Pain, Pain, Breaks Rhythm, Breaks Rhythm

— И давно это началось? Аякс вжимает шею в плечи, когда в очередной раз касается голой кожей металлической кушетки. По телу пробегают неприятные мурашки, а желание поскорее уйти из кабинета Дотторе лишь растёт. Хотя, казалось бы, ему уже и расти некуда — Аякс в страшных снах видел этот злосчастный кабинет. — Когда я прибыл в Фонтейн, то уже тогда казалось, что все вокруг сбилось. На лице Дотторе проскальзывает мимолетная улыбка, когда он смотрит на Аякса через плечо. Оставив рыжеволосого без дельного ответа, он принимается звенеть каким-то инструментами. Звук бьющихся о металлический поднос щипцов способен вызвать тошноту. — Не хочешь подробнее рассказать о симптомах, юноша? — голос «Доктора» звучит низко, словно утробное рычание. — Словно я до этого был на автопилоте, а контроль вернулся ко мне внедавне, — Аякс шипит, когда зубчатые щипцы касаются его кожи, а вслед за этим идёт игла. — Перед глазами постоянно мелькают картинки, будто бы я пытаюсь вспомнить старый сон. — Не удивительно, если ты получил травму головы, когда действовал как сорванец, — Дотторе ловко управляет иглой в своих пальцах, прерывистым швом скрепляя рваную рану. Ему определенно не нравилось ощущение чего-то инородного в своей коже, но это ещё было терпимо. Кровь вскипала не из-за острого скальпеля, а из-за отношения Доктора. — Отчитывать меня собрались, Иль Дотторе? — Аякс хмыкает, но улыбка искривляется, когда щипцы натягивают его кожу чересчур сильно. — Делать замечания тебе совершенно не хочется, ведь твои дальнейшие решения меня мало волнуют, — слышится щелчок смыкающихся ножниц, когда он обрезает край нити. — Просто знай, что если не будешь сдерживаться, то путешествие в Сумеру будет не единственным, что тебе привидится. Что он только что сказал? — Я не говорил вам о Сумеру, — Аякс наклоняет голову в бок, пытаясь заглянуть под маску Дотторе — понять, какая у него эмоция сейчас. — Откуда вы знаете? Дотторе пожимает плечами, даже не стараясь придумать себе оправдание. Похоже, он даже навеселе, раз так бодро чистит инструменты от чужой крови. — Провалы в памяти — тоже часть твоих симптомов? — кажется, между этих слов есть ещё один смысл, помимо язвительного ответа. — Тебя бешеное животное случаем не кусало, Чайльд Тарталья? Чайльд уклоняется, когда рука в противной латексной перчатке норовит коснуться его предплечья. Его взгляд перемещается за Дотторе на длинное зеркало вдоль белой кафельной стены — рельеф странного укуса, происхождение которого Аякс вспомнить не может, виднеется на шее у его собственного отражения. В Чайльде сейчас бурлит смесь разных чувств, когда нависший над ним мужчина, облаченный в белый халат, с явным удовольствием скалит свои клыки в издевательской улыбке. Непонятная ревность заставляет Аякса хотеть накинуться на Дотторе, выцарапать ему глаза. Как жаль, что все, что он уполномочен сделать, это быстро натянуть свою алую рубашку и вскочить с кушетки, глотая резкую боль в только что зашитой ране. Этот ублюдок, называемый Доктором — единственный, от кого Аякс готов сбегать с поджатым хвостом. Зато перед сном есть о чем мечтать — когда-нибудь Тарталья точно вонзит в докторскую шею его же скальпель, издевательски медленно продвигаясь лезвием вниз. Неумело вскроет тушу, изучая внутренности — сломает клетку ребер, доставая гнилое сердце. Да даже самая глодающая псина не согласится выжрать внутренности Иль Дотторе! «Специально меня вывел, дабы уйти от ответа», — Аякс пинает какой-то попавшийся под ботинок камень, когда идет вдоль серой улицы. — «Я ни разу не упоминал свои виденья с Сумеру. Ни разу!» Помимо постоянного гнетущего чувства, что стало преследовать его по приезде в Фонтейн, он не единожды видел в своих мыслях уж слишком четкие картинки густых лесов и пустыни. Да даже то сумерское мясное рагу, что он пробовал в ресторане международной кухни в Фонтейне, казалось ему чересчур знакомым, даже приевшимся на вкус. Аякс знал — он не был в Сумеру ни разу. Когда он был маленьким, то его семья была слишком бедна и озадачена остальной малышней для поездок в другие страны, а миссий он в Сумеру не получал. Тем более у него не было кого-то, ради кого он мог сорваться в центр науки без приказа. Было ли у Аякса вообще что-то? Ему приходилось постоянно находиться на грани смерти и безумства, пришлось полюбить это. Сердце, наполненное хаосом, требовало жестокости, и Аякс боялся, что одними поединками вскоре уже нельзя будет насытить его. Каждая капля его крови — это демонический яд, проклятие, заставляющее его не чувствовать абсолютно ничего. Кромешную темноту, изредка восполняемую, когда его клыки вонзались в звериную шкуру, когда победа ощущалась мерзостной алой консистенцией на кончике языка, будь то чужая кровь или его. Но, слизывая языком алую жидкость со своих десен и зубов, он чувствовал ещё что-то помимо смерти. Это даже не приевшийся до чертиков собственный вкус, а словно его вкусовые рецепторы способны уловить недостаток чего-то или кого-то, а его мысли… — Кусало ли меня бешеное животное? — Аякс бурчит себе под нос, подходя к уже знакомой калитке. — Бешенство — ничто по сравнению с тем, во что меня превращает одиночество. Калитка закрывается с противным скрипом, заставляя Аякса недовольно цокнуть. Следить за состоянием его дома было некому, а из-за постоянных морозов и, в общем, осадков металл само собой заржавеет, да и сами ворота были уже изношены. Он стягивает свои перчатки и приседает на корточки, дабы осмотреть петли калитки, узнать, где придется смазывать. Когда Тарталья дотрагивается к дверце, то слышится странный звук. Дело в том, что исходил он явно не от калитки, а где-то сзади и был похож на скрип окна. Да, действительно, было различие в том, как скрепит забор и окно — Аякс точно это знал! Он медленно встает, поворачиваясь в сторону двери собственного дома. Не сводя глаз с предположительного источника звука, Чайльд скидывает со своих плеч теплую куртку прямо на холодную каменную тропинку, ведущую к входу в дом. Куртка сковывала движения, а сейчас, кажется, Аяксу в полной мере понадобится свобода в передвижениях. Дверная ручка без препятствий проворачивается, тут же открывая дверь. Как так получилось, что Аякс не закрыл её? — Я прекрасно знаю, что ты тут, — обращается он в пустоту, закрывая за собой входную дверь. — Не рекомендую играть в кошки-мышки, ведь, знаешь ли, у кошки коготки-то острые. У его ладоней образовывается влага, постепенно материализующаяся в очертания клинков. Из-за отсутствия привычных на руках перчаток, солёная вода неприятно ощущается на коже. Аякс ступает внутрь медленным, но не менее уверенным шагом. На кухне что-то падает, почему он тут же поворачивается в сторону нужного дверного проёма. — Вот и попался, — с его лица в миг пропадает улыбка, когда на кухне никого не оказывается, кроме стакана, продолжающего катится по полу после падения. На макушке чувствуется ветерок. Хотя странно — разве тут есть сквозняк? Аякс не успевает повернуть голову, как его что-то сбивает с ног, поваливая вниз. Гидро клинки растворяются, стоит ему только потерять контроль. Его вдавливают лицом в пол, не давая ему возможности развернуться. Попытки привстать не сопровождаются реакцией положительной, а наоборот. Аякс чувствует на своей спине чужую подошву, давящую чуть ниже лопаток. — Погляжу, кошка глупая, раз стояла спиной к мышке, — глумливый голос, почему-то кажущийся Чайльду слишком знакомым, слышится позади. — Хотя я рад, что ты не изменился. Не изменился? Значит, ему не показалось, что голос знакомый. — Но что-то ты слишком резвый, — он продолжает говорить, заводя руки Аякса за его спину. — Надеюсь, ты не против побыть связанным какое-то время. Вокруг кистей рук чувствуется веревка, что через мгновение становится ещё более тугой и неприятно трется о его кожу, когда, даже несмотря на сопротивления Аякса, она завязывается в крепкий узел. Теперь, когда Аякс по большей части обездвижен, с него встают, переставая больно давить на спину. — Мерзавец, на честный поединок ты не способен? — ядовито плюется Аякс, наконец-то переворачиваясь на спину. Над ним стоит невысокий юноша, что с удовлетворением смотрит на Аякса сверху вниз. Скрестив руки на груди, он наклоняется ближе, заглядывая в безумные голубые глаза. Рыжеволосый хмурится, все больше и больше вскипая от этого отношения — его что, за легкую добычу считают?! Да пускай только посмеет ещё, приблизится, так Аякс вгрызется в его шею! — Пф-ф, — словно читая его мысли, темноволосый приседает на корточки, равняясь с Чайльдом. — Уйми свой пыл, я не драться с тобой пришел. — А что, беседовать за чашечкой чая? — Можно и так сказать, — он опускает свой взгляд ниже, с прищуром смотря на шею Аякса. Стоит ему потянуть свою руку к воротнику Чайльда, так он дергается, готовясь действительно укусить. Юноша в ответ на это цокает, грубо поворачивая лицо Аякса в сторону, дабы тот не мешался. Такое высокомерное отношение заставляет Аякса замереть, пока чужие пальцы оттягивают воротник в сторону, открывая предплечье. — Куда ты пялишься? — рычит Чайльд, дергая плечом. — Какие мы грозные, — с издевательским тоном отвечает темноволосый, облизывая обветрившиеся губы. — Смотри сюда. Аякс сам не осознает, как действует по команде — смотрит, как юноша опускает горлышко чёрной водолазки, показывая кожу. Рыжеволосый глотает ком слюны, когда рассматривает очертания чьих-то укусов на чужой шее — они были похожи на тот, что красовался на его собственном плече, но одно отличие таки присутствовало. То, что было на его коже напоминало след от клыков, а вот у этого зазнавшегося мерзавца оно более похоже на человеческий. Взгляд голубых глаз поднимается выше, задерживаясь на его губах — чужая улыбка показывается в ту же секунду, когда её владелец замечает интерес Чайльда. Среди ряда ровных зубов красовались клыки. Словно кошачьи. — Шестеренки заработали? — Что я должен был для себя понять из этого всего? — Тарталья отводит взгляд в сторону, изображая безразличие. — Скажи свое имя, возможно, я смогу вспомнить, где видел твою наглую рожу раньше. Руки, что он продолжал держать за спиной, немеют из-за отсутствия притока крови к ним — веревка была завязана чересчур туго. Он находился в невыгодном положении для того, чтобы сопротивляться, но подсознательно чувствовал, что это именно то, что от него хотят получить. То, чего он сам желает. — Ц, так неинтересно, — он громко выдыхает, подпирая щеку кулаком. — Я хочу, чтобы ты сам сказал моё имя, Аякс. Собственное имя действует как удар током, заставляя Чайльда вновь взглянуть на этого парня. Тот, кажется, ждал его взгляда — бессовестно залезает сверху, усаживаясь на его таз. — Что ты?.. — тяжесть на собственном теле кажется ему слишком знакомой, и, наверное, поэтому он не сопротивляется, а лишь внимательно наблюдает. — Если не хочешь, чтобы я тебе ещё и рот закрыл чем-нибудь, — он ерзает, пытаясь усесться поудобнее, — То не задавай глупых вопросов. Сам как думаешь, что я делаю? Его грудная клетка поднимается и опускается, иногда подрагивая — внутри накапливается жар, заставляющий тяжело дышать. Тело полностью поддается и будто бы плавится под взглядом темно-синих глаз, хотя Чайльд пытается сохранить самообладание — не подбросить таз вверх, потираясь пахом о чужие ягодицы. — М… мф, — он жмурится, когда холодная ладонь заползает под его рубашку. Юноша озадаченно наклоняет голову в бок, когда чувствует подушечками пальцев странную шершавость на чужой коже. Характер его действий меняется, он бегло расстегивает пуговицы, начиная рассматривать свежий шов. — Вот сука, — шипит он, морща нос в отвращении. — Что? Аякс растерянно наблюдает за тем, как пальцы юноши сжимаются на красной ткани рубашки. Он хмурится до появления складочек меж бровями, смотря на живот Чайльда. Желваки играют на бледной коже лица. Словно эта зашитая рана вызывает у него… ревность? — Я планировал быть с тобой снисходительным, — рука скользит дальше к груди, заставляя рубашку закатиться. — Но, кажется, придется использовать «кнут», а не «пряник». Чайльд не успевает открыть рот для очередного вопроса, когда юноша резким рывком перемещается ему на живот, нагло надавливая своим весом на ещё не заживший шов. Аякс откидывает голову, шипя от неприятной боли, но, кажется, вытянуть шею было его ошибкой — что-то острое вонзается в бледную кожу, и Аякс чувствует, как вниз стекают тонкие струйки теплой жидкости — он прокусил. Аякс крепко смыкает губы, не позволяя болезненному стону вырваться. Ему стоит собраться, скинуть с себя парня и встать — пускай его руки и связаны, но это не значит, что он не способен дать отпор. Если бы только его мысли сейчас не были в белой пелене, а эта пульсация внизу живота, сопровождающаяся разгорающимся внутри жаром, не указывала ему лежать и принимать. Горячее дыхание юноши обдает губы Аякса, когда тот наклоняется к нему ближе. Он проводит языком по деснам, собирая с клыков капли крови. Грубо взяв чужой подбородок, темноволосый заставляет Чайльда открыть рот — большой палец давит тому на язык, отчего из уголка губ до подбородка стекает слюна. Тарталья мычит из-за неприятной влаги на собственном лице, но другого это не волнует — его язык касается подрагивающих губ, распределяя на них кровь, смешанную с его слюной. Чайльд не находит сил возразить, позволяя поцелую углубиться. Он, в общем-то, сделать ничего не мог — его положение было слишком неудобным. Чужой палец выскальзывает из его рта, размазывая влагу по его щеке. Чайльд пыхтит, пытаясь сконцентрироваться на чем-то одном: либо на поглаживаниях его щеки, что были противными из-за слюны, либо на болезненных ощущениях в шее после укуса. А возможно, вообще стоило отдать внимание проникшему в его рот языку, что облизывает нёбо и проходится по ряду ровных зубов. Он отводит взгляд в сторону, стараясь вернуть концентрацию, но будто бы в наказание за недостаточное внимание, юноша кусает его нижнюю губу, оттягивая её. Аякс шумно облизывает губы, глотая собственную кровь. Тяжесть тела, сидящего на нём усиливает ощущения и жажду. Ткань его серых штанов приподнялась, а желание толкнуться навстречу чужим бедрам лишь возрастало с каждой секундой. У Тартальи появлялось стойкое ощущение, что все это является лишь попыткой свести его с ума. В тёмно-синих глазах остаётся свирепость, даже несмотря на то, что их владелец тоже явно возбуждён. Почему он действует так, оттягивая время — неизвестно. Неужели правда ждёт, что это всё заставит Чайльда сказать его имя? С чего бы ему знать, кто он такой? — Прекрати, — голос рыжеволосого хриплый. — Я не знаю, как тебя зовут, ладно? Неожиданный хлопок, и на щеке чувствуется пульсация — удар был достаточно сильным, и, наверное, на лице теперь осталось безобразное красное пятно. Больновато. Аякс приоткрывает глаза, что закрыл в моменте удара. Все плывёт перед глазами и сфокусироваться невозможно ни в теле, ни в мыслях. Его черепная коробка готова треснуть от переизбытка ощущений и чувств, что он не может понять или вспомнить. Кажется, придётся получить ещё десять ударов по щеке, прежде чем к нему вернётся память. Боль обволакивала все его тело — спина ныла от неудобного положения, щека горела после удара, прохладный воздух неприятно ощущался на растерзанных губах. А что уж говорить о том укусе на его шее? К боли он привык ещё давно, но вот к тому, чтобы получать от этой самой боли такое безбожное и ничем не прикрытое удовольствие — нет. — Выглядишь уже затраханным, — юноша подцепляет его подбородок и вертит туда-сюда, рассматривая его выражение лица. — Готов кончить всего-навсего от удара по щеке? — Мне это не нравится, — он собирает все свои силы для того, чтобы сопротивляться чужим прикосновениям. — Враньё, — сухо отвечает темноволосый, отпуская его лицо. — Размазней становишься каждый раз, когда я с тобой груб. И почему он говорит так, словно это не первый раз, когда Аякс в такой ситуации? Кем он себя возомнил? Чайльд приглушённо стонет, когда крепкая хватка сжимает его бедра. Теперь юноша вновь переместился на его таз, продолжая то, откуда начал с самого начала. Он недовольно хмыкает, прикрывая шов тканью рубашки — видеть его не хочет. Приспускает серые штаны вместе с нижним бельём, оголяя грубую кожу. Аякс задерживает дыхание, боясь пошевелиться. Брюшные мышцы рыжеволосого заходятся мелкой дрожью, когда чужие тонкие пальцы ненароком дотрагиваются головки его члена. Он вскидывает голову, наблюдая за выражением лица юноши — щёки порозовели, взгляд тупой, а влажные от пота пряди липнут к вискам. Как ему умудряется совмещать удовольствие и боль в своих действиях, выглядя так невинно? У Аякса просто ехала крыша от чередования всех ощущений. Он сходил с ума от одного взгляда на этого парня. Сердце ныло непонятной болью. Стоило ему попытаться толкнуться навстречу колечку пальцев, что сомкнулось на его стволе, так пальцы сжались, словно запрещая действовать. Аякс слушался. Касаясь кончиками пальцев порозовевшей головки и собрав предэякулят, юноша отстраняется, оставляя Аякса скулящим нечто. Хлопающие звуки раздражают звуковые рецепторы. Он опускает голову на пол, пытаясь пережить происходящее. Разве вообще можно сохранить самообладание, когда над ним нависает юноша, бегло стараясь растянуть себя — растянуть для него? Ноги непроизвольно разводятся, когда темноволосый кладет подушечку большого пальца на уздечку, отодвигая кожицу. Этих прикосновений достаточно лишь для того, чтобы Чайльду становилось больно от перевозбуждения и неравномерно разделенной ласки. Он прикусывает нижнюю губу, раздирая ранки, оставшиеся после того поцелуя. То, что с ним делают сейчас, было таким унизительным, что Аяксу хотелось выть. Но он держался, крепко стиснув зубы, и не позволял ничему вырваться, кроме недовольного шипения. — Я говорил, что ты можешь отдыхать? — чужой голос звучит уже не так стойко, как раньше. — Мне из тебя звуки выбивать? Аякс жмурит глаза, мотая головой из стороны в сторону — нет. Боится, стоит ещё его так подразнить, и те слова юноши об отношении Чайльда к боли станут явью. К несчастью, такой ответ темноволосого не устроил. С его правого плеча снимают рубашку, прежде чем с удивительной лёгкостью перевернуть Аякса на бок. Он пытается вернуться в прежнее положение, потому что, извините, твердый пол не такой уж и удобный для подобного! Шею оттягивают в сторону, схватившись за рыжие волосы. Попытка увильнуть не удаётся, а Аякс срывается на протяжный стон, переходящий в хрип. Кровь стекает вдоль спины и капает на пол — на месте укуса лохмотьями висит кожа. — ‘Зуши! — шипит Чайльд, сгибаясь от боли. Его вновь резко переворачивают обратно на спину, совершенно не заботясь о том, что свежая рана будет цепляться за грязный пол. — Что ты только что сказал? — интонация темноволосого преобладает странной ноткой… радости? Он чувствует. Боль сбивает ритм. Ставит его обратно на место, работая как особый раздражитель. — Мелкая сука, — счастливая улыбка искажается на его лице. Не заботясь об открытом кровотечении, он резко вскакивает, скидывая с себя темноволосого. Он вытягивает его кисти рук над его головой, держа их одной рукой, — свободной рукой, — пока вторую всё ещё оттряхивает от запутанной верёвки. — Разве ты не заметил, что я принялся высвобождаться от верёвки, когда ты метился вонзиться своими клыками мне в плечо? — он прерывисто дышит, а из открытого рта стекает слюна. — Это было больно, Куникудзуши. Боль делала из него животное. Животные руководствуются инстинктами. Куникудзуши начинает ерзать под его хваткой, пытаясь вызволиться. Теперь они поменялись ролями, что, по всей видимости, не особо нравилось темноволосому. Он выгибается в спине, когда Чайльд пододвигается ближе, соприкасаясь с ним кожей у его раздвинутых ног. Аякс помнит, что темноволосый и так планировал это — из колечка мышц стекает смазка, смешная со слюной, которая осталась там после попытки Куникудзуши себя растянуть. Рыжеволосый вставляет внутрь сразу два пальца, тут же раздвигая их. Стоит ему начать двигать ими глубже волнообразными движениями, так воцаряется какофония из хлюпающих, чавкающих звуков и хриплых стонов, смешанных с неразборчивым мычанием. Куникудзуши напрягает мышцы живота и бедер, что не малость мешает Аяксу растягивать его между ног. Обе его руки были заняты, поэтому подарить бледному бедру громкий шлепок в наказание он возможности не имел. Аякс замедляется, почти что полностью вытаскивая пальцы. Через секунду на фоне уже побледневших следов на шее Куникудзуши начинает краснеть новый укус — такой же, как и все остальные. «Так это…» — отстранившись, он довольно хмыкает, облизывая губы. — «Моё» На полу все это действие является крайне неудобным, но Аякс не намерен сейчас переносить все в другую комнату — Куникудзуши сам выбрал это для себя. — А… А-ах, — Куникудзуши пытается сконцентрироваться, когда смазанные слюной и смазкой мышцы ануса раскрываются, принимая голову. — Тише ты! Аякс толкается внутрь, набирая ритм. Толчки лишены ритмичности, ведь его голова сейчас пуста — он будто бы вообще не соображает, возвращаясь к тому самому автопилоту. Куникудзуши сжимается сильно, заставляя по телу Чайльда проходиться дрожь. Липкие пальцы скользят по коже бедра, когда Чайльд пытается сжать её. Ногти оставляют следы-полумесяцы около тазовой косточки, выбивая из Куникидзуши утробное урчание. По телу словно ток проходил, когда головку сжимали влажные мышцы, замедляя этим толчки. Начинает толкаться быстрее, почему чужие ноги пытаются сойтись, но безрезультатно. Аякс не намерен отдавать контроль, что он совсем недавно получил. Тело под ним извивается, что не малость мешается ему. Тарталья освобождает руки Куникудзуши, дабы положить свою освободившуюся руку на второе бедро, сжимая и направляя в свою сторону. Тот, пользуясь появившейся возможностью, тут же хватает рыжие волосы, натягивая их. Аякс шипит, ближе нагибаясь к Куникудзуши. Швы расходятся, когда Куникудзуши поддевает их ногтем, вырывая из кожи. Тарталья почти что теряет равновесие, когда из раны начинает течь безумное количество крови, марая и одежду лежащего под ним парня. Толчки прекращаются почти в один момент вместе с тем, как Куникудзуши изливается себе на живот — белесая и липкая ниточка спермы стекает с набухшей головки члена. Тарталья пытается отдышаться, обмякая внутри Куникудзуши. Он вытаскивает член, стискивая зубы, когда стенки продолжают его сжимать. Темноволосый брезгливо чувствует, как из него вытекает смазка перемешанная с чужой спермой. Аякс рухнулся рядом с ним на спину, почти сразу вздрагивая от болезненного ощущения соприкосновения раны на его плече с холодным деревом. Он кончил от боли. — Блять, — он закрывает глаза рукой. — Я приезжал к тебе в Сумеру. Теперь он в полной мере чувствует всю эту боль. А особенно неприятным является его вскрытый и кровящий шов. — О, рад, что ты вспомнил, — Куникудзуши наконец-то говорит спокойно и удовлетворённо.