человечность и объективность

Фурихата нашёл его на балконе. — Не против? — нерешительность в голосе вперемешку с внутренней дрожью казались противоестественными, чужими, но Фурихата всё равно почувствовал облегчение, когда Акаши обернулся и коротко кивнул. Окончательно расслабившись внутри, тот облокотился на перила и устремил взгляд на небо: полная луна, набравшись сил, уверенно и ярко наблюдала за ними, серебристо-голубым прожектором освещая лицевую сторону многоэтажки. Деревья еле слышно колыхались, шелестя листвой, и приятный, весенний и прохладный ветерок скользил по коже, скрытой под лёгкую ткань хлопковой футболки. Спустя пару минут, Фурихата понял, что слегка замёрз, но оставался рядом и молчал, украдкой бросая взгляды на друга, замеревшего и унёсшегося куда-то далеко в задумчивости. Он преступно и в каком-то смысле непозволительно долго наблюдал за ним, чертами его лица и волосами, невольно залюбовавшись ими и лунной цветовой палитрой, которая, словно кинофильтр, подчёркивала, затемняла, а где-то и вовсе осветляла участки кожи на лице Акаши, придавая ему неземной, фантастический блеск. Принц-фейри в адидасовской ветровке, не иначе. Привлекательность Сейджуро никогда не была для него новостью. — Долго будешь пялиться? Я ведь и покраснеть могу, — внезапно нарушил тишину Акаши и, вопреки его словам, засмущался и покраснел сам Фурихата, в то время как он оставался совершенно невозмутим. — Прости, — нервно рассмеялся Фурихата, неловко почесав затылок. Акаши промолчал, но всё же перевёл на него взгляд: прямой, неотступный и внимательный. С какое-то мгновение, они молча смотрели друг на друга, и Фурихата почувствовал, как внутри поднимается что-то такое, чего он остановить не в силах, и это заставляло его мелко дрожать. Стало попросту страшно. И очень хотелось сбежать. По правде сказать, знакомство и дружба с Акаши Сейджуро — это то, чего в принципе не должно было случиться с таким человеком, как Фурихата Коки. Но случилось. Слишком разные для того, чтобы поладить, Акаши с Фурихатой нашли что-то общее в обсуждении литературы. Школьный книжный клуб, отчаянно нуждавшийся в последнем, пятом участнике, чтобы продержаться на плаву до выпускного класса, встретил Фурихату тепло, несмотря на неловкость и первоначальное молчание со стороны последнего. Фурихата исправно читал книги, но присоединиться к обсуждению не решался, ввиду собственной застенчивости и дискомфорта перед незнакомыми людьми, пока однажды не услышал то, что ему не понравилось. В тот вечер они обсуждали “Чудовище во мраке” Эдогавы Рампо и Фурихата, как всегда отстранённо наблюдавший за другими ребятами, слегка встрепенулся, стоило Акаши подать голос. Было что-то в его голосе такое…гипнотизирующее, что приковывало внимание и не отпускало до тех пор, пока он не смолкал. Если честно, Фурихата его даже побаивался. Конечно, никаких объективных причин на то не было, Акаши был очень вежлив и никогда никого не прерывал, но что-то на глубинном уровне инстинктов вызывало в нём осторожность и даже опасение, объяснение которому дать он был не в силах. — Можете счесть это за вкусовщину, но я считаю открытый финал непозволительной деталью в жанре детектива. Несмотря на то, что нам приводятся три доступные линии развития событий и подозреваемые, мне кажется весьма излишним приплетать к этому всему ненадёжного рассказчика, запутывающего читателя окончательно. Этот, так называемый, “детектив” слишком субъективен и мы не можем быть уверены до конца, что он прав и хладнокровно описал все доступные нам улики, чтобы сделать какие-либо окончательные выводы. — Но ведь в этом и есть суть всей книги, разве нет? — удивившись самому себе, подал голос Фурихата. — Название “Чудовище во мраке” ни что иное, как аллегория на человеческую душу, в которой могут скрываться чудовища гораздо страшнее, чем в страшилках. Человек, который вроде бы тебе близок, может оказаться законченным садистом, а хрупкая и прекрасная девушка, в которую ты по уши влюблён — хладнокровной убийцей. Эдогава показывает, что не всё так однозначно, как кажется на первый взгляд — всё зависит от обстоятельств и той самой субъективности, на которую влияет наша человеческая природа и чувства, вроде любви, веры или надежды на лучшее. Согласитесь, если ваша мать вдруг окажется убийцей, вы не поверите в это сразу — понадобится какое-то время, прежде чем все факты встанут на место и вы сможете объективно взглянуть правде в лицо… Акаша смотрел на него молча, прищурив глаза, в то время как Куроко и остальные с любопытством наблюдали за происходящим, не вмешиваясь. — То есть ты веришь в то, что окончательная разгадка верна? — небрежно поинтересовался Акаши, скрестив руки на груди и приподняв бровь. — Ну да, — пожал плечами Фурихата. — И тебя устраивает личность преступника? — Ещё как. Фурихата приподнял уголок губ, не скрывая самодовольного тона, на что Акаши хмыкнул и клуб продолжил обсуждение. С тех пор, Фурихата и Акаши нередко спорили о содержимом книг: Акаши дразнил его за восторженные отзывы над романтическими историями, а Фурихата отчаянно отстаивал человеческие чувства и поступки перед чёрствым и сухим сердцем Сейджуро в детективах, мистических рассказах и фэнтези. Фурихата влюбился в “Гордость и предубеждение” и “Маленьких женщин”, а Акаши высоко отзывался о Лавкрафте и Филипе К. Дике. Акаши высмеивал романтическую линию и омерзительное отсутствие самоконтроля у главного героя в “Игроке” Достоевского, а Фурихата искренне сочувствовал ему и верил до последнего, что что-то для него изменилось и они с Полиной смогут быть вместе. Затем, когда они проходили творчество Эдгара Аллана По, Фурихата сбросил Акаши картинку, которую посчитал достаточно забавной, чтобы та, по его мнению, смогла рассмешить Сейджуро, и тот, получив уведомление и просмотрев её, поднял на Фурихату такой невпечатлённый взгляд, что тот не мог перестать смеяться ещё десять минут под недоумённые взгляды участников. С того самого дня, он и Акаши начали переписываться: Фурихата сбрасывал ему бесконечное количество литературных мемов, тиктоков и забавных видео-отзывов на современные любовные романы на Ютубе, а Акаши изредка сбрасывал что-то в ответ: либо документалки или конспирологические теории, либо недовольные смайлики или стикеры с котами. (Последнее Фурихата находил особенно очаровательным, а первое вызывало чувство тепла в груди, потому что тот действительно смотрел и действительно тратил время на его безобразие, в ответ прося того же самого) Постепенно, литература стала не единственной темой для обсуждений между ними: Фурихата рассказал о том, что сам хочет начать писать и, к общему неудовольствию Сейджуро, это как раз-таки будут те самые любовные романы, от которых его тошнит. Акаши же рассказал о своей любви к верховой езде, настольным играм и супу-тофу и клятвенно клялся, что ни за что не прочтёт ни одной фурихатовской книжки. И, стоило признать, Акаши довольно быстро стал для Фурихаты близким и дорогим человеком: да, они часто спорили и Фурихате приходилось частенько чувствовать неловкость перед его категоричностью, но Акаши никогда не позволял уступать ему или заглатывать своё собственное мнение. Рядом с ним Фурихата чувствовал себя настолько комфортно, что мог быть собой без страха, стеснения или неловкости — Акаши всё равно слушал, принимал и, может быть, и не соглашался, но чувство того, что Фурихата был услышан и понят оставалось с ним всегда. Как и тёплое чувство привязанности, нередко рождающееся в груди всякий раз, когда они с пониманием смотрели друг на друга, замолкали в комфортной тишине или сидели рядышком за партой: Фурихата неизбежно спереди, обернувшись и увлечённо что-то рассказывая, а Акаши сзади, подперев подбородок рукой и внимательно его слушая. Иной раз, Фурихата замирал, видя его взгляд: мягкий и с нежным прищуром, и чувствовал, как внутри всё замирало и внутренности живота скручивало, но вопреки желанию сбежать, он оставался на месте и улыбался, чувствуя, что его место здесь. Рядом с ним. И сейчас он чувствовал тоже самое. — О чём задумался? — спросил его Акаши внезапно осипшим голосом, и Фурихата не смог сдержать смешка, видя его взволнованность. Как же это глупо. — О тебе, — честно ответил Фурихата, внезапно почувствовав, что страх покидает тело и его место заполняет уверенность. Акаши чуть округлил глаза и приоткрыл губы, собираясь что-то сказать, но в последний момент поджал их и отвернулся, не скрывая то ли досады, то ли недовольства самим собой. Видя его внутреннюю борьбу, Фурихата вздохнул и прижал руку к его щеке, тем самым привлекая внимание. — Сегодня может быть наш последний день, как участников книжного клуба, но я планирую быть рядом с тобой и дальше, — решительно заявил Фурихата. — Мы ещё не прочли с тобой “Четвёртое крыло” и не успели как следует поссориться на этой почве, чтобы ты надеялся так быстро от меня избавиться. Акаши сначала недовольно поморщился при упоминании злосчастного дитя маркетинга, а затем прижался к его щеке и буркнул что-то вроде: “Я не буду это читать”, на что Фурихата легко сжал его щёки обеими руками и, прижавшись носом к его носу, бессовестно заявил, что будет. — Потом я согласен посмотреть ту документалку про сложный ритуал призыва Архангела на Ютубе от Мистера Мифоса, — миролюбиво предложил Фурихата, на что Акаши, не скрывая заинтересованного блеска в глазах, обнял его за плечи и прижал к себе. — Я бы хотел, чтобы ты был рядом, даже если не смотришь мои любимые документалки на подозрительные темы и мы не читаем паршиво прописанные фэнтези, но зато с горячими сценами восемнадцать плюс. Фурихата слышал его будто бы сошедшее с ума сердце в грудной клетке и счастливо улыбался, потому что знал, что Акаши точно так же слышал и его собственное. — Звучит как отличный план. Он чуть отстранился, чтобы заглянуть в глаза Акаши, и заключил, что, наверное, нет ничего более обнадёживающего, чем видеть, что во взгляде напротив есть отражение всего того, что чувствуешь сам: любовь, преданность, страх и неуверенность. Что нет ничего человечнее желания сбежать, когда готов признаться в любви дорогому для тебя человеку. И нет ничего субъективного в желании поцеловать его, когда даже не произнеся три заветных слова, знаешь, что это взаимно.