шайбу и подвести тех, кому кричал только слово «вперед!» Эта травма, переломившая дух Минги напополам, не должна была помешать ему выиграть последний бой. В последнюю минуту игры всё как в замедленной съемке, так, как показывают в фильмах. Чужой нападающий, его выкрик, взлетевшая вслед за ударом клюшка и направленная вперед шайба. Минги видел ее отчетливо, это черное пятнышко, и слышал в тот момент только биение своего сердца. Резкая боль в спине и шее, заставившая судорожно вздохнуть и практически закричать, выступившая в уголке глаз слеза, вытянутая рука и… Шайба отлетела в сторону в последние секунды и обреченно заскользила по льду. По ушам ударил радостный вскрик болельщиков, аплодисменты и объявление победителей спортивным комментатором. Как только Минги снял шлем, на него налетели остальные члены команды, едва не свалив на пол. Все кричали «ура», трепали по рыжим с красными прядями волосам, хвалили наперебой и не верили, что всё получилось. Никто, кажется, так и не осознал до конца, что им всё удалось, что последний матч завершился и что они привезут домой победу и золото. Потом фотосессия с широченными улыбками, скандирования друг другу, даже раздача автографов от «восходящих звезд». Он сам собрал эту команду. Пусть их официальным лидером был Хонджун, идейным вдохновителем он — Сон Минги. Все замолкали, стоило ему заговорить, все поднимались с колен, когда у них что-то не получилось, скажи он — «вставай, тряпка», все любили его и восхищались им. Мечта, жившая в сердце с шести лет, с тех пор, как отец привел его с собой на матч, не зная, куда его деть, пока жена в отъезде, воплотилась в жизнь. Бронзовые медали, серебряные, золотые, кубки, грамоты, фотографии с тренером — всё это годами пополняло домашний стеклянный шкаф, и теперь вот он — венец, можно сказать, лавровая ветвь коллекции. Только вот отправится она родителям отдельно от того, кто ее завоевал. Минги уже знал, что он не вернется домой. — Мне кажется, что мы подняли сегодня слишком мало тостов, — Ёнсу, капитанша женской сборной, встала на стул, чтобы ее было лучше слышно и видно и подняла бокал виски со льдом. — Мальчики, вы прекрасно знаете, что ваша победа — это и наша победа. Мы с девочками счастливы находиться с вами и в моменты неудач, и в момент сегодняшнего триумфа. Но все мы в курсе, без кого ничего не получилось бы, — стрельнув глазами в сторону Минги, Ёнсу вытянула руку вверх. — За вашего вратаря! — и она выпила первой, скривившись от горького вкуса и оглушительных криков. — Сон Минги! Сон Минги! Сон Минги! — четверо парней подняли его, раскрасневшегося от смущения, на руки и принялись подкидывать вверх, пока остальные напрягли руки, сжатые в кулак, и продолжали выкрикивать имя, разбавляя сладкий вкус победы горьким алкоголем. Ёнсу слезла со стула и, молча улыбаясь, принялась наблюдать только за Минги, кричавшим от страха, что его уронят. Эта победа — его заслуга. Если кто-то и достоин того, чтобы мальчишки вешали плакаты на стены с чьим-то портретом, девчонки восторженно млели от одного только взгляда, а мужчины в клубах и барах делали ставки на победу, так это он. Минги и Ёнсу были знакомы уже довольно давно, еще с поры раннего юношества, когда записались в одну любительскую секцию по хоккею. Потом сформировали команды и время от времени встречались по выходным, чтобы решить поединком, кто из них лучший, весело переговаривались и шутили на тренировках, прикладывали лед к синякам и катались на коньках, просто так, без повода. Ёнсу частенько задирала его, дразнилась, особенно когда им было по шестнадцать, но на самом деле восхищалась его целеустремленностью. Минги никогда не сдавался и не позволял сдаваться другим. Даже когда они проиграли пять городских матчей подряд. Даже когда Юнхо сломал руку и его пришлось экстренно заменить за час до игры. Даже когда тренер, любимый всеми, переехал в другой город и оставил их. Никогда. Эта победа далась им нелегко. За спиной столько травм, синяков, ушибов, падений, ссадин, столько посиделок у костра, на которых каждый делился тем, о чем мечтает, и столько неудач, что любой бы плюнул. Но не он. Когда Ёнсу сломала ключицу вместе с рукой и на несколько месяцев была вышвырнута из мира спорта, именно Минги навещал ее в больнице, приносил сладости, подбадривал, включал мотивационные и документальные фильмы, притаскивал плакаты со знаменитыми хоккеистами и рассказывал их истории. И в один прекрасный день, когда из ключицы вытащили спицу, Минги пришел снова, чтобы встретить, и вот тогда-то Ёнсу поняла, что влюбилась. А теперь смотрела на него с гордостью и думала только о том, что хочет сделать эту победу для него еще более сладкой. — Никогда не смывай этот блонд и красный. Визитная карточка команды! — воскликнул Сан и выпил. Затем достал гитару, настроив ее, а потом тут же принялся наигрывать веселую мелодию и петь. Это гимн их сборной, их клуба, и все начали подпевать, пьяно качая головами из стороны в сторону и хлопая в ладоши. Минги хлебнул виски из горла, не зная, где его бокал, и закупорил бутылку с оставшимся на дне содержимым, поставив ее на пол. Песня пробила его на слезы, и пульсирующая боль в шее резко дала о себе знать. Но никто этого не заметил, кроме Ёнсу, сидящей напротив и смотрящей на него без отрыва. Время давно перевалило за полночь, все продолжали пить и веселиться, несмотря на то, что завтра им предстоит еще одна фотосессия и явятся они на нее наверняка опухшими и не выспавшимися. Поняли, что пора расходиться и отправляться в отель, только тогда, когда Сан уснул сидя на стуле. — Я еще погуляю, но скоро вернусь, — проговорил Минги, подходя ко всем по очереди и заключая в крепкие объятья, такие, что ими и задушить можно. — Так, только Сана по дороге не потеряйте, а то ему еще завтра по центру стоять и мышцы свои демонстрировать. — Я лидер и знаю, — с веселым смешком отозвался Хонджун и, сомкнув руки на спине Минги, сжал его ребра. — Только долго не гуляй и больше ни в какие бары не ходи. Если через три часа не явишься, буду трубить тревогу. — Есть, господин Ким, — Минги повернулся к девушкам и тоже обнял их на прощание, но уже куда менее душевно, а потом подошел к Ёнсу. — Выспись сегодня хорошенько. Ты отлично играла, даже я не успевал следить за клюшкой. Только больше не падай так сильно, — он посмотрел на ее колени, покрытые кучей синяков, и нежно взглянул в глаза, улыбнувшись одним уголком губ. — Удачи тебе во всем. Файтин! — он поднял руку, сжатую в кулак, и ощутил крепкие, пусть и женские руки, сомкнувшиеся на его поясе. — Ты так говоришь, словно мы завтра не увидимся, — произнесла Ёнсу, сдув челку, а потом чуть кокетливо заправив прядку за ухо. — Хонджун прав: не возвращайся слишком поздно. Если повезет, завтра сделаем совместные снимки. — Обязательно, — Минги оставил короткий поцелуй на ее щеке и, перекинув сумку через плечо, поднял с пола стеклянную бутылку виски. А затем вышел из кафе, коротко обернувшись на их пьяное застолье, и направился… И хотел бы сказать — куда глаза глядят. Но нет, он знал, куда и на что идет. Минги не впервые в Сеуле, но раньше он никогда не рассматривал его в свете ночных мерцающих огней. Неоновые рекламы и вывески маняще мигали, переливаясь фиолетовым, желтым, оранжевым и голубым цветами, вскользь проносились по весенним лужам машины, вдали возвышались огромные небоскребы, обрамляемые сияющими софитами позднего концерта какой-то известной группы. А Минги шел вперед, шатаясь от выпитого алкоголя, и еле переставлял ноги, надеясь, что зрение его не обманывает и что он движется в верном направлении. Еще есть шанс, малюсенькая возможность передумать. Такая крохотная и теплящаяся внутри, как зажженная огоньком спичка посреди непроглядного мрака. Вскоре в ушах запел ветер, повеяло холодком, а это значит, что Ханган уже близко, настолько, что слышался звук рычащего мотора небольшой лодки и шум речного прибоя. Сев на скамейку и едва не грохнувшись с нее, промазав, Минги схватился за голову, впившись в волосы, и заскулил. Ничего, скоро такие проблемы, как физическая боль и похмелье, перестанут его беспокоить. Сняв с себя тяжелую увесистую медаль, он покрутил ее в руке, погладил пальцами, нежно и трепетно, а потом посмотрел в зеркало напротив себя. Когда Минги читал о мосте Жизни, а иначе — Мосте Самоубийц, то поначалу не поверил, что здесь действительно есть зеркала, но вот они — нетронутые, без единой трещины, только слегка запачканные дорожной пылью. И в них четко видно собственное отражение — светлые с красным волосы, прямой с округлым концом нос, пухлые алые губы и глаза человека, уставшего сражаться. Отложив медаль, Минги вынул из сумки несколько смятых в три погибели бумаг и снова прочитал то, что на них написано. Травма шейных позвонков, вызвавшая их нестабильность и хрупкость, настолько сильная и опасная, что в любой момент они могли разойтись по швам и привести к неотвратимому исходу. Минги решил прийти к нему раньше. С шести лет он грезил о том, чтобы стать великим хоккеистом. Зачем-то копил клюшки, шайбы, забивал шкафы экипировкой, посещал все матчи, которые проводились в Соннаме, а однажды и вовсе сбежал в Сеул на пару часов, только потому, что туда приехала канадская сборная. Отрабатывал приемы, не жалея собственного здоровья, читал нужные книги, следил за игрой других хоккеистов, не спал ночами, выходя на лед. И вот не так давно то, к чему Минги так сильно стремился, было перечеркнуто огромным красным крестом. Это случилось внезапно, на тренировке. Как и всегда, он пришел на стадион первым, гонял шайбу, а когда показался Юнхо, попросил его помочь отработать некоторые приемы, решив не надевать шлем. Лед не почистили как следует, он покрылся небольшими холмиками, коньки запинались на ходу, и вот Минги, подпрыгнув, чтобы успеть отразить атаку шайбы, грохнулся с невыразимо громким треском и закричал от острой терпкой боли в шее. Юнхо тогда забеспокоился, настаивал на походе к врачу, но Минги отнекивался в ожидании, когда боль утихнет и он сможет продолжить тренировку. Легче не становилось несколько дней, каждая тренировка проходила в сопровождении тихого скуления и попытках улыбаться сквозь слезы. Так просто не могло больше продолжаться, на носу соревнования, и к ним нужно быть готовыми. Минги таки сделал рентген и явился к врачу, и тот, если опустить поток кучи медицинских терминов, спросил только, занимается ли пациент спортом, а потом вынес приговор — с такой травмой категорически противопоказано играть в хоккей. Это мгновение, в которое мир рухнул в одночасье, Минги запомнил досконально. То, как задрожали от неверия его руки, как подкосились ноги и как сперло дыхание, словно кто-то ощутимо ударил под дых. Тогда казалось, что только начавшая подниматься в гору карьера не может закончиться так. Этого просто не могло случиться. Но судьба распорядилась иначе. Минги решил продолжать тренировки, он не собирался опускать руки хотя бы до тех пор, пока его команда не победит на этом междугороднем матче, и пусть будет проклято всё, что помешает им взять золото. Никто не верил, что всё получится, и только Минги, превозмогая боль в шейных позвонках, перетекающей в спину, кричал, что они выиграют. Всё так же ходил на стадион, мучил себя постоянной отработкой приемов и молился, чтобы здоровье не подвело его в самый ответственный момент. Высшие силы услышали, подарили шанс на то, чтобы отстоять честь своей команды и в последний раз выйти на лед. Но сейчас, сидя здесь и глядя на свое отражение, Минги отчетливо понимал, что больше никогда не наденет коньки и не возьмет в руки клюшку, даже если решится продолжать свое жалкое существование, в котором нет больше места вере в мечту. Весь мост Самоубийц был усеян различными фразами. Минги с трудом встал, глядя на асфальт, и прочитал их все, мысленно отвечая невидимому собеседнику. Какого цвета твои глаза? Темно-карие, и что с того? «Чем ты похож на маму? На папу?» Да, есть схожие черты во внешности и даже в характере, дальше-то что? «Поел ли ты?» Нажрался, как свинья. «Почувствуй этот свежий ветерок». Да, он действительно свеж, задувает в волосы и треплет их, но так сложно дышать от нахлынувших слез и душившей истерики. «Взгляни на это голубое небо». Нет, оно черное, усеянное звездами, подмигивающими и смеющимися. «Давай встретимся снова!» О, еще как встретятся, на дне, разве что. «Я понимаю, нелегко тебе пришлось…» Да кто ты такой, чтобы что-то понимать?! С чего ты решил, что знаешь, какого это — лишиться дела всей жизни, потерять его из-за собственной глупости?! Откуда ты, черт возьми, взялся и говоришь мне всё это?! «У тебя обязательно всё получится». Нет… Нет, больше не получится. Когда-то Минги верил в это и оказался глупцом. Сейчас он не повторит ту же ошибку. Он остановился, сделал последний глоток виски и швырнул бутылку на асфальт, услышав треск разбитого стекла. Осколки разлетелись в разные стороны, пробка с отломленным кусочком легонько толкнула стопу, а из груди вырвались громкие неуемные рыдания. Минги упал руками на парапет и уронил на него голову, закусывая губу, чтобы его никто не услышал, кроме реки. Всё пропало, всё! Чего ради жить, если мечта погибла, погребенная под тонной земли?! Как можно было оказаться настолько глупым, чтобы самому подставить себя под удар?! За что судьба так жестока?! Почему не рука, не нога, не что угодно еще, почему всё это?! Утирая хлынувшие водопадом слезы, Минги шептал что-то нечленораздельное. Все фразы, что он прочел — одна сплошная ложь! — Я не могу… — прошептал он себе под нос и, достав листы со своим диагнозом, кинул их на волю ветра. — Почему?.. — сорванный голос становился всё тише. — За что?.. — одними губами произнес Минги и приподнял голову, глядя на волнующуюся реку. Глубокий бездонный омут, такой манящий и такой красивый. Он звал к себе. Говорил с помощью плеска волн и качающегося буйка. Прыгнуть… Пара шагов, сейчас… Перекинутая через парапет нога, ударившая по ушам тишина, резкое завывание ветра. Омут приближался. И Минги показалось, что в нем плывут белые тени — отблески спрыгнувших с этого моста людей. Они тоже звали его, обещая, что там будет лучше, чем здесь. На той стороне жизни, на ее изнанке, где нет ни боли, ни скорби, ни слез, ни пустых надежд, растраченных понапрасну. Только решиться, немного податься вперед и рухнуть туда, чтобы забыть о травме… — Ты с ума сошел?! — кто-то с силой дернул Минги на себя и повалил его на разбитое стекло, поставив ногу на грудь. — Идиот! Что ты там делал?! Что пытался увидеть?! — Ёнсу наклонилась, осторожно приподняла его лицо и заметила придавленную спиной бумажку, на которой был написан диагноз. Схватила Минги за ворот куртки, чтобы не посмел прыгнуть, а потом выхватила листок и изучила его вдоль и поперек. — Что это такое?.. — Приговор, — тихо ответил Минги, украдкой взглянул на реку и понял, что больше ничего не слышит: ни шепота, ни шелеста, ни голосов. — Откуда ты здесь взялась? Только не говори, что тоже хотела спрыгнуть! — Я искала тебя, хотела составить компанию и сказать кое-что… А ты!.. Ты!.. — Ёнсу со всей силы ударила Минги по плечу, словно бьет шайбу клюшкой, и закричала на него, что было голоса. — Из-за такой ерунды ты решил сброситься?! Только потому, что ты больше на льду покататься не сможешь и ворота собой позакрывать?! А ты подумал хоть чуть-чуть о том, что скажут парни?! Родители?! Друзья, близкие, твои фанаты, в конце концов?! Всем нам говорил не сдаваться, а в итоге — вот это?! — Я и не надеялся, что кто-то это поймет… Хотел всё сделать тихо, — Минги освободился из ее хватки и встал, оттряхнув колени. Из уст Ёнсу всё это и правда звучит глупо, словно он собрался лишиться самого себя из-за какой-то ерунды, пусть и ставшей синонимом жизни. — И что? Встал и собрался прыгать? — Ёнсу тоже встала, смяла бумагу в комок и забросила ее в мусорный бак. — Ну давай, вперед, если хочешь, чтобы я на это посмотрела и больше никогда в себя не поверила. И чтобы плакала потом в три ручья, в панике звонила спасателям, а потом смотрела на твой распухший труп. Ну, чего стоишь? — крикнула она, указывая на парапет и смотря на Минги, хлопающего глазами, в упор. — Давай, вперед! Я жду! Он виновато почесал затылок. — Ночь сейчас. Нельзя оставлять девушку, пусть и не совсем хрупкую, совсем одну, — Минги поправил сумку на своем плече, засунул руки в карманы, кивая в сторону, откуда пришел, и сделал несколько шагов вперед. Последовав за ним, Ёнсу переплела их пальцы, чтобы не вздумал наделать глупостей, и сжала их до белизны на костяшках. — Прости меня… Просто я запланировал это еще до нашей поездки. В любом случае сегодняшняя игра была для меня последней. — В мире столько разных увлечений и дел, которыми ты мог бы заняться, — тихо проговорила Ёнсу, еще сильнее замедляя их шаг. — Столько людей, которым ты дорог, а ты просто взял и решил разбить им всем сердца? Знаешь, мне всегда казалось, что самоубийцы — настоящие эгоисты, которые думают только о себе и своих трудностях. Ты хоть представлял себе, что сказали бы твои родители, когда узнали? А парни? Они бы от тебя ни за что не отвернулись, потому что вы больше, чем команда — вы самая настоящая семья, даже если ты не сможешь выйти с ними на лед. — Не уверен, что это так. — Вот скажи, ты бы отказался от Хонджуна, Юнхо, Сана, Ёсана, Уёна — да от кого угодно, если бы с ними такое случилось? — резко спросила Ёнсу и, заметив вдалеке небольшую террасу со свободными столиками, направилась туда. — Нет, ты бы назвал им миллион и еще одну причину, чтобы жить дальше, но не позволил бы спрыгнуть с моста. Почему себе не составил подобный список? — Не знаю, честно… Просто мир вдруг почернел, — ответил Минги, разглядывая проходящих мимо людей, и тяжело вздохнул. — Если не хоккей, то что? Мне всегда хотелось жить так, как мы жили сегодня: волноваться перед игрой, выходить на лед, смотреть на трибуны, скользить на коньках и улыбаться друг другу, чем бы ни закончился матч. Я мог смириться с тысячью поражений, но никогда — с тем, что больше играть мне не суждено. Ёнсу ничего не ответила. Только заняла свободный столик на двоих, поиграла подставкой для зубочисток, ожидая, пока им принесут меню, и постучала короткими ногтями о стол. В Сеуле, видимо, никогда не бывает достаточно тихо, если не разговаривать: смеются прохожие, несутся машины, сияют огни, выгуливают собак, даже попрошайничают люди, работают магазины, в которых полно народу, и никто не ложится спать. Не заказав ничего, кроме айс-американо и одного пирожного, Ёнсу указала еще на суп от похмелья для Минги и, подперев руками подбородок, выразительно посмотрела на него. — Я искала тебя, чтобы рассказать один секрет, — проговорила она и застенчиво улыбнулась. — Наверное, соджу в голову дало, раз я наконец-то решилась, спустя столько лет-то… Но это всё потом, уверена, что не передумаю, — Ёнсу приняла приняла из рук приветливого официанта айс-американо и достала телефон. — Ты очень сильно боишься кататься на горках? Минги по-доброму улыбнулся. — Нет, я боюсь много чего, но не этого. Хотя скрывать не буду, предпочел бы лошадок для детей. Ну, знаешь, которые по кругу кружатся, так, что аж тошнит, — он нарисовал на столе окружность указательным пальцем и, как только ему принесли суп от похмелья, принялся жадно его хлебать. — Правда, боюсь, нас вырвет, так что, может, не стоит? — Ну вырвет и вырвет. Нас никто в этом городе не знает. Почти, — она улыбнулась, заметив восторженного паренька-подростка, который мялся в стороне и не решался подойти. Ёнсу подозвала его жестом руки, а потом Минги увидел маленький блокнотик и ручку, легшие перед его лицом. — Мы с папой, братом и сестрой смотрели матч, — робко проговорил мальчишка. — Я буду теперь следить за вами всегда! Можно автограф?.. И для моих брата и сестры тоже, — он поймал на себе улыбку Минги, и когда тот расписался сразу на нескольких листах по очереди, запрыгал от радости. — Спасибо огромное! В школе теперь всем смогу похвалиться, что у меня есть автограф! — он глубоко поклонился и побежал, провожаемый радостным взглядом Минги. — Вот видишь, ты уже многого добился. Тебя узнают, да и ты можешь всегда стать тренером для таких мальчишек. Тренеры ведь не играют, — проговорила Ёнсу, любуясь счастливой улыбкой. — Я тут подумала: ты прав, нас точно вырвет на каруселях, хотя на лошадках и я бы покаталась. Так что ешь, дорогой, а потом пойдем в парк аттракционов и будем еще портить свой желудок сладкой ватой. — И тогда ты расскажешь мне свой секрет? — спросил Минги, а Ёнсу живо закивала. — Ты полна тайн и неожиданностей, — он хлебнул супа и потянулся к ее лицу, чтобы стереть с подбородка крем пирожного. — Я просто люблю удивлять, — развела руками в сторону Ёнсу и вернулась к еде. Заплатив по счету, они по очереди глотнули айс-американо, осушив пластиковый прозрачный стаканчик, выбросили его в ближайший мусорный бак и снова взялись за руки, будто бы так и надо. В ночном городе и правда было так свежо и хорошо, что дух захватывало. Идти до парка аттракционов оказалось настолько далеко, что успели стереться до мозолей стопы, зато Сеул предстал перед ними во всей своей красе. Детей в столь позднее время никто не отпускал гулять, поэтому лошадки одиноко скакали по кругу, вставшие кто на задние копыта, кто сразу на три, а кто на все четыре. Быстро заплатив за обоих, Минги запрыгнул на аттракцион первым, дождался, пока то же самое сделает Ёнсу, и надкусил сладкую вату, стараясь не марать пальцы. Всего несколько минут медленного плавного кружения, сплетенные руки, взгляды, обращенные друг к другу, говорящие куда больше слов… Здесь хорошо. Даже очень. На несколько минут Минги забыл о боли в шее, о хоккее, о том мосту и отдал всего себя этим мгновениям: катанию на лошадках, вкусу сахарной ваты, мелькающим видам парка, красоте расцветающих деревьев и кустарников и приятной истоме где-то на территории сердца. Когда девушка просигналила, что их время вышло, Ёнсу спрыгнула первой и, отойдя в темный угол, туда, где их никто не увидит, приподнялась на носочки, схватившись за плечи Минги, чтобы сказать ему на ухо: — Давай поедем в другую гостиницу. Думаю, там мне проще будет рассказать тебе свой секрет, — она оставила свое дыхание на его щеке и сложила ладонь на его локоть, готовая поклясться, что Минги в предвкушении и жаждет узнать то, что она хочет ему рассказать. — Здесь недалеко есть одна, недорогая… Идем? — Согласен на что угодно, мне ведь интересно, что ты хочешь мне рассказать. Но Ёнсу знала, что это лишь слова, потому что он и так догадывается. А значит, когда услышит, не пойдет больше на свой проклятый мост. Ей было всё равно, что Минги собирается делать с ее чувствами к нему, что скажет и прогонит ли. Если это поможет ему, если он будет знать, что кто-то по-настоящему его любит, то не захочет лишать себя жизни. Не сможет разбить сердце того, кому дорог. По крайней мере, очень хотелось бы в это верить. Забронировав недорогой номер на одного, Ёнсу взяла протянутые ей ключи и отправилась на второй этаж, с каждым шагом чувствуя, как ее ноги становятся ватными. Она решилась, не может отступить, как делала до этого. Только не сейчас. Минги устало опустился на кровать, потирая друг об друга ладони, и внимательно понаблюдал за тем, как Ёнсу снимает с себя куртку, вешает ее на крючок, поправляет волосы перед зеркалом, потом стягивает футболку, оставаясь лишь в спортивном топе, и садится напротив. — Я всё думаю и никак не могу понять… Неужели ты ничего не любишь так сильно, как хоккей? — спросила она, глядя глаза в глаза. — Почему ты думал, что никто не будет скучать или тосковать по тебе? — Потому что знаю, что все они сильнее меня. Каждого человека можно кем-то заменить, пусть и нескоро… Даже самого близкого. Меня так точно, — ответил Минги тихим шепотом и отвернулся. — Разумеется, думал и родителях, и о парнях, и о родственниках, и о близких… Как будто кто-то меня очень сильно любил, настолько, что не смог бы заменить… — А я?.. — надорвавшимся голосом спросила Ёнсу и задрала подбородок. — Обо мне ты даже не подумал? Я была с тобой рядом с тех пор, как мы познакомились. Мы всегда поддерживали друг друга, радовались успехам и переживали из-за неудач, играли вместе, гуляли, смотрели фильмы, дружили, в конце концов! — ее голос стал хриплым от слез. — Так почему ты не открылся мне, когда узнал о том, что больше не сможешь заниматься хоккеем? Почему промолчал? И я тоже дура!.. Скажи я раньше то, что собиралась… — она накрыла лицо ладонями и согнулась пополам. Минги рывком поднялся с кровати, поднял Ёнсу и заключил в крепкие объятья. Поцеловал у корней волос, в лоб, в щеку и положил голову на свое плечо, сам готовый заплакать от того, как она роняет на его футболку слезы. Нельзя было медлить… Думать, размышлять, задавать вопросы, на которые всё равно не дадут ответ, а лишь только сделать шаг, чтобы не видеть этого сейчас и не чувствовать себя виноватым. — Я в тебя влюбилась — вот мой секрет, — тихо промолвила Ёнсу, вцепившись в его одежду мертвой хваткой. — Влюбилась и всё не решалась сказать. Ты можешь прогнать меня, оттолкнуть, сделать что угодно, но больше не ходи туда, пожалуйста. Я не выдержу этого, пожалуйста! — уже громче сказала она. — Не надо. Ты был рожден, потому что должен жить, так живи, а не думай о!.. Минги не дал договорить. Впился в губы печальным мокрым поцелуем, погладил распущенные спутавшиеся локоны, провел рукой по талии, силясь передать то, что не может сказать словами — что это чувство взаимно, что он благодарен за эти годы, проведенные вместе, что он рядом и что всё хорошо. Отвечая на поцелуй, Ёнсу запустила руку в его светлые волосы, намотала на палец красную прядь, а потом приступила к пуговице на его штанах, стягивая их и роняя на пол. Минги не остался в долгу: положил ладонь на выпуклую грудь, потом осторожно залез пальцами под топ и нащупал затвердевший от возбуждения сосок, спускаясь губами сначала к шее, а потом к ключице, той, что зажила после страшного перелома. Надоело ждать, и Ёнсу, оголив торс Минги, впилась ногтями в кожу, начав стонать от накатившего удовольствия и безропотно подчиняясь, когда слетела ее юбка, а за ней — трусы. Спина ощутила мягкую заправленную постель, живот и грудь — поцелуи, жаркие и мокрые от слез одновременно. — Оказывается, сложно понять, что ты влюблен, пока тебе не ткнут в это чувство носом, — прошептал Минги, возвращаясь к ее губам, улыбнулся, провел ребром ладони по щеке Ёнсу и стянул с себя боксеры. — Спасибо, что рассказала мне свой секрет… Для меня твое доверие дороже многого. — Я хочу быть с тобой, — невпопад ответила Ёнсу. — Так хочу быть с тобой и буду, начиная с сегодняшней ночи, — она обхватила ногами его пояс, почувствовав, как член утыкается в ее лоно, и запрокинула голову назад, сминая подушку и вдавливая ее в простынь. — Только не уходи… — протянув гласные, Ёнсу и захныкала от того, что ей хочется более острых ощущений, и подалась тазом вперед, прося быть чуточку быстрее. Ощутив обволакивающую его член влагу, Минги толкнулся внутрь сильнее, легонько прорычав, и навалился на Ёнсу всем своим весом, скрепляя их руки на постели и впечатываясь в губы. Нежные поцелуи, разгорающаяся страсть, раздающиеся легкие вскрики и стоны вперемешку с просьбами и обещаниями. Минги стало так хорошо, что он забыл обо всем, отдавшись целиком и полностью расцветающему в груди чувству. Такие приятные горячие объятья, легкие царапания спины, шептание имен друг друга и полное нежелание прерываться. Выгибаясь сильнее, Ёнсу проводила носом по его щеке, изредка касалась своими губами его губ и подставляла собственную шею, стараясь рассказать о своей любви прикосновениями и нежностью, исходящей от возбужденного тела. Минги толкнулся еще несколько раз, поняв, что близок к финалу, и сдерживал себя изо всех сил, лишь бы это не заканчивалось. Но не смог и вскоре вышел, излившись на живот Ёнсу и сразу же побежав за салфетками. Она рвано дышала, приложив тыльную сторону ладони ко лбу. Такая красивая, заслуживающая всего самого лучшего в этом мире. И точно не его, калеку, обреченного на жалкое существование без мечты и цели. — Я люблю тебя, — прошептал Минги, когда Ёнсу легла на его плечо и прикрыла глаза, а потом обняла за пояс. — И я тебя люблю. Завтра у нас важный день, так что ложись спать. И нам нужно как-то рассказать о нас с тобой парням и девочкам… Великие планы на жизнь, — она потерлась щекой о его обнаженную грудь, вскоре провалившись в сон. А никакого завтра не будет. Не для них двоих. Минги еще долго лежал на кровати, перебирая между пальцами волосы Ёнсу. Она и не представляла, сколько подарила ему за эти несколько часов: не только свою любовь, но и радость, вкус жизни, короткой, словно вспышка, но от этого еще более дорогой и ничем невосполнимой. Осталось лишь дождаться, когда сон завладеет Ёнсу окончательно. Никаких розовых соплей, прощальных записок и клятв. Сегодня они сказали друг другу достаточно. Наспех одевшись и бросив ласковый прощальный взгляд, Минги вызвал такси и, как только сел в машину, открыл окно, высунувшись в него, желая еще немного послушать ветер и почувствовать его в своих волосах. Увидеть этот мир таковым, каков он есть — жутко несправедливым, но прекрасным в своем несовершенстве. Хоккей — это не просто спорт и катание на льду с клюшкой в руках, как говорила Ёнсу. Это нечто больше — смысл жизни, без которого Минги перестанет быть собой. Вскоре, вероятнее всего, сопьется и пойдет по наклонной, думая за бутылкой виски о том, что лучше бы он умер, чем существовать вот так — бесцельно. Ему не нужны были другие увлечения или новая мечта, чтобы она тоже разрушилась, как и предыдущая, но пусть хотя бы у Ёнсу всё будет хорошо, пусть отпустит эту любовь и живет счастливо с кем-то другим. Идя по мосту и снова читая надписи, Минги больше не вдумывался в их смысл, только вспоминал ту, которая подарила ему короткие мгновения счастья. Шел и шел, медленно переставляя ноги и выискивая взглядом разбитую бутылку. Посмотрел на осколки, потом на небо и затем — на реку. Голоса снова начали звать его, тени проплыли мимо. Да, так лучше — там нет боли, тот мир совершенен, в отличие от этого. Минги наклонился пониже и вгляделся в глубокий темный омут, медленно приближаясь к нему и чувствуя только ветер.