У Земо холодные руки

      У Земо холодные руки.       Баки помнит. Память — зыбкий песок в часах, но Баки помнит, и помнить — страшно.       Баки помнит легкое цыканье затворов перед взрывом, помнит, с каким щелчком вылетает кость из сустава, помнит, что кровь пахнет металлом и тошнотворной тяжестью страха, что не всегда выстрел оказывается добивающим — некоторым нужны секунды, некоторым — когда толчками, прямо из разорванной артерии — нужно полторы-две минуты. Некоторым — часы, и нет ничего милосердного в том, чтобы обрывать часы новым выстрелом.       У Земо холодные руки — Земо мертв уже давно, еще с Соковии мертв, и после столь успешно-безуспешного разлада Мстителей тоже мертв, Т'Чалла, может, и остановил руку, что держала у виска пистолет, но Земо мертв не от пули.       У Баки нет привычки делить мир на черное и белое — у Зимнего Солдата не было цвета, кроме цвета крови, а расслаивать на хорошее и плохое, будучи преступником — бывшим, подневольным, но какая к черту разница — слишком лицемерно. Баки вообще не делит на цвета — ни серых оттенков, ни светлых, ни темных, Баки считает, что его головы достаточно — понимать, чья корысть и чей вред превышает все меры справедливости и чести.       У Земо холодные руки, пустой взгляд и желание умереть — безразличие в движениях и лед вместо костей, Земо давно мертв, у Земо — безотказный код в голове, и этот код отказал ему так же, как Баки смог отказаться от своего. В случае с Земо — цель не оправдывала средства.       Баки думает про Клинта и про Ронина, и правда в голове слегка искрит — это не только прерогатива Земо — мстить миру, но Бартону эта месть была прощена, хотя смертей он принес больше. Справедливость — странная вещь.       Баки знает — историю пишут победители, Баки знает, что, преуспей тогда барон в своей священной обезображенной мести — и его частвовали бы как героя, в конце концов, — как мертвого, но героя, остановившего распоясавшихся суперлюдей. Как мученика, потерявшего всё — и всё в итоге отдавшего. У Земо холодные руки, и движется он — как тепловой двигатель, на жаре собственного гнева, гнев сгорает в сердце, сердце — раскалённая печь, и жар — и так не доходит до рук.       Баки помнит — его почти не гложет, на самом деле. Он мог бы обманываться тем, что Земо сбежит — но Баки старается не лгать хотя бы себе — его психотерапевт не оценила бы. Земо не сбежит. В этом нет никакого смысла — не важно, где он будет, пока сердце механически качает холодную голубую кровь по венам. Баки знает — он сам жил так много лет.       — Ты опять загоняешься, — журит Сэм. — Что не так?       Баки едва морщится — и глушит дрожь лицевых мышц, не выдавая своей досады. Мирное время выкручивает из него кости и жилы, Баки старается наслаждаться спокойствием, но тело напряжено всегда — готовое сорваться с места.       У Земо холодные руки, и Земо — сбежал из своей уютной берлинской камеры как только Баки его поманил — что может быть показательнее?       — Не уверен, что я поступил правильно, — говорит Баки. — Когда отдал барона Дора Миладже.       Сэм фыркает и закатывает глаза, стучит кулаком по металлическому плечу и трясет головой. Оживленная улица воет и люди одновременно умудряются расступаться перед ними — и в то же время неуклонно накапливаться, и Сэм сверкает белозубой улыбкой, а Баки — старается не убить людей взглядом исподлобья. Они не боятся. Ни его синих глаз, ни его нахмуренных бровей, это необычно — и это бесит.       — Дора Милажде отдали его в Рафт, мне кажется — всё достаточно справедливо, — возражает Сэм, легко улыбаясь прохожим.       Баки не говорит ему — ничего справедливого. Моральный компас сбоит, Баки думает — что Стив бы сделал? — и не может найти ответа. Стив был готов предать родину ради Баки. Фактически — предал. У Баки нет сил на такое сложное действие, как предательство.       — Человек, ненавидящий суперлюдей в тюрьме для суперлюдей — какая ирония, — дополняет Сэм с фырканьем. — Там ему самое место.       Баки машинально кивает и ссутуливается. У Земо холодные руки, Баки помнит — и глаза его холодные помнит тоже, и что-то похожее на предвкушение, когда Баки поднимал пистолет, наводя дуло прямо в лицо, лёгкое движение в уголке губ, словно невыпущенная улыбка, и тогда Баки думал — опасен тот противник, что не страшится смерти.       И тогда Баки думал — он был разочарован, что не умер — или что Баки действительно сделал всё по-своему?       Рафт — неприступная крепость для людей с силой физической, но сила Земо в его мозгах — опасен тот противник, которому нечего терять, но Земо… нечего брать тоже. Он останется там, где он есть, пока его не потянут насильно — пока не подсадят, не заинтересуют, не предложат что-то стоящее.       — Уж лучше так, чем если бы ты его все-таки убил, — добавляет Сэм много тише.       Баки согласен. Лучше так. Баки помнит — у Земо холодные руки, и кривая ухмылка, и неловкий смех, когда — я не просто так ношу это пальто, врожденная мерзлявость — бич уроженцев северных стран, — Баки понимает. Баки думает, что руки его остыли в Сибири — и больше так и не согрелись.       Соковианский мемориал — неуклюжая попытка закончить всё там, где оно начиналось, у Земо — холодные руки, и zhelanie на его языке намного мягче, чем русские говорили, и звук жужжания перемежается с лишним звоном в первой букве. Земо плевать на акцент. Зимнему Солдату было плевать тоже, но Баки — цепляется за каждое несовершенство произношения, когда воспроизводит сцену в берлинской тюрьме в голове.       У Зимнего Солдата не было цвета, кроме цвета крови, Баки теряется в своей новой способности видеть — это хуже, чем если бы дальтоник получил недостающие колбочки — это сродни тому, чтобы слепец прозрел.       — У него было не пожизненное, — говорит Баки тихо, но четко. — Но из Рафта — он больше не выйдет.       — Он сбежал из тюрьмы, Бак, это не очень законно, — отвечает Сэм, и они поворачивают на чуть менее оживленную улицу — но люди всё равно толпятся. — И определенно увеличивает срок заключения.       Даже несмотря на то, что он помог? — не спрашивает Баки. — Несмотря на то, что сдался добровольно? Он понимает. Серая мораль и выборочная справедливость — Земо по головам был готов идти в своей мести, не обращая внимания на человеческие жертвы. Это называется психопатия — и в комплекте с его аналитическими способностями и манипуляторскими наклонностями, она делает его в чем-то — самым опасным заключенным Рафта.       Баки помнит, у Земо — холодные руки. Баки бы ненавидеть барона всем своим вновь свободным сердцем, но ничто не проходит бесследно — и Зимний Солдат бесследно уйти не смог, и Баки помнит, и память — как песок в часах, и холодные руки, и холодные глаза, и холодную усмешку — и теплые, почти жаркие на контрасте — губы.       И Баки почти ожидает что-нибудь насмешливое — как “будет о чем вспомнить в тюрьме”, например, но Земо уносит себя с Дора Миладже беспрекословно и безмолвно — куда только делась надменность и вычурная язвительность?       — Всё ты сделал правильно, — почти повторяется Сэм.       Баки не хватает блокнота в нагрудном кармане, и перчатки — почти привычные, но все так же неудобные, и улица жужжит рассерженным улеем, и холод у соковианского мемориала — как проник под кожу, так никуда и не делся, Баки помнит острое разочарование в холодных глазах, когда пистолет пусто щелкает, и помнит звук падающих на гранит патронов, и помнит — бессловное осуждение Айо. Баки плевать. Сомнения съедают его целиком, как съедает ненависть вперемешку с zhelaniem.       Нет уверенности — откуда эта ненависть. Земо был предельно честен тогда, Земо — говорил, что ему жаль, Баки верит в это. Цель для Земо оправдывала средства, и Земо пользовался всем доступным оружием и людьми. Нет уверенности, потому что Баки не может сказать точно — он ненавидит его, или себя — за то, что к нему ненависти больше нет.       — Надеюсь, — хрипло отзывается Баки и слегка ежится.       Пальцы покалывает от холода.       Окрылённый своим новым званием, Сэм слегка отрывается и идёт вперёд, Баки чувствует, как давит на шею и плечи, словно он должен сложить голову, спрятать себя, когда они вступают в проемы стеклянных дверей очередного очень-секретного-штаба, Баки думает, что ему тут не место.       Оказывается, что не место тут — только Сэму. Сэм — как был Мстителем, так Мстителем и остался.       У Земо — холодные руки, и выпуклые родинки под пальцами живой руки, и слегка шероховатая кожа, нагревающиеся под ладонями скулы, когда Баки обхватывал чужое лицо в агрессивной нежности, Баки хотел бы забыть, но память — песок в часах, песку некуда из часов деться, либо всё — либо ничего, снова разбитое стекло снова безразличная пустота, снова rassvet.       Баки не делит мир на цвета, мир сам не делится, современность доходчиво объяснила, что серая мораль — единственно верный способ восприятия, Баки помнит — Стиву это не нравилось, но даже он с этим свыкся.       Ему доверяют больше остальных. Ничего лестного в этом нет, Баки знает — ничто в этом мире не способно стереть Зимнего Солдата и память о нем, никто не воспримет его отдельно от него. Никто не воспринимает — но есть хриплое, слегка угловатое Джеймс, и Баки почему-то кажется, что Земо — единственный живущий, кто понимает.       Сэм, как был Мстителем, Мстителем и остался, и он нахмуренно вслушивается в короткое представление, пока Баки читает документ, и старается не обращать внимания на масляный взгляд женщины перед собой, и старается не обращать внимания на Уолкера в извращённым костюме Капитана Америки — практически в расцветке ГИДРЫ.       — Громовержцы, — она говорит продающим голосом. — “Оступились раньше, сейчас — на защите всех славных граждан Америки!”.       И Уолкер усмехается на фоне, и Сэму это не нравится, и Баки не нравится тоже, и где-то глубоко в голове пульсирует — у Земо лисий взгляд, увядающая зелень в глазах, и скука мешается с любопытством, и разочарование мешается с облегчением, и Баки ненавидит то, как искрит в голове zhelanie, глупость — несусветная, и в Ваканду ему дорога закрыта будет ещё годы и годы, и Айо будет настолько зла, что, возможно, явится лично, и доверия он потеряет ощутимо, и, возможно — почти наверняка — проблем потом не оберется; но он читает файл целиком, колеблется, всматривается в имена, сравнивает, вдумывается, и снова колеблется — среди имён нет никого, кто приблизился бы к Земо в тактическом мышлении.       Баки нервно заставляет себя не ухмыляться, и его голос — скрипит проржавевшей насквозь сталью.       — Согласен, — он говорит. — С одним условием.