Рухнувшая стена

— Андрей. Князь. Хочу его видеть. Собственный голос кажется Горшку чужим. Слышится будто со стороны; царапает горло наждаком. Как он сегодня петь-то будет? Хотя — ничего, распоётся. На сцене оно как-то легче. А если не удастся распеться — подпоёт Ренегат. Он ведь всегда готов помочь, да, Сань? Блядь. Почему это так злит — ведь правда же помогает? Да, он не Андрей, но и не претендует на его место, и… Блядь. Блядь. Миха, не ври хотя бы самому себе — даже если вы с Ренегатом прекрасно умудряетесь врать друг другу и всем остальным. Очень даже он на место Князя претендует — во всех смыслах. А может быть, сам для себя решил, что уже его занял — хотя чёрта с два это так. Не так. Не совсем так. Но… Без второго вокалиста правда чертовски сложно. Особенно сейчас — когда впервые за всю жизнь начал подводить голос. А Сашка поёт хорошо. Да, он не второй фронтмен, он не Князь, никогда не займёт место Князя, но — кому подпевать, как не ему? А если напишутся новые песни — кому, как не ему, брать на себя тексты? Теперь, когда Андрюха ушёл? Сашка уверен, что так всё и будет. Не говорит прямо, но по нему видно — уверен. Вот создаст Миха новую музыку, и он, Александр Леонтьев, станет текстовиком… и в музыке тоже поможет — если не напишется у Михи, напишет вообще свою… Блядь. Блядь. Да, скорее всего, всё будет именно так, но для себя Горшок уже решил: без него. Новая музыка не пишется — Сашка уверяет, что ему просто надо отдохнуть, но Миха знает, дело не в этом, — здоровье всё хуже… Ждать, пока превратится в развалину и посмешище, он не станет. И пока окончательно начнёт зависеть от Ренегата — тоже. Но не помириться с Андрюхой — не может. Вроде и общались уже по телефону, и общались нормально, но… Во время разговоров всё вроде бы было путём. Но потом снова накатывала горькая, жгучая обида, Миха опять срывался — героин, алкоголь и так по кругу, — в очередном интервью очередная журнашлюшка снова выводила его на разговоры об Андрее, которых он всеми силами старался избегать — не столько чтобы не ляпнуть лишнего, сколько потому что они каждый раз причиняли ему невыносимую боль… И получалось, что так и не помирились. Потому что — опять сказал на публику то, чего не собирался. То, чего на самом деле и не думал, но когда в тебе говорит мучительная обида, а по венам растекается яд, без которого ты уже не можешь жить… Да и все эти телефонные разговоры — на самом деле фигня. Ему нужно настоящее примирение — вживую, лицом к лицу. Без этого… без этого он не сможет. Не сможет… уйти. А слишком долго оставаться тоже, похоже, не выйдет. И вот — сейчас он смотрит на Ренегата и говорит ему слова, которые не решался сказать полтора года. Потому что сегодня как никогда понял: всё, край. Осталось недолго. Долго он не выдержит. И без того, чтобы поговорить вживую с Андрюхой, тоже больше не выдерживает. — Миш, — осторожно начинает Леонтьев. — Ты уверен? Посрётесь опять, мало ли… а нам на сцену скоро… может, вы лучше потом как-нибудь… Потом. Потом как-нибудь. Сань, да не будет никакого «потом», понимаешь, да? Для тебя, может быть, будет. Для Андрея. Но не для меня. Ты между нами поначалу, когда мы расцепились, посредником был… Может, ты нас втихаря и ссорил, а, Сань? Гнул незаметно свою линию — и ведь прогнул же… А может, и нет. Может, ты правда искренне помогаешь — как можешь, как умеешь. И даже если мечтаешь полностью занять место Андрея — мечтать тебе никто не запретит, верно? Ну, вот допустим, если какая-нибудь баба ссорит мужика с женой, метя на место этой самой жены. Вроде бы подлянку делает — ну а что ей остаётся, если она вроде как влюбилась и этого мужика себе хочет? Да и если мужик повёлся — сам виноват, так? Этого Миха, разумеется, вслух не говорит. Только сухо усмехается — и произносит: — Хочу его видеть. Сейчас. Перед выступлением. Наедине. Пусть подойдёт. Не подойдёт — хрена с два на сцену выйду. И знаешь, Сань, — он кладёт руку Ренегату на плечо, и усмешка становится злой, — ты, может, вместо меня спеть и сможешь, но как думаешь, фанаты сильно будут рады, если Горшка не увидят? Почему-то хочется сказать Сашке что-то обидное. И он добавляет: — Андрей, было дело, несколько концертов без меня тянул. Когда я в больничке валялся. Но у него своего фанатья… ну, более-менее хватает, а твоего фанатья без меня хватит, а? Обиделся Ренегат или нет, но виду не подаёт. Только вздыхает и говорит: — Мих, ладно. Если он согласится… мы его позовём. Если согласится. Если согласится. А если… а если нет?.. Горшок молча кивает и уходит в их гримёрку. Один — следом пойти никто не решается. Достаёт сигареты. Закуривает. Руки предательски дрожат. От желания выпить? Или от нервяка, согласится ли Андрей подойти? Сегодня Миха трезв. Абсолютно, отвратительно трезв. Таким я тебе больше понравлюсь, а, Андрюх? А раньше нравился и пьяным — и бухали вместе, и всё было пучком… А бывали случаи, когда я пытался подвязать, а ты бухать продолжал. Тебе ведь оно не надо, да? Ты же не алкоголик. Ты — не я. Ну и как мне было не сорваться — рядом с тобой? Разозлиться бы на тебя снова. Счесть виноватым… во всяком случае — наравне виноватым. Но не получается. Больше — не получается. Ты ведь и скрывать пытался, когда я завязывал, а ты бухал. И не врал, что тоже не пьёшь, — просто старался не пить при мне. Как и все остальные члены группы. Вот только никому из вас тихариться от меня не удавалось. И тебе — в первую очередь. А несколько раз мы пытались бросить пить вместе. И на некоторое время вроде бы получалось, а потом… потом — всё по новой. А под конец — когда ты почти не пил — я тебя своими пьянками окончательно достал… в итоге — слишком сильно обидел… После того, как ушёл, ты в каком-то интервью хвастался, что начал вести чуть ли не вообще здоровый образ жизни. Что — только пребывание в «Короле и Шуте» и мешало, да? Только… только пребывание рядом со мной? Затяжка. Ещё одна, ещё; задержать дым в лёгких. Злиться по-прежнему не получается. Ладно, Андрюха; я, было дело, тоже прилюдно говорил, что почти перестал даже пиво пить. И ведь в те моменты, когда говорил, искренне в это верил. Вот и ты верил. Когда говорил. И, видимо, правда бросал. Но чёрта с два он у тебя слишком долго продлится — здоровый образ жизни. Знаю я, как оно бывает. Тебя знаю. Нас. Андрюха, ты придёшь или нет?.. Если… если не придёшь… Подрагивающие пальцы снова подносят сигарету к губам. Если Князь не придёт — исполнит ли он, Миха, свою угрозу не выйти на сцену? Нет. Нет, не исполнит. Сашка ведь согласился Андрея позвать. И позовёт; сегодня — точно позовёт, и ерунды никакой ему не наговорит. Сегодня он правда понял — по глазам было видно, — что они должны увидеться. Андрюха, ты же придёшь?.. — Он тебя видеть хочет. Пауза. Хочется бросить едкое: «Да неужели?». Зачем Миха хочет увидеться? Зачем — именно сегодня, на фесте, перед выступлением? Могли бы созвониться, встретиться как нормальные люди… Вздумалось поговорить по-человечески? Именно сейчас? Или наоборот? Ведь кто тебя знает, Миха, что у тебя прямо сейчас на уме. Ты и сам уже давно не знаешь, что на следующий день будешь думать. Но надо пойти. Надо пойти… наверное. Лишь бы не стало хуже. Лишь бы не возобновилась, не углубилась их ссора. — Андрей. Сходи, ладно? Он… он совсем плох. …Сердце обрывается в пятки. Последние сомнения — идти или нет — в момент исчезают. — Миха… Андрей шагает в гримёрку. Закрывает за собой дверь. Миха тут же улавливает резкий запах коньяка. Трезвенник, как же. Врёшь ты, Андрюха, в своих интервью не хуже меня. Впрочем — видно, что пьян не в жопу. Просто выпивший. Так что будем считать, что почти трезвенник. Сердце сжимается от прилива внезапной, мучительной нежности. Михе кажется, что он воочию видит, как рушится между ними невидимая стеклянная стена. Как разбиваются о пол прозрачные кирпичи, хрустят острыми осколками под подошвами. И кажется, Андрей видит то же самое. Как когда-то в юности — когда им обычно не требовалось даже обсуждать, кому что видится, оно просто было одинаковое, они жили в головах друг у друга… — Андрюха, — выдыхает Горшок в ответ. Делает шаг навстречу — и они обнимаются. Первый физический контакт. Первый — с тех пор, как они расцепились. Первый… Что-то сжимается в груди. Так, меня же сейчас какой-нибудь инфаркт не хватит? Это уже будет чересчур — сердце Горшка не выдержало примирения с Князем. Фанаты обрыдаются. — Седой совсем, — шепчет Андрей, обжигая горячим дыханием его ухо. Гладит по спине, скользит второй ладонью на загривок, зарывается пальцами в поредевшие волосы. — Мишка… — Что, на такого уже не стоит? — со смешком вырывается у Горшка прежде, чем он успевает подумать. — Дурак. Андрей чуть отстраняется. Смотрит в глаза, кладёт ладони на щёки, гладит их чуть шероховатыми пальцами. А потом — снова шагает вперёд, прижимаясь всем телом, и накрывает губами губы. Никто сейчас не зайдёт. Не посмеет. Никто их не потревожит. Но даже если бы и… Последние осколки стеклянной стены рассыпаются под ногами в прозрачную пыль. Горшок берёт Князя за плечи, стискивает их до боли, притягивая ещё ближе. Почувствовать, убедиться, что это реальность… Даже если в последний раз. Даже если времени осталось не так много… но сейчас совершенно не хочется об этом думать. Привычный горьковатый привкус табака. И коньяка — во рту у Андрея. И впервые за долгое время нет сосущей пустоты в груди.