my youth is yours

— погнали гонять по ночному городу? на часах три часа ночи и гию, как и все нормальные люди, спал. гию прилежный мальчик — он отличник, активист, староста факультета. гию думает, что санеми сошёл с ума, раз решил, что он согласиться. гию говорит: — буду через пять минут. а ещё, у гию огромный, просто кошмарный краш на санеми. они полные противоположности: если санеми не опаздывает на пары, значит, он на них не придёт. санеми вечно ругают за внешний вид, но он панк, ему кристаллически по— всё равно. если чудеса существуют, то только одно: то, что его всё ещё не отчислили. от санеми пахнет свободой, которой гию, вечно запертого в четырёх стенах — дома, университета, — так не хватает. пахнет молодостью, которую гию просиживает за учебниками. пахнет жизнью, которую гию готов вдыхать жадными глотками. гию тянется к санеми, как мотыльки к солнцу. отличие только в одном: гию знает, что погибнет от его света. когда гию выходит, он видит санеми во всём чёрном, под стать цвету его мотоцикла — кожаная шипастая куртка, майка, джинсы с разрезами, перчатки без пальцев, берцы. гию смотрит на него и думает: невозможно влюбиться в него сильнее, но каждый раз он доказывает ему обратное. гию любит свободу и комфорт в одежде: на нём серое оверсайз худи, бежевые карго, чёрные кроссовки. взбалмошную натуру выдают только волосы — они собраны в хвост, но пряди всё равно выбиваются и живут своей жизнью. гию не любит это в себе, но санеми находит это дико очаровательным. но сказать — никогда не скажет. — ты всегда так выряжаешься? — гию смотрит с ухмылкой, в которой читается теплота. — у каждого панка есть свой маленький секрет, — санеми обнажает зубы в улыбке, поднимая штанину джинс. под ней — розовые носки с котятами. гию смеётся. — ну, давай уже, залезай, принцесса, — санеми протягивает ему шлем, а сам заводит мотор. «принцесса». гию смотрит на него искоса, с прищуром, а сам улыбается. одна часть в нём протестует, а другая находит это милым. гию надевает шлем и садится в нерешительности, не зная, куда девать руки. — ты дурак? держись за меня, — санеми не выбирает выражений, но гию научился считывать в его голосе нежность. бабочки трепещут в животе, когда он обнимает его сзади, сцепляя пальцы в замок на животе, ладонями ощущая пресс. санеми даёт газу. он быстро набирает скорость, пока яркие огни ночного города на полупустой дороге проносятся перед глазами. гию обнимает санеми крепче и сердце стучит в груди так бешено, словно готово взорваться — и гию не знает, от страха это или от любви. санеми мчит и смеётся — весело, громко, — и гию не может поделать с собой ничего, кроме как рассмеяться тоже. страх растворяется в смехе, тепло разливается в сердце, молодость пьянит, а дикие сердца бьются в унисон. гию никогда не чувствовал себя настолько свободным, он растворяется в моменте, готовый отдать всё, чтобы он длился вечно. ветер трепещет волосы, любовь трепещет сердце, улыбки трепещут губы. сейчас есть только они вдвоём, мчащие по дороге в никуда. санеми останавливается, чтобы заправиться. — ух, это было мощно! — санеми говорит весело, снимая шлем. — а тебе как, ботаник? гию стоит, держа шлем в руках дрожащими пальцами, не в силах вымолвить ни слова. глаза словно вобрали в себя всё звёздное небо от восторга. он улыбается — широко и глупо — и говорит: — вау. санеми смеётся. — и это всё? ладно, так и быть, у тебя всё равно всё на лице написано, — санеми сокращает расстояние между ними. они смотрят друг другу в глаза — по-дурацки влюблённо, — и слова становятся не нужны. санеми подаётся вперёд, утягивая гию в поцелуй, держа руку на его затылке, пальцами перебирая волосы, которые он так любит. гию чувствует себя самым счастливым человеком на свете, думая, что он готов доверить санеми не только свою молодость. он готов разделить с ним всю жизнь.