Бар

Громкая музыка, слепящие глаза неоновые вывески, резкий запах алкоголя и перегара, звон бокалов и нецензурная брань на всë помещение — пожалуй, не самая подходящая обстановка для ребенка, которому переходный возраст ударил в голову, а в теле играют гормоны и желание показать, что он уже слишком взрослый, чтобы просто отсиживаться дома, пока родители гуляют по барам. Гоголь пришёл сюда сам и ещё ни разу не пожалел о своём решении. Сбежать из дома оказалось проще простого, времени у него много, а здесь его никто не знает, и чувство свободы как никогда ударяет в виски вместе с выпитым коктейлем, кажется, с ликёром, которое ему продали, даже не попросив паспорт, ведь здесь, особенно в вечер пятницы, всем было плевать, тем более подвыпившему бармену, который еле держался, чтобы не уснуть прямо на рабочем месте, но просьба повторить всë же заставляет его подняться с стула и начать делать новую порцию алкогольного напитка. Ликёр с примесью чего-то сладковатого приятно обжигает горло, но насладиться им в полной мере не дают, резко выхватывая бокал из пальцев, пока Николай растерянно смотрит на того, кто посмел ему помешать, и просто хочет провалиться под землю или куда-нибудь подальше отсюда. Пиз. Дец. –Ты что тут делаешь? Фёдор смотрит недовольно, так что, кажется, в его аметистовых глазах поселились черти и отплясывают польку в свете ярких вывесок, говорит негромко, но знает, что его всë равно услышат, и ставит недопитый коктейль рядом с своим стаканом виски с льдом. –А.. Я... –Где родители? –В «Науле».. Пожалуйста, не рассказывайте им! Гоголь хватает его за рукав, немного тянет и смотрит так умоляюще, так по-детски наивно, но одновременно мутно, пьяно, что даже слова ещё можно различить лишь из-за небольшого количества алкоголя в крови. –Сбежал, значит. Что ж, от этого бесенка ожидать что-то иное было глупо, Достоевский прекрасно это понимал, потому сейчас ему лишь оставалось надеяться, что соседский мальчишка не станет сопротивляться и привлекать много внимания, пока его будут тащить домой, а то проблем не оберешься. –Дядя Федя, пожалуйста! Они же прибьют меня! –Пошли. Фёдор в один мах прикончил виски, расплачиваясь с барменом и за себя, и за Гоголя, и чуть ли не рывком стянул с барного стула, ведя за собой к выходу, подростка, что не очень понимал, что происходит и почему ноги внезапно перестали его слушаться, отчего не упал лицом на пол только благодаря тому, что его держали за руку. –Куда мы?.. –Домой. –А Вы не..? –Не скажу. Для этого просто не было причин — одни неприятные для всех последствия. Да и нужного результата не будет, только доставит проблем для отношений в семье Гоголей, ещё и между ними и самим темноволосым, особенно это касалось отношений с подростком, которые были... Довольно сложными для понимания. В такси Николай уснул почти сразу же, удивительно, как ему ещё плохо не стало, всë же коктейль с ликëром был, а этот ранее только пиво один раз глотнул, пока никто не видел, на даче, а теперь спал крепким сном на мужском плече, облаченном в слишком деловой для бара пиджак, и в ус не дул. Фёдор все время пути молчал, прожигая таксиста взглядом каждый раз, когда тот собирался что-то сказать, отчего тот поспешно отворачивался, до смерти напуганный столь мрачным пассажиром, от которого тянуло табаком и едким запахом виски. Нести до квартиры Гоголя пришлось на руках, Достоевский предпочёл свою двушку соседской, без особого труда занося в неё спящего и опуская на диван, пока сам решил сделать чай и посидеть там же в гостиной, дабы понаблюдать за тем, как Николай будет очухиваться. Пиджак вместе с брюками были аккуратно повешены на спинку стула в спальне перед открытым окном, чтобы выветрился весь неприятный запах, Фёдор даже расчесался и сделал себе небольшой хвостик сзади, дабы не мешался, пока он готовил себе чай и выбирал книгу, с которой будет коротать время этим вечером-ночью. Потом он, конечно, сходит в душ и пойдет спать, но сейчас ему лучше побыть рядом с внезапным гостем, потому мягкое кресло встретило его с распростёртыми объятиями, даря такой необходимый комфорт, а «Великий Гэтсби» ложится в одну из рук, послушно открываясь на нужной странице. Прошло, наверно, часа два, как часы пробили одиннадцать вечера, и проснулся Гоголь, сонно хлопая разноцветными глазами и мутным пьяным взглядом окидывая помещение, пытаясь понять, где находится. –Проснулся? Достоевский откладывает книгу в сторону, допивая уже вторую чашку чая, и берёт заранее подготовленный стакан воды, дабы отнести его гостю, что необычно резво сел и начал жадно глотать воду, после вручая стакан обратно и упираясь лбом в чужую грудь, тут же ощущая небольшие поглаживания по волосам, что невероятно успокаивало. –Голова болит? –Нет.. Гоголь всë еще пьян, это слишком резко отражается в голосе, и поднимает голову, смотря снизу вверх, будто оценивающе, выискивая в образе мужчины что-то, за что можно было бы зацепиться взглядом, и хватает за воротник необычно крепко и неожиданно, притягивает ближе, смотрит в глаза даже несколько влюбленно и обнимает за шею двумя руками. –Вы красивый~ –Коля, ложись спать обратно лучше. Ни к чему хорошему такие слова не приводили никогда, Фёдор знал это на собственном опыте и не хотел втягивать сюда еще и мальчишку, которому в этом году только стукнуло 16, но который выглядел на все 18 вкупе с ростом и острыми чертами лица, и сейчас подросток совершенно не собирался слушаться, впрочем, как и всегда. –А если я не лягу? Что Вы мне сделаете? Накажете? ~ Гоголь лукавит, улыбается и хитро щурится, привставая на носочки, так что мог прижаться грудью к груди темноволосого, приближая лицо настолько близко, что можно было почувствовать терпкий запах коктейля с ликëром, что немного отдавал смородиной. –Родителям расскажу, где ты был. Фёдор ни при каком раскладе не собирался этого делать, но припугнуть вкрай обнаглевшего Николая нужно было, однако, кажется, тому сейчас было абсолютно плевать на все, либо он догадался, что эта угроза — лишь пустые слова. –Мм, как хотите, но.. Знаете.. Он немного заваливается набок, так что приходится пытаться удержать его на руках, однако с небольшого толчка ноги об пол Гоголь усаживает мужчину на диван и удобно располагается на его бедрах, прижимаясь непозволительно близко и даже не думая о том, что может делать что-то не так, его этот загадочный соседушка, что часто заходил к ним, привлёк еще в самую первую встречу лет этак пять назад, так зачем теперь противиться желаниям беспокойного разума? –Коля, слезь с меня. Фёдор звучит строго, взглядом уже испепеляет подростка в пепел, но руки все равно опускаются тому на тонкую талию, чуть сжимая её в невербальном отклике, что только и нужно было, чтобы светловолосый приблизился ещё, ëрзая на своём месте, будто ему никак не удавалось найти удобную позу, и призывно облизывая губы, приближаясь ещё, впутываясь пальцами одной руки в тёмные жесткие волосы. –Не слезу. Делайте, что хотите, иначе этим займусь я. Гоголь звучит нахально и необычно твердо, пусть и проскакивают пьяные тягучие нотки, смотрит прямо в глаза, немного комично хмурясь и давая всем своим видом понять, что ему нужно только одно. Фёдор. И он не был бы собой, если б сдался так просто в достижении своей цели, что эта самая «цель» прекрасно понимает, пытается ещё противиться, но алкоголь берёт своё вместе с фактами, что Достоевский тоже где-то на глубине сознания хочет и страстно желает его, а за вечным недовольством прячется нежелание привязываться в страхе быть просто-напросто отвергнутым. Но ведь ничего не случится, если сейчас он позволит себе чуть больше?.. Темноволосый подаётся вперёд, целует напористо, опуская ладони ниже и сжимая упругую задницу, выбивая из пьяного теперь уже партнера рваные вздохи и мычания, стоило лишь языку проникнуть в рот и начать исследовать его. Гоголь подавался на всё, пытался отвечать, но до этого он ни с кем даже не целовался, выходит не очень, и он невероятно рад отдаться в холодные, но такие родные руки, что теперь обжигали его спину, заставляя плавиться и таять под ними, жаться ближе словно в желании спрятаться, но прикосновения становятся намного ярче от ударившего в голову возбуждения, что завязывалось в тугой узел внизу живота и ныло, требуя к себе ласки, которую ему не спешили даровать. Такие же горячие губы опустились на шею, покрывая её лёгкими поцелуями и мягкими прикосновениями языка, Фёдор все еще держался, чтобы не оставить на бледной коже, усыпанной веснушками, лишних следов, контролирует себя и прислушивается к Гоголю, упиваясь его податливостью и зачем-то уверяя себя, что это только из-за алкоголя. –Ммх~.. Федя-аах~ Достоевский слабо прикусывает ключицу, посасывает уходящую к плечу косточку, надеясь, что эта отметина сойдет раньше, чем её успеют обнаружить родители подростка или кто-нибудь посторонний, и перебирается руками на грудь, почти сразу снимая с того растянутую футболку и оглаживая стройное спортивное тело, которое ему доводилось видеть всего несколько раз. –Нравится? ~ Гоголь снова паясничает, видя, с каким наслаждением и желанием на него смотрят, и сильнее сжимает волосы мужчины, притягивая к своей груди и самодовольно улыбаясь, будто оказывая великую честь. –Кусай, если хочешь~ –Когда мы перешли на «ты»? Фёдор все еще хочет возразить, что так есть шансы, что их могут раскрыть по щелчку пальцев, но все же поддаётся, слегка прикусывая кожу возле грудины в желании насытиться этим телом полностью, но осознание ограничений больно ударяет в виски, или так действует алкоголь под возбуждением? –Гх! Мм..~ Николай немного ослабляет хватку и немного потирается промежностью о чужой пах, уже чувствуя через ткань чужое возбуждение. –Потом налюбуешься и накусаешься, давай быстрее.. Пожалуйста.. Гоголю уже все равно на гордость, неподготовленное тело дрожит и горит от любых прикосновений, как в припадке, заставляя сходить с ума от каждого лёгкого вздоха в свою сторону, хочется больше, хочется чаще, хочется так невообразимо много, что он теряется в ощущениях, когда его заставляют привстать на коленях и снимают поношенные брюки вместе с нижним бельем, он в наслаждении подаётся на пальцы, смачивая их слюной и стараясь сделать все максимально хорошо, чтобы у партнера не осталось сомнений, что лучше пассии ему не найти за всю жизнь. Николай мычит, пряча голову в чужой шее, когда один из пальцев входит в него, коленки так и норовят разъехаться в стороны, воздух обжигает лёгкие, а член так неистово требует прикосновений, что рука сама тянется к нему, но по ней тут же прилетает лёгкий шлепок под возмущённый возглас. –Э-эй! –Это твое наказание. Терпи. Фёдор вроде не улыбается, его лицо все также почти ничего не выражает, но румянец на щеках и блестящие от алкоголя и возбуждения тёмные глаза выдают с потрохами его состояние вместе с сбивчивым и слегка прерывистым дыханием, и Гоголь целует его уже сам, постанывая в поцелуй от малейшего трения желающей внимания плоти и движений внутри него. Гоголь правда терпит и неплохо держится, но всего так много для непривыкшего к такому тела, что он не может себе позволить слишком долго оставаться в таком положении, и сам подается бедрами на пальцы, стоная громче от лёгкого прикосновения к заветной точке, от которой содрогнулось все его тело, что и без этого стояло одним лишь чудом, а теперь безвольно опустилось вниз, подергиваясь будто судорогой под громкий протяжный стон светловолосого, запачкавшего белесой вязкой спермой рубашку Достоевского. Николай дышит тяжело, глотает ртом воздух, цепляясь ноготками за плечи и пытаясь отойти, и даже, кажется, трезвеет, опуская голову тому на грудь и обмякая. –Ф-Федя… Мх.. ~ Гоголь поднимает все еще томный взгляд на мужчину, сильнее сжимая в пальцах рубашку, и немного приподнимается сам, вовлекая его в новый поцелуй, на который тут же получает требовательный ответ, теряя контроль и вновь тая от этого, пока руки проворно расправлялись с нижним бельем. Фёдор уже не может терпеть, кусает чужие губы, наслаждаясь томным мычанием и сладкими постанываниями с стороны партнера, кладет ему ладони на бедра, желая помочь, но в ответ получает шлепок по руке в его собственном стиле, слыша негромкое хихиканье и в отместку резко отстраняясь, переходя на мочку уха и кусая её, начиная посасывать, но этим лишь подливает масла в огонь, пока Николай немного ласкает его член рукой, оценивая размер, и начинает опускаться, несдержанно стоная прямо ему в ухо, вдруг вскрикивая, когда его все же нетерпеливо опускают до конца без какого-либо предупреждения. Гоголь слабо ударил того в грудь, чувствуя скопившиеся в уголках глаз слезы, и схватил за плечи, решая сначала привыкнуть к такому приятному, но непривычному ощущению заполненности, ëрзая на месте, тем самым вырвав с стороны мужчины негромкий стон, больше напоминающий вздох, однако это лишь подстегнуло, заставив все же немного приподняться и опуститься вновь с томным мычанием на ухо. –Если не будешь быстрее, я выебу тебя сам. Достоевский смотрит все также недовольно-мрачно, но немного рассеянно, одновременно высокомерно, будто делал одолжение, но в подтверждение своих слов сам поднимает пассию за бедра и резко опускает, выбивая полустон-полукрик из-за внезапного попадания по нужной точке. –Пожалуйста.. Сделай так ещë.. ~ Гоголь снова пьян, его несёт, он понимает, что все это невероятно неправильно, но он так страстно этого желает, так доверчиво и умоляюще смотрит в ответ, знает черт, что сегодня ему позволено намного больше, и старается взять от этого всё, он дрожит, судорожно облизывая губы и подаётся снова вперёд, накрывая чужие уста своими, пока его просьбу беспрекословно выполняют, раз за разом попадая в простату, посылая волны мурашек по телу и выбивая все новые и новые порции стонов, заглушенных поцелуем. Николай отстраняется, прогибаясь в спине, и закатывает глаза в удовольствии, даже не смея пробовать забрать контроль, его ведёт и колотит от возбуждения, и достаточно нескольких движений по члену, чтобы он кончил ещё раз, вытягиваясь по струнке и до крови искусывая губы, пока его также поднимают и кончают на живот, издав негромкий стон. Гоголь, дрожа, опускается тому на ноги, продолжая льнуть к такому теплому, такому родному для него телу, получая приятные поглаживания по голове, и постепенно приходит в себя, окончательно трезвея. –Голова болит.. –Принести таблетку и воды? –А можно? И это.. Ваша рубашка.. Простите.. Фёдор в ответ только хихикает, кажется, впервые за весь вечер немного улыбнувшись, и опускает подростка на диван, оставляя лёгкий поцелуй на лбу и направляясь сначала к тумбочке. –Не страшно. Вытрись пока. Потом в душ сходишь. В светловолосого прилетает пачка салфеток, так что тот фыркает, провожая взглядом удаляющегося на кухню Достоевского. –А с Вами можно? –Нет. Фёдор выглядит добродушно, но тон голоса заставляет тут же заткнуться и понять, что никакими уговорами его не убедить, и все же уходит, по пути расстегивая пуговицы рубашки, чтобы скоро бросить её в стирку. Николай недовольно смотрит на него, отворачиваясь, но все же открывает пачку салфеток, вздыхая. Он все еще не пожалел, что сбежал из дома в бар.