Ты поймёшь, правда?

Ты поймёшь, конечно поймёшь! Но не сейчас, не сегодня. И, наверно, даже не в этой жизни.

Он не знает, сколько дней прошло, сколько часов он пробыл тут, и сколько людей убиваются по нему, рыдая ночью и молясь Господу Богу, дабы он нашёлся. Кажется, он совсем потерял счёт времени, сошёл с ума и остался наедине только сам с собой, только со своими мыслями. Он пытался выжить. Кажется, его плоть съедали черви, сочно причмокивая и наслаждаясь трапезой, они пожирали его, не останавливались. Он видел их. Кажется, он ненавидел себя, жизнь, других и Господа Бога за его мучения, которые были даже во снах, когда он спал. Он не мог умереть. Кажется, иногда к нему приходила радость, которая после выходила из него вытекающей спермой из уретры и немного дрожащего, набухшего кровью члена. Он был как всегда. Этот день был для него самым лучшим, самым весёлым и прекрасным, самым первым днём, который подтолкнул его к выбору между полным несчастьем, и, как оказалось, ещё больше полным несчастьем. Он встретил его. Бога, который сидит на лавочке возле пятиэтажного дома, освещённого только лампами и звёздами. Вокруг сидящего была тьма, в которую хотелось погрузиться, открыв глаза, и умереть в ярых попытках увидеть за пелёной кошмаров хоть что-то отдалённое, похожее на свет. Но, несмотря на эту черноту, вызванную им самим, а не ночью, спускающуюся на небеса, он все равно был Богом. И этот Бог постоянно мыслил, создавая в своей голове всё больше планет, всё больше звёзд, всё больше вселенных и всё больше он хотел знать, каково быть не частью своего существования, не быть тем, чего не могут представить люди, а быть тем, кто станет для кого-то частью жизни, и этот "кто-то" обязательно найдётся, и он будет обязан в должной мере быть контролируемым живущем человеком, пока часть его жизни, Господь Бог, будет смеяться над его беспомощной апатией и вечными слезами, стекающих с щёк с уже несуществующей личности, с уже мертвеца. Так бы и продолжалось, пока его, всё ещё сидевшего на лавочке, не окликнули, сказав пока что ещё незнакомое "Эй". Вскоре это неродное "Эй" изменится, также, как и жизнь окликнувшего по чистой случайности самого Бога. И это "Эй" сменится на тихое, чёрное, такое безграничное ничего, что заставляет других дрожать в страхе, думая о скоро наступившем ничего. Он будет жалеть за встречу с Богом, но не сейчас, а сегодня, в уже настоящем. Так и было: частые вопросы "Ты выйдешь гулять?" медленно перетекли в "Можно тебя поцеловать?". Он был уверен, что Господь Бог - прекрасное существо, не способное на очернение души — как своей, так и чужой. Но под контролем Бога все будут уверены в том, чего не существует, на это и был создан Господь. Частые вопросы перестали быть частыми, сменился тон общения Бога, а вместе с ним сменилась и любовь Господа к нему, взамен пришла ненависть с долей нарциссического характера, который он никогда не видел в Боге, даже не догадывался о его существовании. С ненавистью пришёл и полный контроль, изоляция от внешних раздражителей — так это объяснял Господь Бог, а также нередкие побои. Бог превращал его жизнь в ад, что, кажется, было несвойственно Господу. Зима, весна, лето, осень. Зима, весна, лето, осень. Бог покинул его, оставив на единение с собственными мыслями, на сжирание червям. Он не смог рассмотреть тьму вокруг Господа Бога, не смог разглядеть в ней свет. Другие тоже не смогут. И других Бог также кидал в пропасть страданий и чувства ненужности. Он забывал его лицо, тщетно пытаясь нарисовать его, Бога. Он остался один со своими мыслями, один в квартире, постоянно напоминающую ему того, кто на самом деле не являлся и никогда им не был - Господом Богом.