If the Lord don’t forgive me

За последние месяцы долгие часы в дороге, ночи в мотелях, средненькие бургеры и все никак не заканчивающаяся нечисть уже становятся традицией. Как и десятки прикрытий, которые они довели практически до идеала. Теперь натянуть на себя доброжелательную улыбку и костюм поофициальнее, с галстуком и выглаженной до хруста белой рубашкой, дается легко даже Олегу. Они меняют фамилии, имена, истории, брат все меньше ворчит о том, как неправильно обманывать людей, и держится все увереннее. Выпрямляет спину, смотрит глаза в глаза, в нужные моменты кивает и вздыхает с сочувствием. Люди ему доверяют, какой бы костюм он ни примерил для дела. Саша думает об этом почти с гордостью. Кто бы мог подумать, что такой правильный, порой слишком прямолинейный и открытый младший брат так идеально впишется в эти поездки по всей стране, когда они то и дело рискуют жизнями и не остаются на одном месте дольше, чем на неделю. Олег отлично справляется со всеми ролями, но эта… Саша с уверенностью может сказать, что эта лично для него самая любимая. Несмотря на необходимость говорить чуть более напыщенно, изображать слепую веру и вспоминать все, что мать пыталась втолковать им когда-то в детстве. От религии в целом Саша не в восторге. От Олега полностью в черном и с белым воротничком… С этим дела обстоят несколько сложнее. Саша не сразу улавливает собственную реакцию, в первый раз им не до этого. Нужно разбираться с жаждущим крови фантомом, сумасшедшей семейкой, полицейскими, которые решили обвинить их во всех грехах. Звучит даже иронично, пока они оба носятся туда-сюда, до сих пор в одежде священников, и пытаются просто пережить этот день. Уезжают из города уже в ночи, Олег ведет машину и до сих пор сидит с этим дурацким воротничком. Саша бросает лишний взгляд, всего один, а потом прикрывает глаза и прислоняется головой к окну. Сон накрывает быстро, пока на краю сознания вспыхивает мысль о том, что Олегу этот костюм чертовски идёт. С каждым последующим спектаклем, разыгранным перед скорбящими старушками или недоверчивыми парами, Саша все больше убеждается в том, что с ним что-то не так. Конечно, такая нелепая фиксация на простой белой полоске вокруг шеи — ничто, по сравнению с остальными чувствами и отношениями, в которых они до сих пор разбираются, но это словно становится последней каплей. Саша ощущает, как подрагивают пальцы, когда он сам одевается и наблюдает за братом, как он непроизвольно прикусывает губу и подвисает, не в силах отвернуться, как внизу живота предательски тянет от желания прикоснуться. Никто ему не запрещает, они уже перешли эту черту, поэтому в теории Саша вполне может сделать шаг вперёд, прижаться ближе и провести языком по шее и кадыку, который так красиво выделяется под белым воротничком. Но Саша колеблется и застывает на месте каждый раз, потому что это кажется неправильным совсем в другом смысле. Он лишь смотрит со стороны и, как это ни глупо, иногда молится про себя, чтобы ему хватило выдержки не выдать себя с головой. — Каждому воздастся по заслугам, — Олег берет женщину за руку и улыбается. — Поверьте, ваша дочь в лучшем мире. — Спасибо, святой отец, — слова тонут в новом всхлипе. Это должно звучать нелепо. И обращение «святой отец», и фраза о лучшем мире, и остальная религиозная чушь, на которую Саша обычно закатывает глаза и многозначительно фыркает. Но собственные убеждения отходят на второй план, пока он поправляет воротничок и пытается нормально дышать. Нелепым кажется лишь свой наряд и состояние, он больше похож на перевозбужденного подростка, еле справляющегося с фантазиями. Чертовски глупо. Саша натягивает улыбку и спешно прощается с хозяевами дома, не давая Олегу другого выбора, кроме как последовать за ним. На улице дышится чуть легче, воздух приятно холодит кожу, только Олег недоуменно смотрит на него. — Ты куда торопишься? Мы же почти ничего не узнали. Брат зарывается рукой в непослушные волосы, ещё больше спутывает пряди, а потом оттягивает воротничок, будто и ему тоже каждый вдох дается с трудом. Саша сглатывает и еле вспоминает, что от него вообще-то ждут ответа. — Плохо стало, надо… — надо поскорее переодеться, отдохнуть или просто запереться в ванной и справиться с возбуждением, от которого кожа горит и вся одежда кажется неудобной. — Воздуха не хватало. У них весь дом церковными благовониями провонял, голова теперь раскалывается. — Не лучшие воспоминания? — усмехается Олег, но уже направляется к машине. Он, наверное, думает о походах в церковь с матерью, о заученных молитвах, о долгих разговорах о непослушных мальчиках и Боге, который все видит. Это и правда было и оставило определенный след, из-за чего Саша до сих пор не очень любит слишком сильно погружаться в религиозную тематику. Но сейчас… Мозг очень некстати подкидывает одну картинку за другой, в которой церковь становится самым удачным местом, чтобы все уже совершенные грехи замолить. Желательно перед Олегом. Тогда уже и запах ладана можно потерпеть, и кресты повсюду, и атмосферу, которая всегда давит. Саша качает головой, отгоняя слишком яркие образы, потому что это неправильно и глупо. Им и так хватает проблем. Добавлять к сложному смешению из желания, любви, порой стыда и неясных границ, разделяющих отношения братьев и отношения, явно выходящие за рамки семейных, ещё и это Саша не хочет. Или просто боится, но это неважно. К мотелю едут под звуки музыки из старенького встроенного радио. Саша с наигранным интересом рассматривает узкие улицы и однотипные дома, старается отвлечься и проваливается, потому что перед глазами до сих пор рябит, а Олег так некстати тянется к нему, когда они тормозят на красный свет. — Ты в порядке? — он уже привычным жестом проводит ладонью по коленке, слегка сжимает и смотрит с неподдельной тревогой. Чувствует, что что-то не так, только понять не может. — Ага, — Саше удается сказать лишь это, потому что чужие пальцы кажутся обжигающе горячими даже через ткань брюк. Олег не успевает продолжить диалог, сзади них кто-то агрессивно сигналит, а светофор призывно горит зеленым. До мотеля остаётся минут десять, не больше. — Зайди купи что-нибудь перекусить, — он просит между делом, кивает в сторону закусочной за углом, как только выбирается из машины. Ему нужно остаться одному хотя бы ненадолго, успокоиться и переодеться. Хочется верить, что это наваждение скоро пройдет, потому что Саша пока не готов к анализу или самокопаниям, разборам собственных детских травм или неудачных отношений, которые привели его к этому пиздецу. Нет уж, он только недавно научился не корить себя за каждый совсем не братский взгляд, поцелуй и прикосновение, только нащупал почву под ногами и начал привыкать к новой реальности, в которой Олег стал намного ближе. И реакцию организма на все эти церковные элементы обдумывать не хочется, лучше запереть в дальний ящик и выбросить ключ навсегда. Оставить эту соблазнительную картинку на задворках сознания. Уже в номере он стягивает одежду, путается в ней, торопится и никак не может расстегнуть рубашку дрожащими пальцами. Олега хочется, просто хочется, но хочется так неправильно, что ему следует поскорее сходить в душ и смыть с себя всю грязь. Оттереть её до покрасневшей кожи, выдохнуть и вернуться к собственной норме. Он остервенело откидывает воротничок в сторону, остаётся в полурасстегнутой рубашке и садится на кровать. Ноги не держат, а никакие здравые мысли не помогают отвлечься. Саша прикрывает лицо и просто дышит. Мать была бы в ужасе, а какой-нибудь психиатр бы с удовольствием зарылся в его случай с головой, как кажется Саше, он ведь сам весь помесь всего самого странного неправильного. Не маньяк, конечно, но что-то есть такое в этом сплетении желаний и образов, что было бы интересно изучить под микроскопом. Только сам он этим заниматься не желает. Дверь хлопает неожиданно громко, из-за чего он вскидывает голову и тут же встречается взглядом с Олегом. Тот до сих пор одет во все черное, вокруг шеи у него до сих пор красуется белая полоска, а Саша до сих пор не может нормально дышать. — Выбор здесь, конечно, такой себе, но что есть, — Олег оставляет контейнеры с едой на столе. В ванной слышится шум воды, пока Саша так и смотрит в одну точку. Возвращается взглядом к брату, как только тот появляется в поле зрения, тянется ещё мокрыми руками к одежде, собирается стянуть этот неудобный и нелепый костюм и… — Оставь, — Саша не осознает, как эти слова вырываются сами по себе, как голос предательски хрипит, как все в номере будто замирает на мгновение. Олег останавливается, цепляет пальцами белый воротничок, но теперь пристально на него смотрит и пытается понять, что происходит. Саша видит его недоумение, только сам объяснить не может. Секунды тянутся, растягиваются до бесконечности, пока у Саши подрагивают пальцы, а он смотрит снизу вверх и ждёт. Он не сможет сказать, как вообще это единственное слово вырвалось наружу, выдавая его с головой. Он, наверное, надеется, что Олег сделает вид, что ничего не было, и переоденется. Он, хотя даже про себя трудно это признать, надеется, что Олег сам все поймёт. На деле проходит лишь пара мгновений, брат не двигается, хмурится, а потом вдруг все в нем меняется. Он обводит взглядом Сашу, его сжатые кулаки, напряженные черты лица, капельки пота у него на лбу и шее, потом касается пальцем белого воротничка и выдыхает. Саша, несмотря ни на что, не может избавиться от иррационального страха, что его вот-вот осудят, рассмеются, отшвырнут в сторону и скажут, что это уже слишком. Но у Олега во взгляде ни капли осуждения. Он смотрит долго, тяжело, прожигает одним темным взглядом и, Саша вдруг чувствует, все понимает. Брат опускает руки вниз, не притрагивается к одежде и расправляет плечи. Он все тот же, но у Саши внутри предательски тянет и он еле сдерживается, чтобы не начать умолять. Сам не знает, о чем именно, не понимает ровно до того момента, как Олег, наконец, не нарушает тишину. — На колени. Даже голос, такой привычный и родной, кажется немного другим. Более низким, требующим, ему хочется следовать без возражений, и Саша не замечает, как уже подскакивает с кровати, как приближается к брату, как падает на пол и до сих пор не отводит взгляда. Чувствует, что нельзя, да ему и не особо хочется. Он поднимает голову, смотрит снизу вверх, складывает руки на коленях и просто ждёт, потому что теперь знает — можно расслабиться и отдать контроль. — Ты об этом весь день думал? И все те разы, когда я надевал этот костюм, ты… — Олег говорит уверенно, но Саша видит, как подрагивает кадык под белым воротничком, как брат сглатывает, а зрачки у него расширяются почти нездорово. — Представлял, как будешь вот так стоять на коленях и замаливать все грехи, да? Только придется очень хорошо постараться, ты же понимаешь? Сашу не нужно уговаривать или заставлять, но рука Олега в его волосах все равно ощущается чертовски правильно и приятно. Он оттягивает пряди, вызывая тихий стон, а потом слегка давит ладонью и притягивает ещё ближе. Не требуются никакие приказы или объяснения, Саша прекрасно знает, что нужно делать и с готовностью цепляется пальцами за ремень. Он весь напряжен, каждое движение дается с трудом, пальцы не слушаются, а сил на хотя бы одну здравую мысль уже нет. Наверное, он выглядит как наркоман, дорвавшийся до дозы, когда все-таки спускает брюки чуть ниже и ведет языком по белью, пачкая ткань слюной, но ему уже плевать. Ему нужно быть ещё ближе, он не хочет отрываться и облизывает очертания члена через ткань, блаженно закрывая глаза. Он готов остаться даже в таком положении, не делать больше ничего, потому что отодвинуться даже на секунду, даже для того, чтобы, наконец, стянуть белье, кажется смертельным. Он слышит стон Олега, а потом ощущает как тот снова тянет его за волосы и отстраняет на пару сантиметров. Саша разочарованно скулит и тут же ищет его взгляд, чтобы хоть так обрести какую-то опору. — Ты уже сейчас выглядишь так, будто целый день не вставал с колен, но постарайся получше. Для меня. Саша знает, что и так искусанные из-за нервов губы теперь кажутся кроваво-красными, что по подбородку у него стекает слюна, а взгляд в точности повторяет взгляд Олега. Ненормальный, немного сумасшедший, и темный-темный до невозможности. Он, кажется, даже дышит через раз, улавливает просьбу — приказ — и послушно стягивает белье, уже не медля ни секунды и тут же проводя языком по головке. Вбирает её в рот, позволяет Олегу толкнуться вперёд, чувствует приятную тяжесть и вкус смазки, которая смешивается с его собственной слюной и ещё больше пачкает подбородок. Олег давит на затылок, но Саша и сам уже подставляется, заглатывает член почти до конца, втягивает щеки и слышит низкий стон. Ведет головой, насаживается и потом почти отстраняется, с удовольствием посасывая головку. Он хочет обхватить ствол пальцами, помочь себе и сделать Олегу хорошо, еще лучше, чтобы он уже не сдерживал ни стоны, ни собственные движения. Но он успевает только дернуть рукой, как чужие пальцы тут же сжимаются на волосах. — Нет. Давай, как послушный мальчик, оставь как было, — Олег не добавляет ничего, ждёт, что Саша сам все поймёт и правда послушается. Он снова опускает руки на колени, вжимается пальцами в ткань брюк и проводит языком по члену, прослеживая каждую венку и поднимая взгляд. Ему нужно еще раз посмотреть на Олега, увидеть одобрение и понять, что он все делает правильно. — Ты… Блять, если бы я знал, что ты так отреагируешь, давно бы уже поставил тебя на колени вместо этих дурацких расследований, — Олег откидывает голову назад, бедрами наоборот подается вперёд и стонет громко, так, что никакие тонкие стены мотеля этот звук бы не скрыли. — Давай, умница. От этой похвалы, от голоса, от вида этого чертового воротничка, от давления на затылок Саша сам скулит, вновь обхватывает губами головку и ведет головой ниже, наплевав на выступившие в уголках глаз слезы или необходимость дышать. Ему нужно сильнее, жестче, так, как до этого не было, потому что они оба ещё сдерживались и боялись навредить друг другу или сделать что-то не так. Сейчас же Олег толкается вперёд, одной рукой до сих пор держит его за волосы, а вторую опускает на шею и слегка сжимает. — Ты даже не представляешь, как сейчас выглядишь. Такой послушный, Саш. Что бы сказали люди, если бы тебя увидели? Стыд и желание теперь смешиваются в одно, заставляют стонать и сжимать бедра сильнее, пытаясь получить хоть какое-то давление на собственный член. Раньше Саша бы постарался уйти от этого, но теперь он только больше зарывается во всю неправильность и грязь, которая бурлит под кожей и пляшет темными пятнами перед глазами. Он чувствует, как движения Олега становятся все более быстрыми и дерганными, и послушно расслабляет горло, чтобы взять настолько глубоко, насколько это возможно. Ему нравится и боль в коленях, и рука брата на шее, и ощущение от того, как губы растягиваются вокруг члена и заставляют их обоих стонать. Он не хочет отстраняться, наоборот, прижимается еще сильнее, когда чувствует вкус спермы и глотает, напоследок проводя языком по всей длине и слизывая все до последней капли. Олег смотрит на него сверху, проводит пальцами по его щеке и улыбается, когда Саша сжимает собственные колени ещё сильнее и невольно подается вперёд. Ему нужно еще. — Думаешь, заслужил? — даже несмотря на разрядку у Олега голос до сих пор низкий и хриплый от возбуждения, он смотрит на него жадно и тянет за руку на себя. — Я… — Саша еле держится на ногах, хватается за плечо брата для равновесия и смотрит умоляюще, уже не стесняясь. — Каждому воздастся по заслугам, помнишь? Саша, вопреки здравому смыслу, даже не задумывается об абсурдности этой фразы. Тянется вперед, прижимается как можно ближе, снова ловит взгляд Олега и без слов просит, точно зная, что брат все поймет и даст именно то, что ему нужно.