Красивый лживый мальчик

Кевин перебирает пальцами ребра Жана, считает от самого нижнего до грудины и обратно. Считает синяки на бледной коже, всматривается в яркие пятна и уже начинающие сходить с кожи желтые разводы. Жан лежит молча – минуту назад хотел выть от боли, но уже не хочется. Минуту назад под кожей горело так, что, казалось, вот вот, и она лопнет и из под нее потечет лава, а сейчас горит над кожей, от каждого касания Кевина, и кроме его тепла никаких ощущений не остается. - Будем лежать так когда-нибудь в гостинице Марселя, после похода в кофейню, и гладить друг друга. – Тихо тянет Кевин, утыкаясь носом куда-то в сломанную ключицу. Больно – да, но не из-за костей и трещин, а из-за иллюзий, которые Кев так отчаянно раз за разом проговаривает, оставаясь с Жаном наедине на выстраданные и заслуженные пару часов. Кевин целует парня в ключицу, невесомо, зная, что она, как минимум, повреждена, как максимум – никогда уже не срастется правильно. Моро жмуриться и шумно выдыхает. Мог бы заплакать – давно бы уже это сделал, но все слезы как будто остались в прошлом, в черных коридорах Эвермора, в чужих спальнях с низкими потолками, растертые по чужим кулакам. - Я буду приносить тебе булочки каждый день. – Кевин спускает руку ниже, к тазобедренной косточке, и у Жана внутри все сжимается маленькой черной дырой, всасывая органы внутрь. Жан даже не любит сладкое. Жан даже не верит, что все это может быть правдой. Жан даже не думает, что вообще доживет до следующего сезона. - Я буду дарить тебе лили, возвращаясь с игр. Тебе, вроде, нравятся лили. – Кевин целует парня в шею, под ухо, и ему хочется сжаться, свернуться клубком на коленях у Дэя и скулить побитой псиной, которую выкинули на улицу. Он не верит ни единому слову. Не может себя заставить. - По выходным мы будем ходить в театр. - Этого никогда не будет. – Жан смотрит в потолок и часто моргает, пока чужие руки гладят его так тепло и мягко, как, кажется, вообще невозможно с телом Моро, искалеченным и перемолотым, превращенным в обычный кусок мяса. - Мы не останемся тут навсегда. – Кевин поднимает голову. Смотрит на парня своими до ужаса наивными детскими глазами, хлопает длинными ресницами. - Ты не останешься. – У Жана нет сил спорить. Нет сил разговаривать и переубеждать Кевина. Нет сил рушить чужие наивные иллюзии. Но и веры в эти бредни – нет ни грамма. Ему бы сейчас пару грамм обезболивающего. - Embrasse-moi (поцелуй меня) – Кевин нависает над ним, и Жан тянет руку вверх, оглаживая его щеку. Проводя большим пальцем по двойке, по красному следу от ракетки после тренировки, спускаясь к чуть приоткрытому рту. Он моргает. Долго, потому что глаза щиплет, в них как будто насыпали песка и полили соленой морской водой. Долго, потому что они болят, а взгляд не фокусируется и перед парнем только яркие цветные круги, мерцающие в темноте. Жан просыпается с поднятой рукой, вернее, он от этого и просыпается. От резкого движения во сне сломанные ребра ноют, а в спешке заштопанный длинный порез не его руке после неудачного вечера чуть расходится. Несколько капель лениво вытекают из раны, стекают вниз, капая на покрывало, а парень просто продолжает смотреть вверх на свою ладонь. «Когда-то тут был Кевин» - Жан сжимает руку, осматривая пальцы, на одном из которых не хватает ногтя. Жан даже не знает, отрастет ли тот снова. Жан даже не думает дожить до этого момента. Жан даже не видит смысла переживать об этом. Он переворачивается. Кровать под ним скрипит. Тело ноет и его бросает в пот, кажется, то ли воспаление глубоко внутри, то ли температура. Моро просто смотрит в стену, прокручивая в голове сон, который раз за разом обрывается на поцелуе. Кевина нет. Давно. Месяц, два, три, Кевина больше не существует в этой вселенной. Как и его обещаний, как и его поцелуев, как и его веры в лучшее. Теперь во вселенной Моро вообще нет веры в лучшее. Вселенная Моро – это некрасивый расплывшийся синяк где-то на уровне его сердце, чернеющий и болящий. «Я вернусь за тобой.» Кевин такой отчаянный и поломанный, как никогда до этого, и у Моро внутри все ходит ходуном, потому что одно дело – быть жертвой самому, привыкнуть к этому, смириться, не брать во внимание, и совсем другое – когда самый близкий твой человек смотрит на тебя красными глазами и не может удержать слез от боли, хотя мальчики в Эверморе, вообще-то, не плачут, ровно как и девочки. «Я заберу тебя.» У Жана нет сил, чтобы вырастить в себе хотя бы одно зернышко веры в лучшее. Все что было – Кевин забрал с собой. Только его забрать забыл. «Я не брошу тебя.» Это было важно, но сейчас уже нет. Уже вообще ничего не важно. Лишь бы не подавиться своей кровью, не захлебнуться своими же соплями, не откусить самому от себя куска. Но и это не особо интересно. «Я люблю тебя.» Кевин не пишет, не звонит и уж точно не приходит, и Жан перестает ждать его у двери каждый вечер, как забытый щенок, очень скоро. Он говорит себе так каждый раз, вздрагивая от шагов за дверью. «Я больше не жду» превращается в «Я никогда и не верил», и парень думает о том, как сильно он ненавидит сладкое, как сильно он не любит цветы, как сильно он не хочет во Францию. Жан видит Кевина во сне, и он ощущается теплым и настоящим, но таким болезненным, что каждый раз такие сны бьют в покалеченные легкие и на пару минут Жан забывает, как дышать. Жан даже не знает, от чего ему больнее: от одиночества теперь, или от осознания, как много ему врали в прошлом. А потом они встречаются на поле и Дэй смотрит на него виноватыми глазами. И в них ни грамма любви, ни частицы желания, ни одной мысли о том, что между ними должно было быть. И Жану уже, честно, плевать на то, что было между ними. И он даже уже сомневается, может это был всего лишь сон, мерзкий ночной кошмар, не имеющий ничего общего с жизнью. И он даже уже не хочет, чтобы Дэй все вспомнил и забрал его, как принцы забирают своих принцесс из высоких башен, спасая от дракона. Кевин теперь просто красивый лживый мальчик из страшного сна.