.
19 апреля 2024 г. в 13:17
Все думают, что Афина прокляла Медузу, потому что прогневалась на нее. Пусть думают.
Сказать начистоту, эти слухи действительно соответствовали ее характеру, причем не только ее – характеру всех богов. Возложить всю вину на обесчещенную девушку – поступок вполне в духе Геры. Наглость бога, для которого слова “возлюбленная” и “собственность” были синонимами – такое сошло с рук и Аиду.
Но на самом деле причина поступка Афины была в другом.
Когда Афина узнала, что ее храм осквернен, холодный разум, которым она славилась, действительно едва ее не покинул. Быстрее молний отца Зевса она оказалась в том самом месте, откуда еще не успел выветриться дух присутствия Посейдона. Осталась лишь истерзанная рыдающая девушка, которая продолжала бормотать молитвы ей, Афине, хотя та уже ничего не могла предотвратить.
Боги не испытывают чувства вины. Не должны испытывать, ведь, в отличие от людей, вольны делать все что вздумается. Но все же что-то надломилось внутри Афины, когда она увидела девушку, прекраснее всех ранее виданных ею, но навеки отмеченную чужой жестокостью.
Откуда-то она уже знала, что делать – богиня мудрости как-никак.
Сама Афина родилась в броне и с рождения защищена от чужих посягательств. К тому же она знала, что в их мире красота девушки сродни проклятью – спросите у тех несчастных гречанок, чью внешность сравнивали с ликом Афродиты.
Может, она не успела спасти Медузу, но зато вполне способна дать ей защиту, причем такую, что будет с ней всегда. Под взором богини локоны девушки крепли и превращались в длинные смертоносные жала. Немного подумав, Афина решила добавить финальный штрих – взор, обращающий в камень.
Сама Медуза и не заметила дара богини. Она не замечала ничего: ни шепотков, ни восклицаний, сопровождавших ее на пути до дома. Лишь один человек сумел обратить на себя ее внимание – какой-то мужчина, не добившись от нее ни слова, загородил ей путь, схватил за руку и начал что-то грубо выговаривать. Медуза поймала себя на мысли, что ей трудно выносить прикосновения. Мужские прикосновения.
Волна отвращения, поднявшаяся от солнечного сплетения к языку, заставила ее поднять взгляд на незнакомца.
“Оставь меня в покое”, – дрожащим голосом прошипела она, стряхивая с себя ее руку.
Рука повисла в воздухе и все остальное тело тоже замерло, обратившись в камень.
Что произошло, раньше Медузы поняли ее сестры. Еще раньше них – весь город. Вскоре девушки забыли, когда они в последний раз нормально спали: то и дело дом осаждали толпы доморощенных героев, и нигде от них не было спасения. Когда не было героев, к сестрам втайне от остальных паломничали женщины, желавшие себе тот же дар, что и у Медузы.
Ее сестры не могли им не сочувствовать, ведь прекрасно понимали, почему такое проклятие оказалось для женщин столь желанным, но еще больше жалели свою сестру. Она не считала то, чем обладала, ни даром, ни проклятием и казалась безучастной к жизни в целом. И тогда сестры Горгоны решились на дерзость – попросить богиню проклясть их так же.
Афину удивила эта просьба – все же ее отношения с сестрами были несколько иными. Однако она не могла не восхититься самоотверженностью девушек. Использовать все способы, чтобы защитить то, что дорого – этого богиня ждала от своих воинов и никак не ожидала обнаружить в безвестных слабых женщинах. Сама не веря тому, что так расщедрилась, Афина послала видение одной из своих жриц.
“Ваша просьба будет исполнена. Более того, – удивленно пробормотала жрица, – вам двоим будет даровано бессмертие при условии, что после смерти Медузы вы продолжите защищать таких, как она”.
Бессмертие не прельщало девушек, но все же они согласились – прекрасно понимали, что милость богини следует расценивать как приказ. К тому же решение Афины подтолкнуло их к собственному: Горгоны решили не тратить ни минуты смертной жизни Медузы попусту и сделать ее по-настоящему хорошей. Точнее, спокойной – такую роскошь они точно могли себе позволить.
На уединенном острове вдали ото всех им действительно удалось обрести покой: слава трех чудовищ, захвативших остров, дала им защиту на какое-то время, а простые ежедневные действия – долгожданный покой. Только Медузе легче не становилось.
Ей было тошно. От людей, желавших ее убить и искавших в ней спасения. От богов, использовавших ее как вещь и даровавших сомнительный откуп, когда было уже слишком поздно. От себя. От жизни.
К большому сожалению Медузы, сестры ее по-настоящему любили, а потому не давали воспользоваться даром смертности. Ее вытаскивали из петли, ее ловили на самом краю обрыва, от нее прятали все острое и ядовитое. Единственный способ прервать собственную жизнь находился в море, но сама мысль о том, чтобы даже пальцем коснуться обиталища Посейдона, подталкивала тошноту прямо к горлу.
И в то же время Медуза не могла себя остановить от того, чтобы каждый день ходить к морю и вглядываться в него полным отвращения и боли взглядом. Внутри нее что-то шевелилось, когда она подходила к беспокойной воде.
Дети Посейдона. Они зрели внутри нее, и Медуза это знала. Еще одна причина покончить с этим – девушка слышала не одну историю о том, как появляются на свет дети богов. Смертной матери едва ли можно рассчитывать на выживание.
Вот она, ее жизнь: сперва быть сосудом для бога, а следом – вместилищем, которое разорвут при появлении на свет будущие полубоги.
“И часто ты здесь сидишь?”
Медуза вздрогнула от неожиданности и обернулась на голос. Ей казалось, что на острове нет никого, кроме Горгон, но вот перед ней стояла десятилетняя девочка, пристально вглядываясь в нее.
“Ответь мне”.
Требовательный высокомерный тон подтвердил ее догадку. Дети, даже знатные, так не разговаривают. Перед ней стоит богиня, принявшая облик ребенка.
Афина пришла… из любопытства. Не в ее правилах было проявлять интерес к смертным, если это не были какие-нибудь герои, – слишком недолог их век. Однако Медуза все не шла из головы.
Вероятно, причиной тому была вереница женщин, осаждавших храмы богини, умолявших наградить даром Горгон. Даже несмотря на безмолвие Афины (дар богов – это не то, что разбазаривают направо и налево), это заметили даже на Олимпе. Сперва все подумали, что Афина, как и положено ей по статусу, разгневалась на смертную и стала на сторону бога. Однако у людей был свой взгляд на положение вещей, и его олимпийцы никак уразуметь не могли.
Словом, имело смысл проведать смертную, чтобы проверить, она ли повинна в том, что храмы наводнились толпой почитательниц.
То, что увидела Афина, ей не понравилось. Да эта смертная вовсе не дорожит ее даром! Уплыла на безлюдный остров, да еще и пялится в это чертово море. А уж то, как девушка ответила на ее вопрос, и вовсе разгневало богиню.
“Тебе какая разница”, – равнодушно бросила Медуза через плечо и отвернулась обратно к морю. Внутри себя она ликовала: вот он, ее шанс. Афина была богиней не только мудрости, но и войны. До спартанской ярости Ареса ей, конечно, было далеко, но можно было надеяться на то, что Афина разозлится настолько, что убьет ее на месте.
Однако Медуза просчиталась. Афина была богиней не войны как таковой, а военной стратегии. И она прекрасно видела, что смерть для девушки желанна, а потому со всей своей божественной мстительностью решила оставить ее в живых.
Богиня насмешливо хмыкнула, встав бок о бок с Медузой. Краем глаза она видела, что девушка все больше раздражается от ее бездействия, пока наконец не вспылила, попытавшись прогнать назойливую спутницу. И даже тогда Афина, вспомнив, в каком облике находится, лишь приподняла бровь.
“А что так? Детей не любишь?”
“Терпеть не могу”, – зло отозвалась Медуза.
“А своих?”
Глядя, как девушка буравит ее змеиным взглядом в надежде, что ее проклятье хоть чуть-чуть заденет богиню, Афина мстительно сощурилась. В арсенале богини мудрости полно способов нанести удар, эта смертная зря думает, что сможет ее переиграть.
Однако Медуза не играла вовсе. С вытянувшимся лицом Афина глядела на то, как все эмоции в облике девушки испаряются, замещенные огромной болью. Ее было так много, что она будто просачивалась сквозь кожу Горгоны. Афина не привыкла иметь дела с человеческими эмоциями – она просто замерла на месте, не в силах оторваться от лица Медузы, в котором было столько чувства, столько недоступных ей проявлений человечности, что внутри богини начал подниматься неизвестный ей ранее страх. То был страх перед неизвестным.
Слезы застили глаза девушки, и она зажмурилась, а когда открыла глаза, то обнаружила, что стоит в одиночестве.
Афина не верила сама себе. Она позорно сбежала. Да еще от кого – от какой-то проклятой смертной! В какой-то момент она даже усомнилась в том, работает ли проклятие Медузы только на мужчин, иначе как объяснить, что богиня застыла под ее взором. Но никаких признаков обращения в статую Афина на себе не обнаружила.
Завидев на следующий день старуху, сидящую на берегу, Медуза ускорила шаг.
“Неужели вам, богам, так трудно оставить меня в покое?” – крикнула она на бегу, ведомая яростью.
Афина и сама не знала, почему пришла снова. Хотела побороть тот страх. Хотела знать, откуда он взялся. Хотела усмирить любопытство, которое от предыдущей их встречи разгорелось лишь сильнее. Хотела знать, кто вообще такая, Харон ее побери, эта Медуза, которая пробудила в ней неведомые ранее чувства.
“Раз ты знаешь, что я богиня, должна знать и то, что мы вправе быть где угодно”, – скрипучим ворчливым старческим голосом ответила Афина.
“В мире полно мест, почему здесь?” – упрямо настаивала Медуза.
“Ты спрашиваешь это и у тех женщин, что приплыли сюда?”
Наблюдательная богиня не могла не заметить, что на острове теперь не три жительницы. Пять смертных девушек под лидерством Горгон уже вовсю строили свои будущие жилища. Кажется, Афина видела их среди просительниц в своем храме. Или нет. Богине не было нужды забивать себе голову запоминанием каждой смертной. Кроме одной, конечно – этот горящий взгляд и выразительное прекрасное лицо Афина запомнила против своей воли.
“У них нет нужды спрашивать, – гордо выпрямившись, дернула плечом Медуза. – Тех, кого не желают защищать боги, видно сразу. Таким, как мы, лучше держаться вместе”.
“«Таким, как мы»? – фыркнув, переспросила Афина. – Они считают тебя и твоих сестер счастливицами. Спроси у этих женщин, сколько раз они обивали пороги моих храмов”.
Медуза отшатнулась от этого неприкрытого ехидства. Когда она заговорила вновь, в ее голосе было столько яда, что никакие змеи бы не сравнились с ней:
“Меня осчастливили дважды. Сперва твой дружок подарил мне своих ублюдков, а после и сама опоздавшая богиня не придумала ничего лучше, как откупиться от меня проклятием”.
Афина, как и многие боги, была известна своим крутым нравом. Одной девушке достаточно было лишь раз похвалиться умением ткать, чтобы навлечь на себя гнев богини… Но почему-то этой смертной Афина готова простить подобную дерзость. Более того, она устыдилась от слов Медузы.
Просить прощения она, разумеется, не собиралась – где это видано, чтобы богиня извинялась перед обычной женщиной? Афина никогда не извинялась и перед другими олимпийцами, просто потому что никогда не сожалела о содеянном.
“Не мешай меня с этим уродом с вилкой вместо нормального оружия, – поморщилась она, отчего-то испытывая потребность защититься. И в попытке протянуть оливковую ветвь добавила: – Зря ты так. Один из детей будет похож на тебя. Не возьмет от него ничего”.
Надежда на то, что хотя бы на этот раз ее поразит божья кара, вновь не оправдалась. Афина опять ее удивила. Медуза замерла, пытаясь понять, почему богиня ведет себя так миролюбиво. Это было совсем на нее не похоже, как будто на берегу сидела не дочь громовержца, а обычная девочка, которая пыталась загладить вину, не признавая этой вины.
Девушка почувствовала даже что-то вроде сочувствия богине, которая внезапно повела себя так по-человечески. Но мысленно приказала себе не поддаваться – хватило одного раза, когда она поверила в милость богов, и куда ее это привело?
“Соболезную ему”, – лишь произнесла Медуза, не глядя на Афину, а устремив взор снова к морю.
Богиня почувствовала необъяснимую вспышку раздражения от этого ее жеста. Опять она смотрит на проклятое море. Афине ужасно захотелось отвернуть Медузу от моря, привязать ее взгляд к чему угодно. Да хоть бы и к самой Афине. Все лучше, чем глядеть в обитель Посейдона.
Если богиня чего-то хотела, она это получала. Афина не привыкла терпеть поражение и к тому же обладала острым умом, способным претворить в жизнь любую стратегию. И к своей задаче она подошла со всей страстью.
Не проходило и дня без того, чтобы Афина заглянула к Медузе. Богиня рассказывала диковинные истории, посадила на острове целый оливковый сад, даже однажды сову свою зачем-то притащила. И позволяла Медузе решать, когда ей стоит уйти – невиданная щедрость со стороны богини и неслыханная наглость от смертной.
Медуза не могла сопротивляться долго. Раньше ей казалось, что собственное сердце стало каменным, как мужчины, которым не повезло поймать ее взгляд. Однако надругательство над ее телом не означало уничтожение души. На остров прибывали женщины, и Медуза не отказывала в гостеприимстве. На острове постоянно оказывалась Афина, и Медуза не могла больше на нее злиться. Она ведь видела: богиня действительно старается. Разумеется, Афина, несмотря на свою премудрость, все еще оставалось той, кем была всегда, – взбалмошной, избалованной вседозволенностью дочерью своего отца. Однако она изменилась.
Афина не узнавала сама себя. Она потеряла интерес к развлечениям богов, их пирам и интригам. Она и раньше не разделяла общего веселья, но хотя бы относилась к нему со снисходительностью, всегда сидя подле отца. Однако сейчас и сам единственный ее родитель, на которого Афина раньше смотрела с обожанием, не вызывал желания приближаться к нему. К своему ужасу, богиня заново осознала, кем являлся Зевс.
Раньше, когда разговор заходил об очередной его интрижке, Афина, не знавшая плотского влечения, лишь отстраненно наблюдала. Но теперь она не понаслышке знала, что испытывают избранницы богов, а потому отстранилась от самих олимпийцев. Ей претила и похоть Зевса, и слепая мстительность Геры. Кто в действительности заботил Афину, так это те несчастные смертные, которым не повезло оказаться меж двух огней из-за божественной прихоти. И, когда среди олимпийцев вновь пошли разговоры о Персее, сыне Данаи и Зевса, Афина хотела больше слышать не о новом будущем герое, а о его матери, которой и в глухой башне не удалось скрыться от вожделения громовержца.
Не сказать, что она прониклась сочувствием ко всем смертным внезапно, ведь богиня и раньше направляла людей и порой щедро их одаривала. Но это касалось только тех, кому было суждено пройти путь героя. Теперь же воспитание героев, которое она так любила раньше, вызывало почти что отвращение. Успела уже насмотреться на недалеких мужчин, жаждавших одолеть чудовище. Точнее, на их окаменевшие фигуры.
Видя, как число статуй незадачливых героев с каждым днем лишь растет, Афина ощущала странную смесь гнева и стыда. Она хотела защитить Медузу, сделать так, чтобы она более не была объектом интереса ни людей, ни богов. Но Афина не может предотвратить того, что к Медузе продолжают приплывать мужчины, не может вмешиваться. Она боится того, что боги это заметят. На нее и так уже смотрят косо: от внимания олимпийцев не ускользнула перемена в Афине. И меньше всего она желала, чтобы они поняли, в чем, точнее, в ком причина.
“Это не твоя забота. Ты сделала так, чтобы я могла защитить себя сама”, – с легкой полуулыбкой заявила однажды Медуза, каким-то образом прочитав ее мысли.
Богиня замерла, жадно всматриваясь в лицо девушки. И ощутила, как на ее собственном лице непривычно напрягаются мышцы.
Афина улыбалась. Серьезное отстраненное выражение лица, свойственное богине мудрости, куда-то исчезало само собой, когда она была рядом с Медузой. И даже в разлуке ей было трудно сдержать улыбку при воспоминаниях об этой девушке, на Олимпе Афине приходилось буквально натягивать на лицо строгость, влезая в нее как в тесный доспех.
Еще Афине хотелось, чтобы улыбалась Медуза. Радость на лице этой девушке расцветала так редко, что богиня в каждый подобный удачный момент внимательно впивалась в нее взглядом, чтоб отпечатать в памяти ее посветлевшее лицо. В эти редкие мгновения светлело что-то и внутри Афины.
Богиню удивляло, как стремительно растет ее жадность. Сперва ей достаточно было того, чтобы Медуза наконец отвернулась от моря. Когда ее желание сбылось и глаза девушки во время их встреч оказались прикованы только к Афине, ей захотелось, чтобы Медуза улыбалась. Когда первая легкая улыбка тронула губы девушки, богиня возжелала услышать ее смех.
Афина считала свои желания хоть и непривычными, но нормальными: богам часто хочется разного – долгота бессмертия рано или поздно толкает к стремлению найти что-то новое. А то, что дарила ей Медуза, было для богини неизведанным миром. Однако, однажды не сдержав улыбки при мысли о Медузе, она услышала, как кто-то из олимпийцев бросил в ее сторону, что лицо у нее стало таким же глупым, как у Афродиты.
Улыбка тут же слетела с губ. Афина не обиделась, хотя раньше за сравнение с сестрой сравняла бы с землей того, кто сказал такую бессмыслицу. Но сейчас в этих словах, напротив, было слишком много смысла.
Глуповатость лица Афродиты объяснялась тем, что она постоянно была в кого-то влюблена. Но Афина не ощущала вожделения, которым владела богиня любви (или оно владело ею). Впрочем, отрицать того, что ее чувства, пусть они были только духовного характера, отличались от того, что она знала ранее, тоже не могла.
Все встало на свои места, когда очередной их разговор с Медузой прервали крики. Афина почуяла, как ветер донес чье-то предвкушение битвы, и рука сама воплотила копье, но Медуза выставила перед ней ладонь, и потребовала, чтоб она осталась на месте, прежде чем броситься на помощь. Богиня не привыкла, что ей приказывают, а уж тем более запрещают, особенно смертная, но еще более непривычным оказалось то, что она, не раздумывая, согласилась с волей Медузы.
Не вмешиваясь, она наблюдала за тем, как ловко девушка заставила очередных недогероев оставить своих жертв и обратить взоры на нее. Змеи на ее голове извивались, поднимаясь выше, а от позы исходила такая решимость, что Афина поневоле залюбовалась.
Расправившись с налетчиками, Медуза посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что никого не упустила, и обернулась к Афине. В голове богини впервые за всю ее долгую жизнь стало пусто: ее покинула всякая мысль. Гнев и сдержанность, желание битвы и стремление к миру, сила и мягкость – впервые она видела, чтобы на лице человека гармонично сосуществовало столько противоречивых чувств. Именно этого Афина всегда искала в своих героях, считая, что именно подобное сочетание несочетаемого дарует полководцу победу, а правителю – процветание.
Это продлилось всего мгновение. Осознав, что угроза миновала, Медуза расслабилась и для утешения напуганных женщин со смехом сказала что-то о том, что стоит в следующий раз просить налетчиков поднять руки, чтоб у них наконец появились статуи атлантов. Звук ее смеха нарушил тишину в голове Афины, прокатившись по ней задорной волной и расставив все на свои места.
Афина больше не могла отрицать, что она влюблена.
Медуза же никогда и не отрицала, что она влюблена.
Она не могла с точностью сказать, когда именно это произошло. Вот она злилась на Афину и мечтала, что однажды кто-нибудь из них убьет другую – и вот уже считала минуты в ожидании, когда эта раздражающая богиня вновь появится на горизонте.
Афина меняла облик каждый день, а Медуза все равно ее узнавала издалека. Афина считала, что отлично притворяется одной из девушек, живущих на острове, а Медуза смеялась над тем, какой неловкой богиня была в обществе других людей. Афина думала, что же такое странное с ней происходит, а Медуза спокойно ждала, когда же этой богине наконец достанет мудрости, чтоб догадаться.
Однажды Афина появилась на острове в странно возбужденном состоянии. Медуза сразу поняла, что что-то не так, хотя бы потому, что она явилась в своем истинном облике. Поневоле девушка залюбовалась, глядя на нее. Греки никогда не описывали внешность богов, считая, что смертным не даны такие изящные слова, а глаз их не может в полной степени воспринять такую красоту. Медуза действительно не находила слов, а глаза сообщали ей одно – это самая красивая женщина, которую она когда-либо видела.
Девушка запоздало поняла, что Афина все это время что-то ей говорила и даже успела пихнуть в руку небольшую амфору, а теперь смотрела на нее с нервной улыбкой, чего-то ожидая. Наверное, того, что Медуза выпьет содержимое.
Она была готова принять из рук богини что угодно, но ее насторожило то, как сильно Афине хочется, чтобы Медуза это выпила.
“Что это?”
“Просто вино. Решила тебя угостить”, – то, как богиня юлила перед ней, выглядело даже мило, но девушка уже зареклась быть жертвой обмана богов.
“Что это?” – требовательно повторила Медуза, вглядываясь в лицо Афины.
“Почему ты просто не можешь послушать меня и сделать хотя бы один глоток?!” – внезапно в раздражении крикнула она.
Ответ Медузы не заставил себя ждать. Горгоны, даже когда не обладали своей змеиной сущностью, всегда были такими: отдавали больше любви, чем получали, а чужую злобу возвращали в двукратном размере.
Амфора разлетелась на осколки под ногами Афины. Но, увидев искреннее горе на ее лице, Медуза тут же пожалела о содеянном. Она сделала шаг вперед, чтобы сказать, что в следующий раз выпьет что угодно до дна, лишь бы богиня не печалилась, но та уже взяла себя в руки и с неожиданно виноватым видом подняла глаза на девушку.
Медуза слушала Афину и не могла поверить, что эта богиня, олицетворявшая собой голос разума, решилась на безумство, достойное Прометея. Правда, была между ними разница: титан обокрал богов, чтобы подарить людям свет, Афина же спустила с Олимпа нектар, чтобы сберечь всего одну жизнь. Напиток богов дарует вечную жизнь и вечную молодость, но предназначен он только для богов.
Однако, чем дольше слушала Медуза, тем больше вопросов у нее возникало. Если Афина смогла сделать бессмертными ее сестер, то к чему идти таким сложным и опасным путем? И почему бы не спросить сначала у самой Медузы, хочет ли она вообще этой вечной жизни?
Афина внутренне досадовала от того, насколько правильные вопросы задает ей эта смертная. Впрочем, от той, кого полюбила богиня мудрости, меньшего ждать и не приходилось.
“Персей”, – только и услышала от нее Медуза, как будто это все объясняло. Но девушке имя не говорило ни о чем.
Даже когда Афина принялась объяснять, непривычно для нее сбивчиво и эмоционально, Горгона до последнего не понимала, при чем тут она. Избранник богов, которому суждено победить множество чудовищ, чтобы достичь славы и почета, был не такой уж редкостью в Греции, особенно для богини войны, которая собственноручно растила всех этих героев и поддерживала их. Не сразу Медуза осознала, что в этом мифе чудовищем является именно она.
“Избранник богов… Как красиво звучит. Сразу понятно, что ему достанется честь и слава. Меня тоже называли избранницей Посейдона. Тебе не кажется забавным, какая большая пропасть между избранником богов и избранницей бога?” – после долгого молчания улыбнулась девушка.
Афина смотрела на нее во все глаза. Не такой реакции она ожидала.
Богиня хотела уберечь Медузу от этой информации, считая, что для перетерпевшей слишком многое девушки это будет чересчур. Афина хотела сделать все сама, придумать какое-то решение.
Она умолчала о том, что уже пыталась убить Персея, но тот находился под оком их общего отца, и подобраться к нему незаметно попросту не получалось. Умолчала и о попытке перехитрить мойр, плетущих нити судеб Персея и Медузы. Афина хороша в ткачестве, просто божественна, однако мойры ее заметили и едва не разорвали нить жизни самой Паллады. И вот эта провальная попытка сделать бессмертной Медузу, которая улыбается, будто ничего не произойдет.
“Я найду решение”, – промолвила Афина.
“Чтобы повторить судьбу Прометея или Пандоры? Я не приму от тебя такую жертву”, – спокойно заявила Медуза.
“Все лучше, чем вновь жить в мире, в котором нет тебя”, – внутренне удивившись собственной откровенности, вдруг сказала Афина.
Медуза рассмеялась. Конечно, эта глупая богиня выбрала самый ужасный момент для признания. Она потянула Афину за собой на песок и улеглась головой ей на колени.
“Знаешь, что самое прекрасное в жизни? То, что она закончится. Я бы все равно не выпила нектар, даже если бы знала, что в амфоре. Не пойми неправильно, ты ведь знала, что я уже давно готова к смерти. Я рада, что не успела прервать свою жизнь до того, как узнала тебя. И рада тому, что у нас было так мало времени, ведь именно поэтому я помню каждую минуту”, – открыто и просто сказала она.
Афина никогда не задумывалась о том, насколько хрупкими могут быть смертные, как быстро и просто может оборваться их жизнь. Но в то же время она не знала о том, какими крепкими и несгибаемыми они могут быть.
В этот момент те странные метаморфозы, которые с момента встречи с Медузой постепенно стирали ее олимпийскую отстраненность и сближали ее с миром чувств и переживаний смертных, окончательно завершились. И, как ни странно, Афина никогда настолько остро не ощущала себя божеством. Только познав истинную любовь, делающую равными смертную и богиню, и утрату, она осознала, что не может поступить иначе, кроме как принять решение Медузы с уважением и покорством.
У Медузы было всего одно желание, довольно жестокое, но справедливое. Она не хотела доставаться герою.
Девушка прекрасно понимала, что миф создадут таким, каким он угоден большинству. Ее сделают проклятым чудовищем, мифической тварью. Однако это Медузу не волновало, ей было важно то, как все будет обстоять на самом деле.
“Потребуй у него мою голову. И будь со мной, когда все это произойдет”.
Это было единственное проявление настоящей жестокости от Медузы. Но Афина все равно согласилась, даже зная, какую боль принесет ей исполнение желания девушки. Она согласилась и на то, чтобы все же последовать воле Олимпа, только с подачи Медузы. Впрочем, встреча с мойрами и бесчисленные бесплодные попытки спасти Горгону показали богине, сколь мало в ней на самом деле власти. Медуза же почему-то знала все это и так – она давно успела смириться с тем, что ее жизнь, желания и стремления являются лишь разменной монетой в игре высших сил. Потому ее и не удивил тот факт, что есть и те силы, с которыми не может состязаться даже ее богиня.
Афина никогда не чувствовала себя такой глупой, да еще и в сравнении со смертной. Раньше это привело бы ее в гнев и Афина бы сделала все, чтобы уничтожить нахалку, вздумавшую оспорить ее разум. Однако сейчас в ней не было ничего, кроме отравленного горечью восхищения мудростью и благородством Медузы.
Даже зная, что переживает худший момент в своей бесконечной жизни, и понимая, что собственное бессмертие отныне она станет влачить как проклятие, Афина была рада оказаться рядом с Медузой в последний момент ее жизни, быть той, кого она увидит последней.
Даже зная, что в отражении зеркального щита увидит свою смерть, и имея множество сожалений о своей непрожитой жизни, Медуза была счастлива, потому что последнее, что оказалось перед ее взором – не очередное искаженное страхом лицо какого-то героя, а она сама и Афина за ее плечом.
Богиня оказалась права: один из детей Медузы, белокрылый Пегас, символ вдохновения и свободы, не имел ничего общего с отцом. Однако родившийся из ее тела гигант тоже едва ли был похож на Посейдона – Афина видела в нем мудрую храбрость истинного воина, которую разглядела когда-то в Медузе.
Последняя воля Медузы была исполнена: ни одна ее часть не стала ничьим трофеем. Кровь, которую до капли собрали ее сестры, стала не добычей героя, а целительным подарком Асклепию. Подобно самой Медузе, сочетавшей в себе множество противоречий, ее кровь могла нести и жизнь, и смерть. Горгоны позаботились и о том, чтобы тело ее наконец обрело желанный покой.
То, что Афина сделала с ее головой, другие боги посчитали лишней бравадой, попыткой устрашить врагов ликом чудовища. И лишь немногие знали, что голова Медузы на ее нагруднике означала лишь одно – так она была ближе всего к ее сердцу.