— Ногами ватными ищу к тебе пути.
Порыв бурного ветра приносит из Цветочной столицы сумерки и над убежищем у горы заиграли первые звезды. А его беспокойному сердцу негде примоститься. — Санджи, пей! — его с хохотом подталкивает плечом Луффи — В этой стране мясо и пойло что надо! И Санджи опрокидывает в себя целый бокал белого, избегая взгляда капитана. Сейчас он совсем не уверен в том, что даже высококлассная выпивка поможет ему усмирить беспорядочно скачущие в голове мысли. Он наивно думал, что Зоро примет все спокойно. Ведь его взгляды, которые Санджи не мог не ловить на себе все время с момента возвращения из Тотленда, заставляли холодеть. И, возможно, поэтому он сейчас замирает взором в пустоту неприлично надолго. Все внутри клокочет, а сердце рвется в груди от желания разъясниться, и в то же время мечется от сжигающего изнутри раздражения. Коротило от каждого острого, неприкрытого взгляда, словно ему приходилось раз за разом пропускать через себя сгустки молний. И это утомляло. Ведь так не должно быть. Утомляло особенно сильно сейчас — когда Зоро исчез из поля зрения так же незаметно, как и его второй бокал вина в глотке. Санджи и до этого ощущал себя так, будто уже на пределе, где-то почти что на краю, у самой пропасти. А теперь он и вовсе уверен – нельзя пускать все на самотек. — Да-а… неплохое вино. И невольно дергает уголок рта, когда краем глаза видит, как Луффи показушно закатывает глаза, услышав унылые нотки в голосе своего накама. Конечно, Санджи знает, что его состояние, должно быть, слишком очевидно, но от этого видеть подобное не легче. — Санджи, поговори с ним уже! — смотрит совершенно наивными глазами, после чего закидывает тяжелую руку на плечо. — Это ненормально, что Зоро не пьет тут с нами. — и припечатывает, не меняя своего нарочито небрежного тона, от которого тянет дернуть плечом. Несколько секунд Санджи медленно моргает, пытаясь прогнать то неприятное и горькое ощущение, что сжало всю грудь. Потому что черт… он это знает. И у него вновь не находится сил, чтобы как-то подавить свои чувства, что бурлят в нем как черти в котелке. — Зоро быстро остывает! — и Луффи вновь делает то, что делает всегда — говорит о сложных вещах так, будто в них нет ничего особенного. Санджи бы очень хотелось, чтобы все действительно было так легко, каким видится в понимании его простого как пять белли капитана. И он не может не ощущать тяжести на душе, когда его взгляд рассеянно падает на то место, где пару минут назад отстраненно сидел Зоро. — Знаю… — тянет Санджи негромко. Собственный голос казался неживым, что заставляло досадливо закусить губу. Ему не хотелось звучать так, но он ничего не может с этим поделать. Луффи на это лишь крепче жмет его напряженное плечо, но больше ничего не произносит, ведь сказал все, что хотел, а остальное явно решил оставить на усмотрение Санджи. И после этого короткого разговора, он быстро осушает третий бокал вина и поднимается на ноги. — Удачи! — слышится напоследок.*
Санджи на выдохе достает сигарету и дает себе немного времени на раздумья. У двери в убежище мигает мутно-жёлтым пятном масляная андона. И табачный дым струится ввысь, от чего парочка окуренных мотыльков опьянено падает на землю. Вечер удивительно спокоен, но пуст. Громады пышной столицы моргают оранжевыми и белыми огнями, да плывут по небу световыми облаками. А шум моря, протянувшегося вдоль берега в дали, позволял дышать тише и свободнее. Свет с улицы рассеивается, кляксами падает под ноги. Санджи давит каблуком гэта окурок, делая шаг вперед. Скрип двери в тишине. И его причина беспокойного сердца сидит в мерцающем пятне света у стены с бутылем в руке. Черты его напряжены. Алкоголь, раздражение — не разобрать. Санджи на чужой лик смотрит пристально. Пол скрипит, когда Зоро поднимается, и тяжелыми шагами, что рвут в щепки воздух, подходит к столу. Его руки касаются округлой чаши, и в подсобке всё словно стихает, оглушённое тихим звуком журчания алкоголя. — Зоро, — зовёт тихо, пока все внутри сжимается от ожидания. Зоро так и не поднимает взгляда, но по тихому стуку дна бутылки о стол ясно, что тот все равно внимательно слушает. Санджи, не отрываясь, следит глазами за тем, как редкий свет ламп падает на его лицо, подсвечивая отстраненное, но спокойное выражение, на метры вокруг излучающее несокрушимую твердость. — Что? — и Зоро порывисто выдыхает. По плечам Санджи тут же прокатывается холод, когда видит его взгляд и слышит глубокий и хриплый из-за холодного алкоголя голос. В полумраке подсобки, где они решились сегодня выяснить отношения, его лицо кажется слишком серьезным и одновременно… печальным. — Поговорить, Зоро, — он внимательно следит за чужими скупыми эмоциями. — Что за комедию ты устроил? И сейчас, даже после короткого обмена словами, Санджи прошивает то же ощущение, что мучило его все эти дни. Ему снова до одури сильно хочется… потому что сердце начинает вновь тяжко биться в груди, разрываясь от желания излить все сковывающие мысли, настолько их… много. — Я устроил? — поднимает он голову, только чтобы посмотреть с укором. И Санджи усиленно не отводит взгляда от чужого изучающего взора, попутно пытаясь придумать ответ на неясный вопрос. Если уж Зоро ведет себя так, значит, дело действительно серьезно, и он не остынет от невнятного полуответа. — Я… — Ты идиот, — с сжатой челюстью и желваками — вся остервенелая злость. — Чертов эгоист. Санджи на мгновение прикрывает веки и медленно тянет носом воздух, чтобы привести свои мысли во что-то хотя бы отдаленно напоминающее порядок, после всего этого сокрушающего разряда тока от чужих слов. Делает шаг — хотелось быть ближе… прикоснуться. Но в самую душу тут же предупреждающе глядят, не подпускают. — Зоро… Санджи выжидающе смотрит, видит как Зоро сжимает краи чаши, и как напряжены его руки. Это выглядит… сломлено, хотелось пресечь это на каком-то неосознанном уровне. И в чужих глазах плещется прикрытая злостью обида, которую изо всех сил пытаются скрыть, но довольно безуспешно. — Почему ты не говорил мне? — произносит он очень медленным и тяжким тоном. — О своей семье. Что-то в чужих глазах внешне неуловимо, но очень ощутимо меняется. На что-то отчаянное. Хрупкое. То, что явно не хотели показывать. И Санджи чувствует, как ледяная россыпь ползет по спине, обдавая сердце нервной изморозью. Конечно, он знает, почему это задело Зоро. Почему он смотрит вот так. И почему выражение его лица становится слишком серьезным. А ночная тишь, повисшая между ними, пропитывается немой многозначительностью, что тяжестью оседает в воздухе. Он всегда откладывал… момент, чтобы рассказать, чтобы разобраться во всём этом. А все это жгучее копилось, пока не плеснуло через край и не обожгло. И вот он — Санджи, который упустил момент. Ему остается наблюдать за тем, как Зоро сначала плещет сакэ ему, а только потом себе, и в его жесте скрыто куда больше, чем кажется. Ведь этой полученной открытости Санджи хватает, чтобы почувствовать себя немного спокойнее. — Я не скрывал, Зоро, — застоялый голос тихим звуком слагает в охваченное напряжением пространство. Он не хочет, чтобы Зоро чувствовал себя так, тем более из-за него, но Санджи не знает, какие слова подобрать, чтобы заставить чужую душу усмириться. Маячащие в воздухе мгновения боли рассеиваются шагами Санджи, что все ближе подступаются к отстраненному виновнику беспокойного сердца. — Тогда какого черта ты ушел… — цедит сквозь зубы, и под его взором Санджи невольно сглатывает. — Ушел и самовольно хотел сдохнуть там! Зоро никогда не скрывался за стеной искусственных чувств. Ведь всегда ценил честность, даже если понимал, что она может принести с собой боль. Потому что никогда не умалчивал нечто по-настоящему важное из жалости к своим близким или к самому себе. В отличии от Санджи. Ведь самонадеянность худшее из его качеств. — Я не хотел подвергать вас опасности, — и пытается найти внутри себя хоть что-то, помимо грохота сердца. Тело действует самовольно и его рука находит чужое запястье. И… его касание принимают. На что Санджи с трудом подавляет внутренний порыв крепче сжать пальцы. Зоро дышит широко: шумный вдох, выдох с хрипом. В уголках его глаз краснота собирается, и крылья носа шире вздымаются. Хоть он и выглядит воинственно и раздраженно, Санджи чувствует, отчетливо чувствует, что Зоро в действительности не зол. Скорее… в нем слишком много эмоций. — Ты глупый, кок… Думаешь о себе хоть иногда? — медленно, словно с трудом сдерживаясь и выдавливая из себя слова, произносит Зоро. — Ценишь… себя? Вокруг хрупкая реальность, словно чужие мысли собираются в единое целое — то, которое не дает спрятаться ни за молчанием, ни за придуманным иллюзорным миром. Санджи скользит теплом ладони выше, задевая предплечье, чтобы успокоить, чтобы приблизить к себе. И с каждым касанием к горячей коже Зоро, можно почувствовать доверие: оно начинает плыть в воздухе, слышится в чужом тихом голосе, и в болезненном для обоих понимании. — Я места себе не находил… жрал себя за то, что не могу помочь. — от того, как он смотрит, у Санджи мурашки бегут по спине Слушает его тихий, ведь обычно Зоро грубит будь здоров, голос… внимательно. Каждое его слово пятном отпечатывается в душе, частицами впивается в самую кровь, и успокаивает тяжко бьющееся сердце. И Санджи смаргивает предательскую слабину с ресниц, нетерпеливо ближе ступает пока чужая грудь не касается его собственной. Они так близко, что дыхание почти становится единым, одним на двоих. Обвивает руками, упирается всеми чувствами в чужой избыток эмоций объятьем. Зоро расслабляется, выдыхает горячим воздухом у уха и дает опутать себя теплом. И Санджи чувствует, как чужие руки по спине гладят совсем невесомо. — За то, что не рядом. Санджи чудится, что он слышит свое имя в беззвучной дрожи губ. И от того, как близко к сердцу все воспринимает сейчас Зоро, больно ломит где-то между рёбер. Ломит от опаляющей искренности, от несказанного прямо, но высказанного даже откровенней, чем принято между ними. Он вновь встречается с взором напротив, и без осечки считывает в нем томленное нетерпение. Именно во взоре, не в силе рук, не в напряженной челюсти, и даже не в обозначившейся у сведенных бровей впадины. Они сталкиваются нос к носу, и Санджи водит большим пальцем по щеке, тепло растирает, а затем поцелуй дарит. Кроткий столь, но долгий, чувственный. Отстраняется моментом, тянет ломаную улыбку. — Простишь? — лбом к чужому прижимается, чувствует качания головы. — Что, не простишь? И тут стена отчуждения ломается, повисает вместе с мотыльками в тусклых пятнах масляного света, что почти осязаем. В чужом одноглазом взоре, зрачок — тёмный омут, мгновенно играющий от всплеска тепла. — Я сам тебя убью, если учинишь такое еще хоть раз. — Санджи хмыкает, передразнивая, ведь это ему кажется до одури правильным. Зоро утягивает в новый поцелуй. Улыбка впечатывается в улыбку. Крепкие руки прижимают за поясницу ближе, ведут пальцами вдоль спины да мнут светлый хлопок пятерней. — Идиот… — качает головой Зоро, и продолжает: — И ты прости меня. Санджи наконец позволяет тьме век застелить все вокруг и понимает, что наступившей ночью и правда будет спать спокойно. Прощен.*