Под эгидой снов

Столица Союза Советских Социалистических Республик в очередной раз просыпается, дрожа в холодном поту. Он снова его видел. — Черти! Когда же это закончится? Москва схватился за голову. Ногти впились в светлые волосы столь сильно, что, кажется, эти места начнут кровоточить. Михаилу не по душе личные дневники, но после прошедших событий он начал частями записывать описание своих чувств в простой, потрёпанной и рваной записной книжке. Плевать, писал бы хоть на песке палкой, лишь бы вылить свои эмоции хоть куда-нибудь. Чаще всего он, конечно, писал о том, что не понимает, какая чушь творится в его голове. Писал бы острым лезвием по своему телу, как крепко его шею сжимают верёвки вины. А кровь бы лилась и лилась. Москва бы думал, что это слёзы того, кто не успел его простить, кому он причинил такие боль и страдания, которых ни одна сущность в мире не испытывала. А может успел? Проблема в том, что столице этого никогда не узнать. Усталость атакует по всем фронтам. Сердце сжимается вместе с телом так, что Московский вот-вот взорвётся, и комната окрасится в алый цвет. Кровавый. А по стенам заместо дряхлых и старых картин будут заботливо развешаны кишки и остатки стеклянного сердца. — Нет. Я себя накручиваю, я не могу… я не могу взаправду ощущать подобное. Мне боязно от крупных потерь для государства. Возможно это действительно так. Да, Ленинград был важным историческим объектом и имел довольно таки большое значение для Советского Союза. Только проблема в том, что он был, но Москва этого ещё не осознал. Рваные, хриплые вздохи еле-еле пробиваются через ком в горле. Дышать очень тяжело. Глаза закатываются. На самом деле Михаил Юрьевич бы предпочёл, чтобы их вырвали с корнями, чтобы не видеть место, где буквально недавно стоял Ленинград. Сейчас там… пустырь?

***

Гул самолётов, крики людей и громкие взрывы не дают и моргнуть спокойно. Александр сидит в древней однушке, которую ему предоставил верх. Сидит с повязкой на глазах. Шаги гулким эхом разнеслись по комнате. Невский сглотнул. Сердце заколотилось громче и быстрее, а снаружи окутал страх. Да и внутри. Тело сжалось. Он хотел что-то произнести, но что бы он ни сказал — ответ будет не такой, какой хотелось бы услышать. И вот уже за спиной. От этого существа веет таким лютым холодом, о каком в Сибири не слыхали даже. Ленинград всё ещё пытается что-то произнести, но выходит лишь немое шевеление губами. Наконец изо рта вырывается странный полушёпот, который похож на говор человека, которого пытали и морили голодом уже очень долгий период времени. А может так и было? — У тебя когда-нибудь был человек, который о тебе заботился? — У нас разные принципы. — это не голос. Это рык. Москва схватил Невского за волосы и потащил куда-то. Тот рухнул со стула с характерным звуком и застонал. Ломило совершенно всё тело. Ноги будто сломаны, кисти рук болтаются, словно у марионетки. Почему словно? Он и так марионетка в руках этого монстра. Нет смысла спрашивать, куда Москва его потащил. Ответ всё тот же. Слёзы снова градом катились из окутанных слепой пеленой глаз. Снова, снова, и снова. Но какие-то капли ничуть не волновали блондина. Невский с размаху влетел в стену, кажется, кухни? Он хорошо знал эту квартиру и имел неплохое пространственное мышление. На кухне было жарко, так как работала плита. Раньше Петербург часто жаловался на холод. Москва с силой поднял его и потянул в сторону той же плиты. Ладонь резко опустилась на раскалённую поверхность. В первые секунды Саша сжимал зубы так, что они бы вот-вот начали крошиться, но это долго не продлилось. Вместо этого изо рта вырвался истошный крик и всхлипы. Человек, который был ему так дорог, всё ещё держал ладонь Ленинграда на плите. Нет, Невский себя обманывает, он и сейчас ему дорог. Хотелось воткнуть в своё сердце нож из-за того, что оно принадлежит такой звериной натуре. — Ты бесполезная шавка. Рука, наконец, отлипла, но невыносимая боль не ушла. Саша и так сорвал голос, зачем кричать? Мог он только рыдать. Рыдать, понимая, что осталось недолго. Что он не будет счастлив с ним, как они вместе этого хотели. Что это конец. Шею Невского сжала шершавая ладонь. Где-то за окном гремели снаряды, умирали люди, рушились дома. Или он всё же передумает…Нет, правда, ситуация и так плачевная, зачем всё усложнять? Так Александр думал. Надетые розовые очки умело втирали мысли о том, что Московский не будет совершать поспешных действий и принимать такие же решения. А воздух уже совсем перестал поступать в лёгкие. Но он улыбался. Улыбался и верил, что всё получится, и в то, что это жалкая иллюзия. Кашель. Миша то ли оскалился, то ли ехидно скривил уголки губ в подобие улыбки. А руки сжимали шею всё сильнее. Ленинград рвано кашлял и улыбался с такой глупой надеждой, что становилось смешно. Пальцы разжались. Бездыханное тело упало на пол. На этот раз действительно бездыханное.

***

Московский подорвался с кровати. Снова. Господи, снова эта сцена! От непонимания собственного состояния хотелось биться головой о стену. Казалось бы, что он должен привыкнуть к этой бредятине, раз она снилась ему бесчисленное количество раз, но нет. Каждый раз как первый. Как в реальности, по-настоящему. Внутренний демон никогда не покидал его голову во время властвования политики коммунизма, но после стольких мучительных снов он начал куда-то удаляться или же растворяться что ли. Здравый смысл постепенно вставал на его место, сдвинув бешеное желание уничтожить всё вокруг на последнее место среди московских приоритетов. Москва спешно начал рыскать по комнате. Он всё ещё в ней, всё ещё в жилище своего Ленинграда. Правда конкретно сейчас не своего. И принадлежать Москве он больше никогда не будет. — Нашёл. Из тумбочки он вытащил заряженного Прилуцкого. Казалось бы, мол, ему тысячи мыслей должны лезть в голову, но на удивление ни одной. Сознание чисто. Дуло моментально приставилось к виску. Спущен. Не из приятных картина. Из дыры в голове вытекала кровь вперемешку со спинномозговой жидкостью и самими мозгами. Ещё одно бездыханное тело повалилось на пол. Теперь Ленинград никогда не услышит того, о чём твердил Москва, ведь принципы у них не такие уж и разные. Были.