Спрячьте меня, полковник

Альберту семнадцать лет, у него на руках кровь и занозы от тяжёлых решений прошлого, а в зелёных глазах всё равно детская непосредственность. Моран глядит почти с умилением, пока Альберт это не замечает и не улыбается в ответ лисьей ухмылкой. Моран тут же воротит нос и курит в пустоту. — Скучаете, полковник? — Ни капельки. — А научить вас играть в карты так, чтоб выиграли наконец у Уилла? — Ни к чему. — Боитесь и мне проиграть? — А чего бояться мальца вроде тебя? Тебе ещё семнадцать. — Мне уже семнадцать, — поправляет Альберт и уходит, бросив на кофейном столике очередное любовное письмо от потенциальной невесты. Такие письма приходят в особняк пачками. Мориарти совсем юные, но у всех троих завидное будущее, титул, богатство. А ещё острый ум, сладкая речь и прелестная внешность. У каждого по-своему. В высшем свете не положено вот так сразу свататься. Принято сперва долго путаться в витиеватых строках писем и украдкой уединяться на приёмах, чтобы помечтать. О будущем. О будущем, которого у Морана нет. Ему хорошо в сегодняшнем дне, в брызгах бренди на игральном столе, в поцелуях симпатичных блудниц. И в мысли, что когда-нибудь он отдаст жизнь за что-то полезное и великое. Когда Уильям скажет, конечно. Одному ему Себастьян Моран и подчиняется, одно его слово для Морана закон. Но отчего-то оторопь берёт, когда на пышном чаепитии Альберт подходит к нему, шёпотом прося-приказывая: — Спрячьте меня, полковник. Морану приходится объявить окружившим юношу девам, что у старшего Мориарти срочные дела, и увести его поглубже в дом. В подсобку. Только чтобы позже понять, что на самом деле это Альберт увёл его. — Женское внимание не сахар, а, Альберт? — Моран смеётся и покровительственно треплет юношу по волосам. — Привыкнешь ещё. — Как знать, — отвечает Альберт и достаёт колоду игральных карт. — Скоротаем время? — Старик мне зад надерёт, если буду отлынивать. — Возьму это на себя. Так что? Моран фыркает. — Бесишь, что такой мелкий, а деловой. Так и быть! Научу тебя паре трюков. — На желание. Любое. — Уже ставки? Ладно, как хочешь, — Моран цокает языком, стараясь не замечать, как изумрудный взгляд начинает колоть ядом. В конце концов, ему уже ничего в этой жизни не страшно. Или так он себе говорит. Это повторяется каждый приём у Рокуэллов. Воздыхательницы окружают Альберта, Моран спасает его под ложным предлогом, а потом они часами играют в карты в подсобке. Это весело до тех пор, пока Альберт не выигрывает — а выигрывает чёртов малец каждый раз. И желание всегда загадывает одно и то же. «Ответьте честно на мой вопрос, полковник». Вопросы у него бывают самые разные. Первый раз он просит рассказать армейскую историю. Моран рассказывает пять: одна цепляется за другую. Альберт уходит довольным. Второй раз Альберт спрашивает про охоту на тигра. Моран рассказывает с интересом и упоением, краем глаза замечая абсолютно зачарованные изумруды. Такие, что даже в зрачках их чудится мерцающая пыльца древних фей. Третий раз Альберт просит Морана показать военные шрамы. — Да что ты там в раздевалке не видел! Вечно пялишься, — отмахивается Моран. Но юноша уверяет его, что это не то же самое. Он хочет рассказ о каждом полученном шраме. Моран скрепя сердце соглашается. Альберт слушает, смотрит, трогает. Четвёртый раз случается, когда Альберту исполняется восемнадцать. Помимо праздника в семейном кругу положен официальный приём. Спасти повзрослевшего именинника оказывается непросто, но Моран справляется. Снова подсобка. Снова карты. А на этот раз и выпивка. Снова победа Альберта, но в этот раз так и быть, пускай. Подарок на день рождения. — Вы поддались, полковник. — Почему бы и нет? Давай уже свой чёртов вопрос. — Какие девушки вам нравятся? Моран отчего-то медлит. И правда, какие? О симпатиях, любви, чувствах он давно забыл. Замёл их под казарменную кровать, закопал на могилах убитых сослуживцев. Зачем мертвецу эти чувства? — Блондинки в длинных юбках, — Моран отвечает первое, что пришло на ум. В конце концов, пару дней назад он спал с такой девицей. Изящные черты лица Альберта на миг напрягаются, колеблются, точно потревоженная водная гладь. — Понятно. — Встречный вопрос. А тебе какие? — Разве я сказал, что они вообще мне нравятся? — снова эта лукавая улыбка. — Неужто и первой любви у тебя не было? — Этого я тоже не говорил, полковник. Может, она и сейчас есть. Моран приподнимает брови и выпивает ещё стопку настойки. Травит разум, чтобы тот не обдумывал лишнее. Выбирает не знать, не замечать. Пятый раз происходит уже в поместье Мориарти. Побег, подсобка, выпивка, карты. Но в этот раз правила меняются. Теперь Альберт просит не отвечать, а смотреть. Показывает Морану собственные шрамы и ожоги — от неумолимых тренировок со стариком Ренфилдом, от игры с огнём, от охоты на зверствующих аристократов, от... собственной руки Альберта. — Дурак, — цокает языком Моран, глядя на последние. — Вся жизнь впереди, а ты... Хочет тронуть, но Альберт перехватывает его руку, кладёт ладонь на шрам у себя на груди. Моран успокаивающе гладит. — До свадьбы заживёт. — Вы совсем не умеете выбирать правильные слова, полковник. Шестой раз случается уже не в подсобке. Альберт просит подняться к нему в спальню, а сам куда-то исчезает. Пьяный Моран расслабленно ждёт, облокотившись на отвратно мягкую кровать, и думает, зачем Альберт задёрнул шторы. А потом в комнату бесшумно входит она. Белые кудри вьются по голым плечам и плоской груди, стройная талия обхвачена нарядным корсетом, в вырезе длинной зелёной юбки сверкают белые бёдра в кружевных чулках. Моран встаёт, и она танцует вокруг него. Танцует так, как ни одна кабацкая девка бы не смогла. Свободная, как морская птица, и жгучая, как бренди на языке. Танец без музыки обрывается лишь тогда, когда Моран ловит танцовщицу за плечи, покрытые слишком знакомыми шрамами. Ловит и понимает, что пойман сам. Поцелуй обездвиживает полковника до кончиков пальцев, словно змеиный взгляд Медузы Горгоны. Отрезвляет колким осознанием того, на что Моран сознательно закрывал глаза всё это время. Альберт хочет обнять его за шею, углубить поцелуй, но Моран не даёт. Ловит его руки. Стягивает с его головы белый парик и швыряет к двери. Дёргает за верхний край корсета: — Сними это... Тебе это не нужно, снимай. Живо! — слова эти звучат явно не с той интонацией, с которой их хочет услышать Альберт. — Вы говорили, вам нравится... — Вроде такой умник, а где сейчас твоя голова? Не нужно прикидываться кем-то другим, чтобы понравиться. — Так что же, без этого всего... нравлюсь я вам, полковник? Моран впервые видит его такого раненого, открытого для всех кинжалов мира, болящего. Смотрит на его красивое молодое лицо, различая еле заметные ранки от чересчур усердного бритья. Глядит на сухие приоткрытые губы, на мокрые зелёные глаза... Хочет Альберта обнять и оттолкнуть одновременно. Горло сдавливает боль, но Моран говорит: — Ты восхитителен. Привлекательнее дьявола, куда до тебя городским блудницам. Умный... даже когда не надо. Со справедливым и яростным сердцем. Будет ещё всё у тебя, Альберт. Будет. Будет кто-то такой же красивый и всемогущий, как ты. А не однорукий мертвец, не знающий мира дальше кабаков, девок и карт. Твоё будущее должно... — Уильям вам не говорил, полковник? — Альберт прикрывает влажные глаза, и его ресницы слипаются от слёз. — Не говорил, чем кончается его план? Перед вами такой же мертвец, как и вы. Будущего нет ни у кого из нас. Миг осознания, и Моран целует. Целует крепко, снова и снова. Как никогда и никого не целовал. Целует Альберта в лоб, ерошит волосы, сминает задравшуюся юбку. Хочет спрятать от мира, от смерти, от судьбы, которую тот давно и не по годам мужественно выбрал сам.

***

Время пролетает слишком быстро. Игра в прятки на приёмах прекращается, Альберт больше ни от кого не бежит. Не бежит он и от своих чувств: принимает, но не выражает их более прямо, чем витиеватые ироничные комментарии. Год за годом искры между ними вспыхивают всё ярче, но в постоянное пламя так и не разгораются. Порою, в пьяном ли желании, в трезвой ли ярости, они спят друг с другом. Так бесстыдно и откровенно, будто завтра для них не наступит. А оно всё наступает и наступает, даже когда не должно. Годы спустя после ужина с Холмсами они будут сидеть вдвоём на полу в только что прибранной гостиной. Моран осмотрит небрежно отросшие орехово-каштановые волосы, едва заметные морщинки над губами и меж бровей. Глянет в глаза, где за покоем скрывается печаль. И подумает, что Альберт в чём-то теперь такой же, как он: отринувший всё, что у него было, мертвец. Если не снаружи, то внутри так точно. Кажется, он подавал дурной пример. — Спрячьте меня, полковник, — снова попросит Альберт. И Моран укроет его в своих объятиях без лишних слов.