красный бархат

      «приедешь сейчас?»       «очень нужен»       «если хочешь»       рацио, не печатая в ответ ни буквы, хватает с полки в прихожей ключи от машины.       он возится с ботинками, накидывает пальто, вылетает, едва не забыв закрыть дом. машина отзывчиво гудит, загорается окошко навигатора (самая бесполезная вещь в мире, когда речь идет о квартире аргенти), тишина на фоне звенит и смешивается с шумом ночного города — рацио никогда не слушает музыку в одиночестве.       аргенти живет в симпатичной многоэтажке — вылизанная новостройка, аккуратные тротуары по периметру и засаженные деревьями участки земли; картонные стены, правда, но красота требует жертв. всю жизнь он катался из города в город, а пару месяцев назад почему-то решил обосноваться тут. говорит, атмосфера приятная и работа перспективная; рацио же кажется, что дело в светлой квартирке с большими окнами и видом на город.       меньше минуты проходит в лифте. мерный шум механизмов, зеркальные стены, красная цифра над дверью — все раздражает и одновременно проходит медитативно. рацио вертит в руках ключи — он не нервный, просто аргенти немного волнует.       звон, оповещающий о завершении поездки, и в лифт заваливается какая-то пьяная парочка — виснут друг на друге, как психея на амуре. рацио вылезает, уворачиваясь от их хаотичных движений в порыве пивной страсти, и что-то ворчит, устало потирая переносицу.       какая дикость... в основном, конечно, потому что с рацио сейчас нет его пьяной психеи, которая бы точно так же пьяно цеплялась за ворот рубашки, случайно расталкивая всех вокруг. без нее остальные кажутся неуместными.       его психея сейчас где-то в своей квартире, просит к ней прийти. и рацио плетется скорее в тапочках любви, чем на крыльях.       дверь, слишком пафосно оформленная на фоне минималистичных соседских, не запирается никогда. рацио дергает ручку, заходит на порог по-хозяйски и небрежно расстегивает пуговицы пальто, пока глаза привыкают к темноте — в доме из освещения только телевизор и, следовательно, испанская мелодрама.       аргенти выходит откуда-то из гостиной, мягко обтекая дверной проем и на него же опираясь плечом. волосы медово сияют в тусклом свете, собранные в небрежный хвост, и выглядят, как раскаленный метал — хочется прикоснуться.       — привет. — улыбка тает на трогательно красных губах. — ты приехал.       рацио складывает руки на груди. конечно, приехал. и этот наигранно удивленный тон тут совершенно ни к чему — будто аргенти не знал, что он приедет. знал, конечно. знал еще с того момента, как нажал на стрелочку отправить сообщение.       — что случилось?       и рацио, конечно, тоже прекрасно знает, что «ничего такого». аргенти немного пьяный, много — уставший и нежный. а рацио, вроде как, влюблен, поэтому из дома в час ночи по первому зову срывается только на сообщения от аргенти и от нус (нус никогда не пишет, так что на аргенти остается как-то непозволительно много времени).       — ничего такого. просто захотелось поболтать, — отвечает тот до смешного честно и прямо, прекрасно зная, что рацио никуда не денется от него, даже если узнает, что их развлечение на этот вечер не проектировка вечного двигателя. рацио от него теперь вообще никуда никогда не денется, а это и проблема, и величайшая награда одновременно.       он смотрит на аргенти с каким-то совсем слабым упреком, и этого не хватает даже, чтобы скрыть любовное «да, да, да, я рад, что ты позвал»; слава богу, никто еще не написал толковой статьи о том, как научиться говорить «да», и рацио подобные откровения не грозят в ближайшее время.       но аргенти все равно понимающе сверкает зелеными глазами в темноте прихожей и исчезает где-то за дверью на кухню, тактично не говоря ни слова. и на том спасибо.       — ясно.       в квартире душно и тихо и пахнет коньяком вперемешку с одеколоном; рацио тянется к горлу, чтобы расстегнуть первые пуговицы рубашки, пока аргенти гремит чем-то на кухне — наливает кофе, который его научил делать веритас еще во вторую их встречу. с тех пор прошла целая вечность, но предпочтения остались все те же: две чайные ложки кофе, пара кубиков льда и неуместный сахар, который аргенти пихает всюду.       — по какому поводу? — рацио кивает на полупустую бутылку коньяка, садясь на стул, что ближе к аргенти.       тот оборачивается через плечо – раскаленный метал скатывается по сильным широким плечам – и кидает растерянный взгляд сперва на веритаса, потом на стол.       — а, это... — аргенти пожимает плечами. — захотелось.       «захотелось», и этот ответ рацио, конечно, тоже знает. аргенти всегда слишком взбалмошный и слишком несуразный в своих действиях, для него хаотичные решения определенно имеют какой-то смысл, но и тут он слишком непостоянный, чтобы их структурировать. так что рацио не удивится, если аргенти купил коньяк, только чтобы пройтись с ним до дома, потому что в наушниках заиграла подходящая под атмосферу песня.       — кстати, — аргенти вырывает его из мыслей внезапно громко сказанным словом и лезет в холодильник, откладывая приготовление кофе. — прочитал вчера книгу, очень печальная. не люблю такое читать, только расстраиваешься. и вот, решил я себя побаловать... — он достает с полки уже открытый купленный торт, истыканный ложкой с краю, и ставит на стол. — тебя тоже побалую, моя дражайшая вторая половина.       губы рацио трогает едва заметная улыбка, когда аргенти стягивает с торта бумажку и облизывает запачкавшиеся в креме пальцы, обращаясь к нему так слащаво, что похоже на сарказм. и веритас бы посмеялся, если бы не знал, что аргенти не говорит такое в шутку никогда.       — надо же... — рацио придвигает торт поближе к себе, мыслями возвращаясь к упомянутой книге. — так это был низкосортный любовный роман, в конце которого герои не остались вместе по глупейшей причине?       — для тебя любые романы низкосортные, — аргенти хмыкает, разворачиваясь к нему с кухонным ножом в руках. — а я, может быть, хочу просто порадоваться и расслабиться, а не «становиться лучшей версией себя с каждой прочитанной книгой».       — но ты разве не сказал, что расстроился? — возражает рацио, протягивая руку, чтобы забрать орудие убийства у аргенти и нарезать себе торт.       тот, правда, уводит нож за спину со словами «я сам, сиди» — его хлебом не корми, дай порыцарствовать. не было бы эго рацио раздуто настолько, чтобы оскорбляться от достойного кисейной барышни отношения, аргенти бы его и на руках носил, и шнурки завязывал. даже если обувь со шнурками рацио никогда не надевает.       — расстроился, — отвечает аргенти, нарезая торт, — но душа радовалась, потому что книга хорошая.       и, конечно, в этой книге пили чаи по ночам, хлебали коньяк в одиночестве перед телевизором, ходили без шарфов и ели торты, не нарезая. так что завтра рацио обязательно заедет в аптеку за каплями в нос, потому что его дражайшая вторая половина романтизирует и подозрительно шмыгает носом; лечить ринит не так эстетично, но особенно впечатлительные и забывчивые в конце концов все равно скажут спасибо.       так было и в их вторую встречу: аргенти после нее даже не постарался ничего скрыть, разболтав всем их общим знакомым, что теперь он пьет кофе исключительно с двумя ложками зерен мелкого помола и льдом, а еще что судьба его нашлась, и теперь день их встречи в календаре горит красным маркерным сердцем. март держать язык за зубами не умела тоже, поэтому рацио узнал все через час после их встречи (не поверил, разозлился, стушевался, накрутил себя и, в конце концов, согласился на еще одну встречу).       и вот, он здесь. какая это встреча теперь? девятисотая? тысячная? рацио давно не считает — не находит это нужным.       аргенти ставит две чашки кофе на стол, убирает коньяк на пол и садится напротив. в его осоловелых глазах играет свет — только поэтому они так странно блестят, конечно. обычная физика.       — я сегодня много о тебе думал, — аргенти говорит тихо, обхватывая широкой изящной рукой чашку; белесый шрам рваной линией тянется от ладони до плеча, закручиваясь по спирали и уходя под рукав футболки — рацио уже касался его бесчисленное количество раз, но все равно всегда хочет коснуться вновь.       он вообще-то не очень тактильный. не так, чтобы вздрагивать от прикосновений, как какой-нибудь забитый щенок; он скорее просто не видит в этом смысла. с аргенти получается немного иначе — его хочется ощущать всеми возможными органами чувств, и даже так будет недостаточно. рацио называет это исследовательским интересом, а аргенти иногда шутит, что в нем не так много всего, что можно было бы изучить.       тогда рацио говорит: «повторение — мать учения».       — ...ты такой потрясающий, — продолжает аргенти, переводя внимание веритаса со своего внешнего вида на свои слова. и снова этот шепот, который кажется чем-то совершенно необычным, когда голос такой низкий. — не думаю, что когда-нибудь смог бы полюбить кого-то так же, как тебя.       рацио отламывает ложкой кусочек торта и кладет в рот; сладость остается на губах белым кремом, его он убирает пальцем, глядя на аргенти ничего не выражающим взглядом — эти задушевные речи всегда доходят до рацио слишком поздно, как до аргенти слишком поздно доходит смысл его научных статей.       — я все-таки очень неправильно назвал тебя своей второй половиной. знаешь, я ведь всегда был не против любить кого-нибудь, если бы это не означало любить кого-то... несамостоятельного. это было бы слишком больно, я же не могу усидеть на месте, постоянно где-то и с кем-то... мне вообще кажется, что ко мне нельзя никого присоединить, что я — обе половины вместе. а с тобой так легко... я ведь только с тобой могу по-настоящему напиться, до беспамятства, ни о чем не думая, — он замолкает, чтобы посмотреть на рацио, спокойно жующего торт и толком не вникающего в слова. улыбка приятно растекается на румяном лице, под красными прядями на щеках залегают ямочки. — ну, как и сейчас, в общем. ты что, не слушал?       — слушал, — сухо возражает рацио, но мысль не продолжает. то ли не находит слов, то ли пытается унять эмоции... во всяком случае, аргенти знает его слишком хорошо, чтобы решить, что рацио все равно.       ему просто нужно время, а аргенти не торопит.       вместо этого он присоединяется к тому, что, кажется, интересует ученый мозг веритаса гораздо больше.       — и как тебе торт? — спрашивает он, ложкой отламывая кусочек из тарелки рацио и кладя в рот.       — съедобный, — тот тычет в несчастный красный бархат ложкой, разваливая его почти в кашицу — странная привычка есть всю еду только такой консистенции.       — да? настолько хорошо? — аргенти улыбается совершенно бесхитростно и честно. — тогда куплю еще один в следующий раз.