Ну и замечательно.

      От Данилы несёт ещё с, казалось, лестничной клетки, что говорить о том, когда он стоит в темной прихожей, в свете одного лишь красного света с кухни. — Что, никогда такого не было — и вот снова? — Даня говорит мерзко, передразнивая ещё не заданный Егором вопрос. Отталкивает его же, ставшего на проходе к санузлу.       Крид взглядом провожает рыжую голову в ванную и, еле терпя, сглатывает, не успевая за Данилой — грубо, сильно бьёт по двери кулаком. — Не охуел? — из ванны слышится только прекратившийся поток воды из крана.       Поперечный выходит с сырыми руками, потирая переносицу, — Чего говоришь, повтори?       Чужая, в самом деле чужая рука больно хватает Даню за запястье и сжимает, уводя руку в сторону прохода к спальне. — Охуел ты, Дань — Крид двумя руками толкает парня в грудь, и тот падает на кресло, покосившись на ногах пьяных.       — Чего блять? Ты ещё поговори так.       — Ну да, это ты ведь должен так говорить. Я ведь сбежал хуй пойми куда, я ведь заставил тебя отменять все встречи, переживать, звонить и недозваниваться! — Данила сейчас клянётся, что никогда не слышал настолько серьёзного и грубого тона. Он выдыхает Егору чуть ли не в рот своим перегаром, когда Крид наклоняется к мокрым глазам, руками взявшись и облокотившись о ручки кресла. — Пьянь, сука, — тяжёлая рука срывается и мажет по рыжей даниной щеке лёгкую, но звонкую пощёчину, что в пьяном разуме только глушит под мелко нарастающим страхом всю злость, что до этого планировала выйти через слова, действия, крики, скорее всего. У Булаткина глаза пилящие, руки грубые донельзя, в любой ситуации, а язык режущий, что будет поострее сделанных зубов.       Даня руки держит при себе, но тревога теперь вместо убавляющейся ярости, — Ой-ёй, что-то ты разошёлся, нет? — он встаёт, пытаясь своей грудью пересилить егорову, отодвинуть его хоть немного и выбраться, но Егор бьёт своей ногой по чужим, что равновесие тут не удержать.       — Ну куда ты, блять, снова от меня уйти? — свет на кухне от "умной" электроники гаснет, остаётся лишь полнейшая, кромешная темнота, но Даня, кажется разглядит чистые, пустющие, но яркие голубые глаза и так. — Хули ты ещё не понял, чего мне стоит быть с тобой, — Булаткин одной рукой поправляет рыжие волосы, спавшие на глаза напуганные, заправляя назад. Слегка даже улыбается, — Кто для тебя столько же сделает? Кому ты кроме меня нужен, и поэтому ты от меня никуда не уйдёшь. — последняя его тиранская фраза проходится по ушам знатно — такое, как и все предыдущее сегодня слова, Егором сказанные, даниным Егором, в голову из его рта тупо не лезут.       Хуле, смелость и решительность это единственный выход, единственный путь из цепких красноречивых сетей, кои Крид умел строить, несмотря на то, каким бы певцом не являлся. В общем, Даня режет ему правым кулаком по скуле, и только тогда Булаткин пятится назад, выпуская рыжего, и то ненадолго. — Хули ты для меня сделал ебать, чего ты себе руки позволяешь распускать? — голос немного подрагивает, пусть и громок.       Егор не стоит в актёрском недоумении долго — у пьяного тела не будет силы ударить сильно, не будет сил ни сопротивляться долго, ни задумываться толком. — Разве тебе было плохо со мной? — Крид шагает тихо, медленно, — Почему ты всё говоришь так, будто мы не любим друг друга, Дань? Я же ради тебя, ради нас готов тебе всё простить и всё сделать, — руки, за минуту размахивающие и грубо хватающие, теперь обвивают данин торс. Егор шепчет горячо, громко, и даже так с хрипотцой, как Даня любит, ему на ухо. Носом тычется в висок, — Я просто хочу, чтоб ты должно принимал мою любовь, ты ведь её достоин, правда, кисунь?       Теперь Даня сглатывает, уже нервно и в другом смысле, кажется, тоже. Что это? Зачем? Поперечный расслабляет тело, ему нравится поддаваться другому даже сейчас, даже после всего. Данила чувствует на шее у себя укус один, второй чуть ниже, а потом чужие влажные губы на своих и язык внутри своего рта.       — Любишь меня?       Крид ведёт рыжего любовника на себя, тащит за руку теперь в сторону кровати и сам валится в неё первым, чтоб доминировал Даня. Чтоб ему точно казалось, что он все-таки в безопасности? — Конечно, зай. — И он, кажется, на это ведётся, потому быстро руки запускает одну под егорову белую футболку, вторую — под домашние треники. А сам улыбается. Тянется к лицу, уже такому знакомому и многими разами изученному губами и языком, помимо взгляда, целует быстро в уголок губ, но срывается на шею.       — Будешь только со мной, Да-а-ань..— последнее слово протягивая как сиропом, Егор то-ли ставит Поперечного прямо и перед фактом, то-ли вновь задаёт явно и по всем фронтам мерзкий, неправильный вопрос. И вот по Дане уже видно, что максимально ему побоку, в целом, как и Егору на ближайший час, когда члена касается подрагивающая от алкоголя рука. Крид целует Поперечного в губы, очень рвано и настойчиво, даже в нижней позиции, кусает его губы и, ощутив на языке металлический привкус, кажется прокусывает.

***

      Алексеев подставляет одну ногу к себе, согнув в колене и поставив на бетонный блок, где они щас с Данилой сидели. В руках они разгоняют по стеклянной бутылочке "Козела", а за домами, сквозь деревья, ползёт вниз огромный огненный шар, как Ваня любил называть солнце. — Хорошо, что выбрались. Ток непонятно мне, куда ты от меня ушёл всё-таки во вторник.. — Нойз затихает на мгновение, опоминается, — Но я тебе конечно доверяю! Ты свободный человек и делай че хош, да небезопасно же..       — Вань, — Поперечный перебивает уже скоро ставшую бы бесвязной реплику своего друга, — Ушёл куда... Куда я мог уйти, — Даня заминается, особенно когда Алексеев начинает откровенно пялить карими глазами в данины.       — Что у тебя с губой, разбил..?       —.. к Егору       Даня, конечно, полностью осознает масштаб того, как Ваню не устроит его ответ, как он будет, возможно зол, а может в непонимании полном.       — Пиздец, Даня.. Стоп, он тебя бьёт? — Алексеев быстро в сторону отставляет бытулыку, подтягивается к Поперечному и за щеки хватает, к себе наклоняя и разглядывая глубокую царапину на губе.       Даня кладёт свою руку поверх Ваниной, что уже устроилась на его лице, думает убрать, — Да нет.. Это он меня.. — призадумывается, — хотя блять да, бьёт тоже.       Нойз громко вдыхает и уже тревожно смотрит Даниле в глаза, мол "как ты вообще мог мне о таком не сказать?"       — Нет-нет-нет! Это только вчера было!       — Пиздец.       — Вань, прости, пожалуйста, я тебе не вру.       Алексеев перебивает данину речь, хватает его в объятия, а сам ещё немного и на слезы изведется, — Данечка, боже, забудь мои те слова, я тебя больше не подпущу и к его дому, я не шучу.       — Блять, Ваня, это только мои проблемы, не...       — Пожалуйста. Мне так больно слышать каждый раз, как он тебя ранит сначала словами, а теперь ещё кулаками.. Не уходи от меня, прошу.       Данила выдыхает, глаза прикрывает и руку с затылка в Ванины волосы смолянистые запускает. Молчит. Заставить себя что-то ответить, когда и без того предстаёшь виноватым, невозможно. Да только Алексееву и не нужно слов. Он привык чувствовать Данилу на невербальном, ментальном уровне, что порой покажется, что они немые — ну и замечательно.