***
Всю дорогу до аэропорта они ехали молча. За окном проносился пасмурный пейзаж весенней Москвы, яркими, расплывчатыми огнями фар и вывесок, по окну и кузову машины барабанил мелкий противный дождь. Ренегат чувствовал себя немного потерянным — несмотря на то, что утреннее волнение немного успокоилось после совместных сборов, душу продолжало грызть непонятное чувство беспокойства. Он всё ещё не знал куда они едут, не знал зачем им уезжать на несколько дней куда-то, где также холодно и скверно, и не был уверен стоит ли им ехать туда вдвоём сейчас. В момент, когда буквально накануне они разругались вдрызг, игнорировали друг друга целый вечер, Яков не приехал ночевать домой… А сейчас они уже едут в далёкое никуда, как будто вчера ничего не было. Выгрузившись из такси и расплатившись с водителем, мужчины устроились около входа аэропорта, скинули свой багаж на ближайшую лавочку и закурили, ведь ближайшие часов пять, а то и все семь, будут лишены такого простого удовольствия. — Может расскажешь наконец — куда мы собрались посреди недели? — Тебе понравится, обещаю. Ренегат осовело моргнул, вдыхая ядовитый дым глубоко в легкие. Хороший ответ, очень конкретный да объясняющий абсолютно всё, даже больше. Мужчина повернулся к своему спутнику, с недовольным прищуром уставившись на его профиль. Немного нахохлившийся от мерзкой мороси, с натянутым чуть ли не до носа капюшоном толстовки, что ему была большой на пару размеров, пятидневной рыжеватой щетиной на щеках и подбородке, ярко выделяющимися на бледном лице синяками под глазами (всё-таки не спал, гадёныш), сухими, потрескавшимися губами, Яков выглядел на удивление счастливым. Пускал колечки дыма в воздух, мечтательно поглядывая на самолеты за забором, что ровными рядами стояли на взлетно-посадочной полосе, готовясь к вылету, и молчал как заправский партизан. Выдохнув отравленный дым через нос, Саша поправил очки и снова затянулся. Допустим, скоро он и сам узнает как минимум город и страну их места назначения, но ясности это же всё равно не прибавляет. Однако… Так ли это важно, когда едешь с любимым человеком? В болезни и здравии, горе и бедности, на край света и вот это всё. Где бы они не оказались, это всё равно будет хорошее место просто потому что Яков будет рядом. С остальным можно разобрать по прибытии. Проходя регистрацию на рейс, как оказалось, в Ереван, столицу солнечной Республики Армения, вопросов становилось только больше. Мужчины спокойно прошли предполетный контроль, даже если Ренегат ненавидел весь этот процесс выгребания всего и вся из карманов, временной конфискации ремней и обуви с верхней одеждой для прохода через рамки металлоискателей, после чего отправились в путь по длинным коридорам международной зоны ожидания в поисках своего выхода на посадку. Пока они шли по светлым помещениям аэропорта, сашин взгляд то и дело с тоской цеплялся за витрины алкогольных магазинов, мелькавших цветными вывесками на периферии — очень хотелось закупиться чем-нибудь в полет, небольшая бутылка друга Jack Daniels’а никогда не будет лишней… Но каждый раз, когда Саша засматривался слишком на долго, его обязательно одергивали легким толчком в плечо и строгим взглядом, в коем читалось резкое «нет». Яков никогда не понимал его пристрастие пить во время, до или прямо сразу после полёта, вся эта полётная суета была ему чужда ибо засыпал он каждый, каждый чертов раз чуть ли не раньше, чем шасси самолёта отрывалось от земли. Хорошо же человеку без аэрофобии живётся, ничего не скажешь, Саша всегда немножко завидовал. Добравшись до зала ожидания прямо напротив своего выхода, мужчины уселись в кресла. До начала посадки был примерно час, чем себя развлекать всё это время без возможности пойти хотя бы выпить пива Ренегат искренне не представлял, с учётом, что свои наушники он, кажется, забыл где-то дома, на кухне… — Саш. Задумавшийся было Леонтьев отмирает, поворачивая голову к партнеру. Яков, прекрасно осведомленный за столько то лет совместной жизни о ренегатовских проблемах с самолётами, услужливо подсовывает незаконченную книжку, что должна была лежать дома, на прикроватной тумбочке. Саша смотрит чуть удивленно, вопросительно поднимает бровь. Яков улыбается — его всегда смешит эта заразительная княжеская привычка, которую, кажется, унаследовали все члены коллектива, и просто жмёт плечами. Лицо Ренегата смягчается, в груди трепещется что-то маленькое и теплое. Что-то, что, как казалось ещё вчера вечером, когда Леонтьев засыпал в одиночестве в их общей постели, могло навсегда быть потеряно. Пока Саша не успел погрузиться в книгу, стараясь отвлечь себя от мыслей об очередном полёте на этих ужасающего вида тесных кусках железа на высоте десяти тысяч метров над землей, Яше надо было решить ещё один важный вопрос. Быстро найдя в одной запрещенной социальной сети, специализирующийся на фотографиях, нужный пост, Яков скинул его своему спутнику в диалог. — Посмотри Директ. Сейчас. Саша оторвался от книги, которую уже начал было читать, и залез посмотреть то, о чём его попросили. Среди кучи непрочитанных сообщений от друзей и поклонников, их с Яковом диалог светился одним единственным непрочитанным сообщением. Саша открыл и посмотрел что же это. Яша с непередаваемым чувством удовольствия следил за резкой сменой эмоций на лице Леонтьева — как легкое недовольство тем, что его отвлекают на какую-то глупость, сменяют задумчиво нахмуренные брови, прям видно как в сашиной голове вертятся шестеренки мыслительного процесса, после чего лицо вытягивается в искреннем изумлении. — Ты серьезно?! — в голосе Саши слышатся немного истеричные нотки, удивление где-то на запредельном уровне. — Ага. Хотел вчера вечером рассказать, сюрприз сделать. У них сейчас тур, если ты не знал, сто лет со дня начала Геноцида Армян. Подумал, было бы круто увидеть их первый концерт на исторической родине. Саша с удивлением смотрел на публикацию. Очень простую, заурядную публикацию, которая сказала ему всё, что было нужно и важно, развеивая все сомнения насчёт этой неожиданной поездки. Саша, наверное, минут пять как дурак пялился в экран смартфона очень, очень неверящим взглядом, пока в голове окончательно не улеглась мысль о реальной причине их путешествия. Когда первый шок прошел, Саша оторвался от смартфона и взглянул на Яшу. Смотрит, моргает раз и солнечно улыбающийся образ взрослого мужчины, с пирсингом в брови, рыжеватой бородкой с парочкой серебристых волосков, в очках с тонкой оправой и лучиками заметных морщинок в уголках глаз искажается. И вот уже на щеках и носу россыпь ярких веснушек, что только-только вылезли после прогулки, в глаза лезет кучерявая челка, что горит золотистыми отливами на свету, голубые глаза, ещё не скрытые за линзами очков, блестят ощутимым нетерпением, а улыбка мягкая, всё такая же солнечная, точно такая же как и сейчас, как будто и не было всех этих прожитых лет. Только на этот раз в руках не смартфон — старый CD-плеер, а Яша смеется и улыбается, максимально довольный собой, нацепив на Лося смешные проводные наушники. Наушники, из которых под тяжелый гитарный грув и резкие жесткие барабаны изо всех сил ревёт мелодичный, очень узнаваемый голос одного армянского парня. У них вышел второй альбом совсем недавно, вообще непонятно где Яша умудрился достать такую хорошую копию на диске, но это волшебно — музыка волшебная, пронизанная «от и до» этническими мотивами далекой страны Закавказья с грязными металлическими риффами, оглушающе громкими барабанами, остросоциальными, но очень простыми текстами, что буквально орут о тяжести эмоций автора. И Яша поразительный, такой красивый, счастливый, игнорирующий всё вокруг кроме них двоих и этой музыки, даже если за спиной недовольный друзья, что никак не могут начать репетицию. Саша моргает ещё раз, и образ растворяется. Только вот человек перед ним остается, точно так же как и волшебство, что было тогда. Леонтьев буквально кончиками пальцев ощущает, как покалывает от желания обнять до треска в ребрах и зацеловать своего партнера за такой великолепный, самый лучший, охуеннейший подарок… Однако сейчас он может позволить себе лишь улыбку и слова: — Прекрасный сюрприз. — Я же сказал, тебе понравиться, — возвращается улыбку Яков. В груди становится ещё теплее от этой улыбки.***
Время до посадки проходит практически незаметно, Саша полностью погрузился в чтение, пока рядом Яша усиленно залипал в смартфон, то и дело начиная клевать носом, слишком медленно моргая с каждой минутой. Как хороший друг, Лось даже предложил пару раз всё-таки подремать пока время было, он же в любом случае разбудит когда нужно, но Яша только отмахивался и причитал «зря что ли бизнес-класс брал, вот сядем и посплю». Ренегат кивает очень скептически и возвращается к чтению, иногда поглядывая на своего уставшего партнера. Мысль, то и дело всплывающая в голове, «а ведь это ты виноват, что он не спал сегодня», неоднократно приходится отгонять. Когда мелодичный женский голос громогласно объявляет о начале посадки на их самолёт, Саша оттягивает этот момент как может. Складывает книгу и куртки в их сумки, по два раза проверяет всё ли они взяли, неохотно просматривает все сообщения и электронные письма, что скопились в телефоне, но время всё равно подходило к концу. Всё-таки прикорнувший на кресле Яша даже выглядел неудобно, скрюченная поза, поджатые под себя ноги, голова устроилась на спинке кресла под неудобным углом, у Саши от одного этого вида начинала предательски ныть шея, смартфон так и норовил выпасть из рук. Но даже так прерывать яшин сон казалось кощунственным, но женский голос, сообщающий об окончании посадки, все решил за Леонтьева. — Ях, — Саша острожно потряс своего спутника за плечо. — Пять минут, Сань… — ноет Яша, зарываясь носом куда-то себе в плечо, отворачивается от раздражителя, неуклюже пытается стряхнуть руку со своего плеча. А когда его снова начинают трясти, бурчит. — Лось, отвали, спать хочу… — Яш, блять! Я знаю, давай, нам надо идти. Посадка заканчивается. Тяжело вздохнув, Яков всё-таки открывает глаза, трет глаза под очками, встаёт. Тело тут и там отзывает неприятными ощущениями от сна в неудобном положении, из груди вырывается болезненный вздох. Пока Саша вёл их к выходу, отдавал на проверку стюардом билеты и паспорта, Яша мог только равнодушно топтаться рядом, не прекращая зевать, и пытаться размять затекшую шею, громко щелкая позвонками. Наконец-то оказавшись в самолете, Яков практически сразу юркнул на своё место у окна, скинув свой рюкзак на соседнее кресло, что предназначалось Леонтьеву. Саша только покачал головой, но без лишних комментариев убрал и свой, и яшин багаж на полку, после чего занял своё место. Яша уже успел скинуть кеды, забраться с ногами на сидение, непонятно откуда достать плед и завернуться в него так, что был виден один нос да очки на макушке. Такая очаровательная на первый взгляд привычка, которая иногда оставляла Лося и без подушек, и без одеяла, когда Цвиркунов не в самом благоприятном расположении духа бессовестно заграбастывал себе все спальные атрибуты, начиная активно ворчать и дуться на все попытки отобрать свою законную половину. Благо, что с возрастом лишнюю пару они всё-таки приобрели и таких эпизодов стало гораздо меньше… — Надо всё-таки хоть раз отправить тебя багажом, чтоб денег лишних не тратить. Места в любом случае много не займешь, да и по габаритам пройдешь сто процентов… — проговаривает с самым серьезным лицом Саша, глядя как Яша всё больше и больше старается свернуться клубочком на кресле в своих попытках устроиться поудобнее. От такого замечания Яша прекратил двигаться и высунул лицо из своего теплого кокона со скептическим прищуром. — Серьезно? Шутки про рост? Спустя десять лет совместной жизни? — Саша, видимо, собирается что-то ответить, но ему не дают. — Неа, нет, даже не пытайся оправдываться! Чтоб ты знал, дворфы — великий, древний народ, и свои ростом мы гордимся поболе вашего. По крайней мере, не страдаем от недостатка места в любом транспорте, как некоторые медведеподобные создания. — Даже никаких шуток про эльфов? — с улыбкой удивляется Леонтьев, пропуская комментарий о медведях мимо ушей. — Не обижайся, Рень, — усмехается Яков. — Но ты даже в свои молодые годы на квендов похож не был! Ну, если только на лесных… Они же как раз были обделены мудростью, в отличие от своих собратьев. Но на Бьёрна ты сходишь гораздо больше. Лицо Саши искажает глубокая и очень напускная досада — как же так, даже эльфом ему не быть! Ужас! Остается только на короля оборотней претендовать, что тоже неплохо. — Раз не умом, то другими качествами компенсируем сполна! — Леонтьев «загадочно» поиграл бровями. — Ага, идиотизмом и упрямством, — Яша улыбается этой нелепости, немного закатывая глаза. — Но никто же не говорит, что мы не переносим таких вот загадочных личностей. Я вот одного конкретного — очень даже. С удовольствием, если говорить начистоту. Сашины щеки заливает очень милый румянец смущения. Уже не такой заметный как в молодости, когда ещё гладкие щеки юного Лося каждый раз от признаний чувств и комплиментов краснели так, словно на улице тридцатиградусный мороз — теперь на скулах были видны только небольшие розоватые пятнышки, кои легко было спутать с чем-то другим. Желание целоваться (снова), плюя с высокой колокольни на общественное мнение и правила приличия, стремительно расползалось, заполняя всю грудную клетку, но нельзя. Они оба это знают. Яков улыбается в последний раз, прежде чем окончательно отвернуться к окну и спрятать всего себя в пледе до конца полёта. Но Саше даже этого достаточно, чтобы знать — полет пройдёт нормально.***
Никто точно не знает почему, зачем и как, но вот уже вторую неделю музыканты «Северного Флота» застряли в студии на репетициях. Несмотря на два отыгранных концерта, в Москве и родном Петербурге, даже если всё прошло не идеально, Леонтьев всё никак не хотел униматься и потребовал (а Яша, в уже более мягких интонациях, фактически упросил) всех участников собраться в Москве, чтобы закончить и отрепетировать те композиции, что должны быть записаны на предстоящий альбом. У каких-то треков ещё не было текста, где-то на основной мотив не были найдены необходимые партии барабанов и гитар, какие-то, в общем то законченные песни, просто не нравились Саше по звучанию — кажется, он в каждом прогоне каждой композиции мог найти изъян, который бесил его с такой страшной силой, что Лось ночами продолжал сидеть в студии, уже вернувшись домой, и перебирать варианты того, как это можно было исправить. Тексты тоже совершенно не шли. Записки на любых попавшихся под руку клочках бумаги, в тетрадях, заметках на телефоне и текстовых файлах на ноутбуке продолжали множиться со страшной силой, но всё это было не то. Не находились те слова, что гармонично бы легли на уже придуманный музыкальный мотив, а те что уже были — никуда не годились по мнению Саши. Чашки с кухни и стаканчики от кофе из кофейни на первом этаже дома начинали заполнять чуть ли не всё пространство в их студии, пока Ренегат, в своих творческих метаниях увлеченный работой, не обращал внимание ни на что вокруг. Каждый раз, когда у Якова появлялась свободная минута между заботой о доме и Саше, бесконечными звонками и переписками по организации записи альбома, согласования их выступлений ближайшим летом, склоками с Поручиком, который мечтал как можно быстрее оказаться дома, и долгими разговорами с Пашей и Алексом, мечтавшими о том же самом, мужчина забирался в студию к своему медведю-затворнику и предлагал помощь. Не сказать, что Ренегату она была так уж необходима — тексты он в любом случае напишет сам, сомнений не было. Но всегда соглашался, вручая гитару в руки, и так они сидели до самой ночи, пока пальцы не начинали ныть от игры, спину и плечи не сводило от долгого сидения, голова не переставала соображать, а глаза слипались так, что они засыпали там, где сидели. Когда они приходили в таком очень помятом состоянии днём следующего дня на репетицию, Поручик злился и орал, что толку от такой репетиции по нулям, Алекс только грустно вздыхал, но не возникал, а Паша шел за двойной порцией кофе конкретно для них и всех остальных — видит бог, им это нужно. Но всем было ясно, что этот цирк пора было заканчивать.***
— Привет, Юль… — Яков осторожно отвечает на звонок. — НЕ СМЕЙ МНЕ ЮЛЬКАТЬ ТУТ, ЦВИРКУНОВ! — рассерженный женский голос Юли Бестужевой практически кричал. — Ты мне что две недели назад обещал?! ЧТО ЕЩЁ ПОЗАВЧЕРА МОЙ МУЖ БУДЕТ ДОМА! Так какого, спрашивается, он всё ещё торчит в вашей Москве?! — Юля… — Яков вымученно вздыхает, кидая уставший взгляд на прикрытую дверь их домашней студии, где Лось уже который час сидит и пытается писать. — Ты не представляешь, я задаюсь тем же вопросом… — ЯША! ТЫ МНЕ КЛЯЛСЯ! — в голосе женщины слышится какое-то отчаяние. — Юль… Я стараюсь, правда, но ты ж его знаешь… — ЗНАЮ! ЧЕРТОВСКИ ДОЛГО! И ТЕБЯ ЗНАЮ! — Юля зла, пышет праведным гневом, горьким расстройством, она, кажется, ненавидит. Яков слышит это, и чувство предательства, беспомощности и злости, складываясь в тугую пружину где-то в груди, немного выжигает душу. — Юль, не кричи, пожалуйста! Мы очень стараемся закончить побыстрей. Я — стараюсь. Но… — НИКАКИХ «НО», ЯШ! — ЮЛЯ! — сил сдерживать собственные эмоции уже не хватает, и Яков срывается. — Ты думаешь мне это всё нравится?! Он у меня уже в печенках сидит со своим перфекционизмом! Я ним вообще живу под одной крышей! — ЗНАЮ! — СПАСИБО, БЛЯТЬ! Пауза. С обеих сторон смартфонов тишину прерывает только озлобленное дыхание двух людей, которые редко ругаются. Никогда, на самом деле, ведь не было причин. Да и сейчас их нет, «причина» их ссоры — одно очень упрямое парнокопытное создание, что уже вторую неделю не отпускает своих музыкантов с незапланированных репетиций перед предстоящей в мае записью нового альбома. Черт бы его побрал. — Господи… — Яков сдергивает с себя очки, кидая на подоконник, и трет глаза. — Юль, прости, я не должен был кричать. Я… Я тебе обещаю, завтра же вечером Шура будет у тебя. Чем хочешь клянусь! Сам ему куплю билет на ближайший Сапсан и будет Щиголев дома в самые короткие сроки. — Что ты задумал, Цвиркунов? — уровень скептицизма в этих словах был настолько зашкаливающим, что Яша буквально видел, словно во плоти, как Юля, со своим внимательным прищуром, сидит рядом с ним, и смотрит в самую душу. — Ничего не задумал! — оправдываться смысла нет, она и так уже всё поняла. Однако рассказывать не хочется, иначе вся задумка не выгорит. — Просто… Это сюрприз. — Он не любит сюрпризы, — сурово констатирует Юля. — Этот ему точно понравится, — непонятно кого Яша пытается убедить этими неуверенными словами. Юля преувеличенно вздыхает, но мужчина чувствует, что ему, кажется, всё-таки поверили. — Очень надеюсь! — Да-да… — Яков усмехается. — В следующий раз можешь самолично приехать и откусить ему голову, я даже мешать не буду! И мужа твоего поддержу, чтобы он вас разнимать раньше времени не начал! — вроде бы ничего не значащие слова, но только по ним Юля понимает, что ситуация настолько сложная. Цвиркунов обычно не позволяет себе даже в шуточном тоне разрешать хоть кому-нибудь трогать своего партнера, словами или руками, защищая даже в тех ситуациях, когда сам на все сто процентов уверен, что тот не прав. На публику, даже для самых близких, Яков агрессивной псиной будет стоять на страже своих людей, но сейчас… Видно, что даже у него кончаются силы и терпение. — Ох, спасибо за разрешение! — восклицает Юля. — Не за что, — ухмыляется в ответ Яша. — Ты… — Юля пытается подобрать правильные слова так, чтобы Яша не смог съехать с неприятной темы. — Скажи мне, насколько всё плохо? — Не плохо… — Яков подпирает спиной стену кухни, по которой он до этого расхаживал, медленно скатываясь в сидячее положение. Нервно дергает серьгу. — Он устал. Мы все. Просто пару дней отдыха и всё наладится. — Уверен? — Да. Нам надо сменить обстановку, вот и всё. Гитары на гвоздь, тексты в сейф, и не думать о записи ближайшие недели три, если это возможно. — Ладно… Обещай, что я не услышу в ближайшее время ни твоего, ни его нытья Щиголеву, что вы снова поругались из-за каких-то пустяков! — Юля предпринимает последнюю попытку вырвать мужа из рук (и голосовых сообщений) друзей, имеющих склонность к излишней рефлексии. — Как я могу обещать то, что не могу контролировать? — смеется Яков. — Яш! — Пока, Юль!***
По задумке, это должна была быть последняя репетиция, после которой все в хорошем настроении отправятся на Ленинградский вокзал, Саша и Яша — чтобы проводить друзей на поезд, Алекс, Поручик и Паша — чтобы наконец-то вернуться домой и, с чистой совестью, хоть ненадолго забыть о работе и творчестве. И, где-то между делом, Яков раскроет все свои карты и продемонстрирует сюрприз, что должен порадовать сашино сердце. Однако всё пошло не так с самого начала. Ренегатовское настроение с самого утра было ни к черту — он вчера практически добил одну из последних песен, оставался последний куплет, слова которого крутились в голове последние часы темной ночи… Однако вот он на секунду закрывает глаза, а когда открывает — за окном уже встало солнце следующего дня. И ни одной строчки в голове, что обиднее всего. То, как активно Саша орал и матерился, меряя шагами небольшую комнатку, было слышно даже через весь акустический поролон и соседям, и Якову, что полусонный сидел на кухне в попытках взбодриться чашкой горячего кофе, который от неожиданности был опрокинут на себя. К одному потоку мата присоединился ещё один. Пришли на репточку оба уже в поганом расположении духа, что, естественно, заметили и остальные. Алекс тревожно переводил взгляд с солиста на гитариста и обратно, иногда потеряно глядя то на Пашу, то на Поручика, но те лишь жали плечами. Поручик, вроде бы, был настроен на плодотворную работу и, по совету супруги, старался не беситься почём зря, пока Паша только вздыхал и наблюдал со стороны. Первые несколько часов были тихими — музыканты отрабатывали уже готовые композиции без вокала, пока Саша бесплодно пытался вспомнить те слова, что снизошли на него озарением вчера ночью. Долго мучился, исписал не один черновик собираясь из разрозненных слов рифмы, подтексты, замысловатые речевые конструкции, только вот именно что текста песни у него не выходило — только какие-то обрывки фраз да низкопробные стишки, где замени пару слов на матерные выражения и можно частушки петь. Дело клонилось к вечеру, когда терпение кончилось. Лось уже бросил попытки стихотворства, так что коллектив взялся прогонять уже законченные произведения, кои ещё не были сыграны до гармоничного автоматизма. Ренегат вполне честно пытался не сердиться каждый раз, когда Поручик пропускал счёт такта и мазал мимо стука метронома, закрывал глаза как бас тормозит, не сходясь с барабанами в половине случаев из всех сыгранных попыток, как гитара не попадает одна в другую, путая аккорды. Честно старался, но после очередного срыва проигрыша от Поручика, выдержка кончилась. — СТОП! ХВАТИТ! — взревел раненным животным Ренегат, подрываясь со своего места. — Блядский пятнадцатый раз, когда ты ошибаешься в одном и том же месте! Ни разу, ни единого, сука, раза ты не сыграл его чисто! ШУРА, МАТЬ ТВОЮ! Слушай чертов метроном и играй! — Я слушаю бас, придурок. И следую за ним. — Ты меня слушать должен! И играть то, что Я говорю! — Саша приближается к барабанам и нависает над томами, грозно хмуря брови. — И я говорю — слушай метроном! Больше у тебя задач нет! — Ой, а не пойти бы тебе лесом, Рень! — Поручик точно также смотрит на Ренегата из-под хмурых бровей, крепко сжимая барабанные палочки, рот его кривится в злой усмешке. — Сам то, горе поэт, так дописать песню и не смог, а в грудь себя бил что сегодня только её и будем разбирать! — Не нравится, как я работаю — вали! Тебя здесь никто не держит, мудак! — рычит Саша, рука его взмывает по направлению ко входу. — Чего сказал?! — рычит в ответ Поручик, уже подорвавшийся со своего места за барабанами. Паша, до этого с великим смирением наблюдавший очередную стычку своих одногруппников, кинул многозначительный взгляд на Якова, который означал только одно «успокаивай своего мужика как хочешь». Ну конечно… — Саш, Шур, — требовательно зовёт гитарист, но его не слышат. — САШ! ШУР! — повышает голос Яков, стараясь перекричать разгневанных коллег. — Ой, нет блять, ты вообще в это не лезь, нахуй! — Саша, в миг забывший о своём предыдущем «противнике», разворачивается всем телом к Яше. — Саш, прекрати, пожалуйста, нам всем надо… — Что? Успокоиться? — Ренегат ехидничает, но в голосе явственно звучит раздражение. — Вот только ты не возникай, Ях. То, как лажаешь ты… Словами не описать! Это ещё постараться надо, чтоб всё звучало так отвратительно! И, вроде бы, почти пятнадцать лет на гитаре играешь, а не научился ни черта и ничему, всё также лажаешь на гребанном баррэ, неуч! — Саша не сдерживается, плюётся ядом как может, стараясь сделать словами как можно больнее, но перекрывает всё только одна фраза. — Как тебя Миха только в группу взял! На пол, с омерзительным звуком насильно выдергивающегося шнура из усилителя, падает старенькая, но очень верная и любимая, вишневая SG. Саша, до этого пышущий самодовольством и гневом, круглыми, как пять рублей, глазами смотрит на Якова, намертво вцепившись в собственный красный Gibson. Цвиркунов медлит всего секунду, — сейчас ему даже на любимую гитару плевать, — после чего, игнорируя все удивленные взгляды, прихватывает со стула, на котором раньше сидел, смартфон, срывает мотоциклетную куртку с вешалки и исчезает за дверью, громко хлопая напоследок. За окном слышится звук заводящегося двигателя мотоцикла, громкий скрип шин, из тормозов разве что искры не сыпятся во время старта, и рёв мотора, когда «железный конь» срывается с места, уезжая в закатный пейзаж.***
После прилета в Ереван, мужчины заселились в небольшую квартирку близь центра города — буквально одна комната, кухня, небольшой коридорчик-прихожая и ванна. Зато какой вид — прямо на горы, что врезаются в серое, разгневанное небо, проливающее слезы в годовщину даты, навсегда ставшей «черной» для этой земли. Однако, когда гитаристы приняли от хозяйки, милой старушки лет семидесяти, ключи от их дома на ближайшие дни и скинули свои вещи, по возвращению на улицу их встретили мягкие лучики солнца, что с боем прорывались сквозь свинцовые тучи. Может быть им повезёт, и небо будет благосклонно сегодня вечером… Гуляя по городу в предвкушении будущего концерта, мужчины бродили по мощенным старым улочкам старого года, рассматривая причудливые каменные здания, древние православные церкви и памятники, заходили в уютные тихие дворики, где только-только начинали распускаться почки деревьев. Люди сновали тут и там по улицам, везде, где можно и нельзя, были расклеены плакаты грандиозного вечернего мероприятия, весь город как будто бурлил невероятных масштабов энергией, однако здесь было тихо. Спокойно, умиротворенно, даже лениво, и это настроение очень легко передавалось гостям города. Свернув в очередной переулок, мужчины наткнулись на маленький сквер — гравийные дорожки, несколько массивных деревянных скамеек, что расположились в тени только начинающих цвести деревьев, да небольшой мраморный фонтанчик, чья вода красиво сверкала в редких солнечных лучиках. А вокруг никого. У Яши сразу глаза загорелись при виде этой тихой гавани, он буквально волоком затащил Ренегата за собой, усадив на лавочку, что была залита солнцем. — Яш… — Лось смотрел на расслабленное лицо своего партнера, что удобно устроился головой на его коленях, прикрыл глаза, растянувшись во весь небольшой рост на лавке, и наслаждался редкими теплыми солнечными лучами, коих в эти дни по прогнозам синоптиков должно было быть очень немного. — Ммм… — звучало в меру вопросительно, но скорее очень лениво. Разговаривать совершенно не хотелось, когда вокруг было так хорошо, тихо и спокойно. — Я… Извиниться хотел. То, что вчера наговорил — оно не… Не должен был говорить, в общем. Прости меня, пожалуйста… — Саша слишком много думал обо всей этой ситуации, которая не должна была происходить. Они слишком много пережили, чтобы такая незначительная ссора испортила их отношения. Однако, это не значит, что извинения не требовались. Леонтьев искренне сожалел обо всех своих словах, но, как это бывает, выразить всю степень своего раскаяния даже в самых красочных выражениях было как будто невозможно. Ещё немного отчаянных размышлений, и можно будет написать песню… — Принято, — легко отвечает Яков. Ренегат ожидает какое-то продолжение, но его не следует. — Это всё? — черные брови хмурятся, а рука, до это спокойно лежащая на яшиной груди, немного напрягается. Указательный палец начинает раздраженно отстукивать нервный ритм. — Да, — Яша вздыхает, понимая что разговора не избежать. — Да, это всё. Просто забей, Рень. Я знаю, что ты не имел этого в виду. Эмоции, стресс, нам всем нужен был отдых. Тебе — в особенности. — Не имел… — отрешенно повторяет Саша. Яков, уже по одной интонации партнера знающий, что сейчас точно будет вопрос, открывает один глаз, внимательно посматривая на задумчивого Леонтьева. Ничего хорошего этот вид не предвещает. — Чисто гипотетически… — издалека начинает Ренегат. — Саш… — Нет, если гипотетически представить, что я… Ну, на самом деле так думаю. — Саш, — яшин голос уже звучит твердо, с нажимом, заставляя посмотреть себе в глаза. Ренегат чувствует, что снова сказал что-то не то, грустные темные лосиные глазенки смотрят в серьезные голубые. — Если ты действительно так думаешь, — тихое сашино «чисто гипотетически», которое как бы пытается спасти ситуацию, обрывается яшиным «цыц». — Если. Хм… Не знаю, держишь меня в группе, потому что мы спим? Или потому что удобно скидывать организационные вопросы, которыми сам заниматься не хочешь? Да не важно. Не ты меня в группу брал, не тебе и выгонять, в случае чего. — Почему это? — лицо Ренегата куксится в искреннем непонимании. — Потому что, Саш, — Яша накрывает большую руку на своей груди собственной, более маленькой и хрупкой, аккуратно, но достаточно крепко сжимая. — Сколько бы лет не прошло, сколько бы проектов мы не сделали, кем бы не стали, мы навсегда останемся «экс-участниками Короля и Шута». Как бы не хотели мы, Балунов, или Андрей, от этого не избавиться. Лёша всегда будет «братом Горшка» в глазах большинства, а не создателем собственной группы. В группу нас взял Миша, и… Не нам снимать с себя этот ярлык. Выгнать меня из группы может только Миха. «Но уже никогда этого не сделает» — краткое и понятное обоим, но так и не высказанное. Вынужденная пауза повисает дамокловым мечом между ними. Негласное правило «мы не вспоминаем об этом» дома, на отдыхе, и в любой другой ситуации без необходимости и вне депрессивных эпизодов было нарушено, как и любые разговоры о смерти. Яков и сам это прекрасно понимает, сашино лицо искажает печальное выражение, поэтому стратегически предпринимается не очень хорошая попытка разрядить обстановку, ведь он сам об этом заговорил. Какой дурак. — Так что, дорогой, тебе придётся терпеть мою «некомпетентность» до конца своих дней, — Яша усмехается очень натянуто, притягивает ренегатовскую руку к своему лицу и, чуть щурясь, смотря в глаза, прижимается губами в очень трепетном жесте к внутренней стороне ладони, прямо под тем ужасающем нечто, что Леонтьев считает татуировкой китайского дракона. — А почему не твоих? Я же младше, — Леонтьев чувствует, как в глазах немного пощипывает, но старается поддержать эту маленькую внутряковую шутку, тщательно притворяясь что всё так и должно быть. — Должно же мне воздастся за всё время, что я вас всех терплю. Лишние пару лет за вредность гарантированы. — Обязательно, — Саша может только кивать, коротко усмехаясь. Но улыбка не достигает его глаз, мрачная тень грусти заполонила их полностью. Ведь всё ещё тяжело, всё ещё мучительно больно, всё ещё плохо каждый чертов раз, и даже обещания самим себе «держаться» не спасают. — Лось, посмотри на меня. Пожалуйста. Саша смотрит. Смотрит внимательно, видит где-то там, в бездонных голубых глазах глубокую боль и тоску, что зеркалит его собственные горькие чувства. Казалось бы, почти два года прошло, но оно не отболело. И никогда не уйдет на совсем, пусть ты хоть трижды взрослый человек, кремень, хозяин собственных эмоций, который пережил, пропустил сквозь себя и, как кажется на первый взгляд, отпустил с концами. Оно никогда не уйдет, ведь каждое воспоминание о Мише теперь всегда будет навевать светлую грусть напополам с всепоглощающим горем. Потому что он больше никогда не скажет вам ни доброго слова, ни упрекнет в бессовестности, ни одарит благодушной улыбкой, не будет скакать бок о бок на сцене под палящим солнцем, пока перед вами беснуется ревущая толпа. Он не сделает больше ничего. И вы ничего с этим не сделаете. Однако… Яша шумно выдыхает носом, на миг закрывая глаза. Сейчас не время и не место. Они приехали сюда отдыхать, веселиться и получать удовольствие. Боль и мрак должны были остаться там, в Москве, вместе с их домом, недавней ссорой, всем тем стрессом от записи альбома, тоскливыми звуками гитар, толстыми сашиными тетрадями с текстами будущих песен и всеми заботами. Так пусть и остаются. Неловко поднявшись со своего очень удобного лежбища, Яков щурит глаза от слепящего солнца, воровато оглядывается. Эта дурная привычка, кажется, никогда не оставит их, даже если вокруг будет максимально инклюзивная и толерантная среда какой-нибудь недружественной западной страны. Убедившись, что вокруг ни души, Яша снимает со своего лица очки, чтоб не мешались, нагло вторгается в рениковское личное пространство и трется носом о колючую щеку. — Яш… — И, отвечая на твой вопрос серьёзно. Даже если я играю хреново — пусть так. Но ты тоже хреново играешь, Лосик. И Алекс, и Пор, и Миха с Андреем. Все мы далеко не профессионалы с академическим образованием, правильной постановкой рук, — Лось понятливо хмыкает, камень в чей огород с панк-капустой был кинут ясно обоим. — Знанием всей теории нотной грамоты, идеально поставленными голосами. Но я «попадаю» в тебя. Мы «попадаем» в Поручика, как и он сам — в Алекса. Мы не лучшие в своём деле, но «попадаем», и всегда «попадали», друг в друга так, как нужно. Мы гармонируем друг с другом, компенсируя недостатки и подсвечивая достоинства, а остальное не важно. Яша заканчивает говорить, но не заканчивает мысль. Улыбнувшись промелькнувшей идее, добавляет с усмешкой. — В конце концов, если Ульриху уже столько лет не мешает неумение барабанить, а Metallica стала великой даже с таким отвратительным барабанщиком, то почему я буду париться? Тем более, в следующий раз мы сами тебе скажем и покажем, где ты лажаешь, Рень, если снова будешь выебываться. Саша смеётся, активно кивая. Яша прав в каждом слове, как всегда. И за это он его очень любит, о чём и собирается сказать, повернув голову к своему спутнику. Но Яша его опережает — оказавшись нос к носу с Ренегатом, мужчина подается вперед, легко и очень нежно целуя в губы. Без какого либо напора или пожирающей огнём страсти, просто чувственное прикосновение губ к губам, что должно закрыть все вопросы и рассеять все сомнения Саши насчёт всех «трещин» в их отношениях. — Яш… Ещё один поцелуй, на этот раз в почти в ухо и тихий шепот: «Знаю, Лось, знаю. Я тебя тоже». Теплое чувство за грудиной греет их обоих изнутри.***
Время концерта неумолимо приближалось. Город, до этого только тихо перешептывавшийся шелестом плакатов, тихими разговорами вполголоса жителей и приезжих гостей столицы республики, мелькавшими как тень полицейскими и организаторами, что устанавливали сцену на Площади Республики, только сейчас, всего за несколько часов до грандиозного концерта, начинал активно бурлить жизнью. Сумерки опускались на город — на улицах зажигались фонари, своим мягким светом освещая закоулки и широкие проспекты, вывески, гирлянды на открытых верандах, лампочки в окнах квартир. Из раскрытых дверей баров, небольших кофеен и ресторанов начинала звучать музыка. Только не та музыка, что играет обычно. Танцевальные попсовые песни на национальном языке перемежаются с иностранными, застольные композиции с этническим уклоном сменяются привычными старшему поколению хитами далекого советского пошлого. И между всей этой привычной картиной слышатся непривычные металлические треки, что мелькают всё чаще и чаще. Крик души потерянного человека с суицидальными мыслями, красивая баллада о любви и пауках, что живут в согласии, трогательная песня об одиночестве, ревущая ненависть к власть имущим, шуточные оскорбительные стишки — так много всего разного, что раньше не звучало в городе, но сегодня все слушали только их. Тех, кто в этот вечер заставит весь город петь свою музыку. За два часа до начала концерта на Площади Республики уже начали собираться люди. Всё пространство, что было видно около сцены, уже успела заполнить сливающаяся в одно смазанное живое пятно толпа первых зрителей, так что только подходившие люди стремительно занимали места позади, кто-то старался протискиваться в столпотворение впереди, стремясь добраться к друзьям и близким, особенно пока не стало слишком тесно в океане людской плоти. Казалось, воздух, даже на открытой территории, становился всё горячее и горячее, несмотря на бодрящую прохладу вечера середины весны, подпитываемый дыханием и теплом их пышущих предконцертным возбуждением тел. Публика стояла в длинных очередях, проходя три кордона полицейской охраны, чтобы попасть на Площадь, и пели самые известные, популярные треки виновников «торжества». Ренегат, возвышавшийся чуть ли не на две головы над доброй половиной очереди, подпевал одной из песен хейдлайнеров, что начал запевать кто-то в самом начале их очереди, посматривая на разношерстный народ, собравшийся на сегодняшний концерт. Над очередью летал гул нестройного хорового акапелльного песнопения. You, what do you own the world? How do you own disorder, disorder? Now, somewhere between the sacred silence Sacred silence and sleep Somewhere between the sacred silence and sleep Disorder, disorder, disorder Яша в это время умудрился познакомиться с их соседями по очереди и, не обращая внимания на поющих, очень активно болтал на отвлеченные темы о жизни и поездке в Армению с двумя девушками чуть младше них, что добрались сюда тяжким трудом автостопа из Екатеринбурга. Вокруг, на удивление, было очень много приезжих, русский говор и специфический акцент слышался чуть ли не со всех сторон, перемежаясь с армянским и английским в странном интернациональном коктейле всеобщего единения ради хорошей музыки и знаменательного для страны события. Когда их очередь подошла к концу, а кордоны были пройдены, до концерта оставалось не более получаса. Людей пришло такое количество, что на Площади яблоку было бы негде упасть — всё видимое и невидимое пространство перед сценой заполнили люди, что с нетерпением ждали явления кумиров, пока над их головами на почерневшем небосводе собирались в кучи свинцовые грозовые облака. Ренегат с какой-то долей ужаса смотрел на толпу, очень плохо представляя как им отсюда будет хоть что-то видно, расстояние было приличное, а как пробраться внутрь — одному богу известно. Яша такого ужаса не испытывал, совершенно не собираясь смотреть концерт так далеко от сцены — крепко зацепив своего спутника за руку, сплетя их пальцы в надежный замок, кинул через плечо кроткое «держи крепче, Лось, не потеряйся» и чуть ли не тараном полез в самую толпу, насильно таща их обоих в самую гущу событий. Леонтьев даже сориентироваться как следует не успел, как они уже продирались через людей — Яков, не видя никаких препятствий, отодвигал плечами мужчин и женщин не зависимо от возраста, кидая ничего не значащие притворно вежливые извинения на русском, английском и армянском, уверенно продвигался всё глубже и глубже по Площади, прямо к сцене. Иногда, чувствуя как его партнер по какой-то неведомой причине тормозит где-то за спиной, Яша только сильнее сжимал его руку в своей и, кинув быстрый взгляд назад, тянул их ещё более неутомимо и упорно дальше. Люди нехотя расступались и пропускали настырную парочку, отпуская в их спины проклятья, однако даже когда пропускать не хотели — это их всё равно не останавливало. Яша только недобро скалился на самых упрямых, оглядывался как мог кругом, поднявшись на носочки, и тащил их с Реником обходным путём, продолжая протискиваться сквозь других людей. Они уже практически пересекли большую часть Площади, когда Яков решил, что этого достаточно, затормозив на небольшом клочке неожиданно свободного пространства. До сцены оставалось около двух-трехсот метров плотных первых рядов толпы, через которые, вероятно, без драки было бы уже не пробраться. Лось наткнулся на своего спутника со спины, не ожидав такой резкой остановки… И влетел бы Яков носом прямо в чью-то спину, начав волну неконтролируемого падения по цепочке, что привела бы к неминуемым травмам невинно пострадавших за чужую глупость, только вот Саша успел перехватить Яшу за плечо да под грудью, прижав к собственной. — Прости, — говорит Лось, склонившись к самому уху. — Дальше полезем? — Нет, здесь тоже всё видно хорошо. Саша согласно хмыкает, устраивая голову на чужой макушке. Над их головами разверзается небо — вдалеке над сценой черная высь озаряется белыми вспышками молний, а плотные «барашки» облаков начинают извергать тонны воды, что крупными ледяными каплями выпадают на всех собравшихся. Кажется, сама природа льёт слезы в память о всех тех, кого вспоминали в этот день. Яша позволяет себе откинуться назад, в руки обожаемого человека, и просто чувствовать. Чувствовать холодный дождь на лице и мгновенно промокшую одежду, тепло своего человека за спиной и безудержную энергию толпы, что окружает их обоих, такую знакомую и привычную вроде бы, но совершенно другую. Стоя в толпе — не на сцене, когда глаза зрителей прикованы к вам, ты самостоятельно управляешь их эмоциональным настроем, собственными искрами из инструмента в руках, — всё ощущается по-другому. Сейчас эта энергия не в их власти — музыканты ещё даже не вышли на сцену, а общее возбуждение буквально вибрирует в воздухе вокруг, заставляет раствориться в этой коллективной эйфории, проникнуться ей, поддавшись потоку. Сейчас ты не отдельный человек, ты — часть огромного коллективного организма, что замер в ожидании чуда. Люди взревели. В толпе зажигались огоньки телефонов, сцена, до этого покрытая мраком, озарилась ярким фиолетовым свечением, а тишину разорвали первые гитарные риффы. Специфичный, немного противный голос загадочного человека в шляпе — Дарона Малакяна, что наигрывал мелодию, начинает стройно петь. А-а-а-а, а-а-а-а, а-а-а-а, а-а-а-а! Вступают быстро, мощно, резко барабаны Джона Долмаяна и бас Шаво Одаджяна, сцена озаряется мощными прожекторами яркого света, являя публике музыкантов. А-а-а-а, а-а-а-а, а-а-а-а, а-а-а-а! К первому голосу подключается второй, более глубокий, бархатный, низкий. Теперь они поют вместе. Can you feel their haunting presence? Can you feel their haunting presence? Серж Танкян, аккомпанируя себе на синтезаторе, вкрадчиво выговаривает каждое слово, используя великолепные вокальные модуляции, после чего взрывается мощным скримингом вместе с мелодией. LIAR! KILLER! DEMON! Толпа беснуется вместе с зажигательной музыкой. И вот они уже стоят и подпевают давно заслушанным до дыр песням, что много лет назад доставали на пиратских дисках и кассетах, что вместе ночами после концертов и в туровых автобусах сидели и рассматривали, наигрывали и пели, записывали и разбирали тексты, чьи мелодии вдохновляли на написание собственных. Такая, кажется, старая музыка, не потерявшая актуальности ни текстами, ни мелодиями, ничем за много-много лет со времён их молодости. Ренегат тихо подпевает одними губами, во все глаза смотря на сцену, и не может поверить собственным глазам. Их ровесники (почти), современники, что при жизни стали легендами, чья музыка была примером для подражания… И вот он стоит в толпе таких же фанатов, как и он сам, и видит их вживую. И слышит. Невероятно. Яков, расслабившийся в его руках, прикрыл глаза и просто пел в голос вместе с окружающими, ведь приехал он именно за этим — погрузиться в музыку, ощутить давно забытые чувства простого фаната, насладиться великолепной, незабываемой атмосферой невероятного концерта. Выученные когда-то давно наизусть тексты песен возникают в голове сами собой, их голоса сливаются в один громкий коллективный гул толпы, что приветствует и подпевает своим соплеменникам. Софиты, что освещают сцену, потухают, как и крики толпы, в ожидании новой песни. Серж берет в руки гитару, раздаются первые риффы. Шаво скрылся где-то за спиной Джона, звук чьих барабанов только нарастает. Life is a waterfall We're one in the river And one again after the fall Swimming through the void We hear the word We lose ourselves, but we find it all… Ренегат, Яков, и все окружающие в едином порыве кричат изо всех сил слова песни, воздающей почтение народу, что пережил величайшее горе, но не пал духом и продолжает двигаться вперёд. Чьи предки были гонимы, но выжили. И память о них продолжает жить. Cause we are the ones that want to play Always want to go, but you never wanna stay And we are the ones that want to choose Always want to play, but you never want to lose Дарон обращается к толпе: «It's good to be back home» и ему отвечают одобрительным гулом. Aerials, in the sky When you lose small mind You free your life Слышно, как люди вокруг повторяют слова за Танкяном, взрываясь на последних строчках — тех, что бьют в самое сердце каждого присутствующего. Life is a waterfall We drink from the river Then we turn around and put up our walls Swimming through the void We hear the word We lose ourselves but we find it all… Cause we are the ones that want to play Always want to go, but you never wanna stay And we are the ones that want to choose Always want to play, but you never want to lose Кульминация нарастает, мелодия становится всё быстрее, яростнее и громче. Софиты мерцают в такт музыке, вой толпы усиливается, а в небе, как будто сама природа им благоволит, сверкают яркие вспышки молнии, синхронизируясь со звуками гитар и ревом барабанов. Серж и Дарон пропевают последнюю часть песни вместе. Aerials, in the sky When you lose small mind You free your life Aerials, so up high When you free your eyes Eternal prize И заканчивают очень трогательным, красивым «We love you».***
Практически три часа концерта пролетели незаметно. Горячо любимые треки, что били по ушам своими резкими мелодиями и отзывались в сердцах теплой ностальгией по ушедшей молодости, шли один за другим без перерывов. Музыканты вкладывали все свои силы и даже больше в это, в какой-то мере, историческое событие. Толпа скандировала слова, бесновалась под разрывающие хуки, вторила кумирам и их музыке, отвечала бесконечной любовью на их слова, подпитывала их невероятной силы энергией. Непрекращающийся дождь, что заливал всех присутствующих на Площади Республики в самом сердце Еревана, как и пронизывающий ветер, пришедший с гор, не имели никакого значения — люди устраивали слэм, бились в экстазе, пели, танцевали, полностью отдаваясь моменту. В какой-то момент безудержного наслаждения, когда Ренегат, по необыкновенной глупости, позволил себе выпустить яшину руку из своей и ненадолго потерять его из виду, мужчину чуть не затянули в слэм, что решили устроить недалеко от них. Яша, кажется, был совершенно не против, однако сильная рука, что крепко вцепилась в загривок его кофты, не дала повеселиться. Недовольный (и немного испугавшийся) Лось притянул старшего гитариста обратно к себе с максимально сердитым бурчанием, навалился со спины и прижал к себе как потерявшуюся плюшевую игрушку. Яков улыбнулся такой немного детской реакции. Но вот концерт подходит к концу, большая часть треков из немногочисленной дискографии System of a Down сыграна. Дарон запевает какой-то короткий армянский запев, что переходит в тяжелое вступление последней песни на сегодняшний вечер. The kombucha mushroom people Sitting around all day, Who can believe you, Who can believe you? Let your mother pray Серж опускается на колени, после чего пускается в пляс на сцене, а радостная публика скандирует вместе с Дароном и Шаво «SUGAR!». Well I'm not there all the time you know. Some people, some people, some people Call it insane, yeah they call it insane, (SUGAR!) I play russian roulette everyday, a man's sport, With a bullet called life, yeah called life, (SUGAR!) You know that every time I try to go Where I really want to be It's already where I am, Cause I'm already there… (sugar!) Гитарист, солист и басист начинают прыгать на сцене в такт мелодии и люди прыгают вместе с ними — Площадь Республики сотрясается от коллективного действа. The kombucha mushroom people Sitting around all day, Who can believe you, Who can believe you? Let your mother pray Серж шепчет в зал: «I sit, in my desolate room, no lights, no music», Ему отвечают зрители: «Just anger!» I've killed everyone, I'm away forever, but I'm feeling better, How do I feel, what do I say? Fuck you, it all goes away. How do I feel, what do I say? In the end it all goes away. Песня всё ускоряется и ускоряется, чтобы в кульминации Серж взвыл высоким голосом. Концерт окончен. Музыканты прощаются со зрителями, что дарят им свои последние силы и любовь, провожая аплодисментами за кулисы. Люди начинают потихоньку расходится с площади, однако первым рядам в любом случае придётся подождать. Дождь продолжает лить, но гуляющие по телу эндорфины и адреналин пока что не дают почувствовать мужчинам насколько они устали и промокли. Саша прижимает к себе замершего партнера, у которого уже медленно, но верно начинают стучать зубы, осматривается в поисках пути к отступлению в теплое помещение, желательно с горячем душем и кроватью, их квартира как раз должна быть недалеко. — Саш. Леонтьев опускает голову, чтобы посмотреть на довольного, пусть и немного продрогшего Якова, который запрокинул голову, смотрит сверху вниз и улыбается. Саша улыбается в ответ. Мягко ловит пальцами под немного колючий подбородок и целует. Мягко, нежно, легко прихватывая губы зубами, всё дыхание забирает, любит. Сейчас у них всё хорошо. Остальное не важно.