*
Они сошлись на любви к искусству и взаимном стёбе на грани фола, не делавшим чести ни одному, ни другому. Загадочно отмалчивавшийся на все расспросы Ал и жизнерадостный смешливый Сэм. Совсем не случайно столкнулись в гранжевой рок-группе - один на вокале, другой за барабанами и с первого дня сцепились насмерть, отстаивая свою точку зрения. Помирил их Адам, заебавшийся слушать перепалки, посоветовав снять номер и передать претензии изо рта в рот, а не бить по тарелкам в исступлении на каждой репетиции. Номер они так и не сняли, зато гримерку осквернили во всех возможных плоскостях, выгрызая недовольства на подставленных шеях, спинах, руках. Алу особенно срывало крышу после концертов, когда растущая фанатская любовь буквально носила его на руках. Он без конца терял микрофоны в толпе и выстанывал что-то на грани пения и экзорцизма в лица присутствующих. Красивый, как дьявол. Сладкий, как ангел. Непостижимый, как Бог. Ал никогда ничего о себе не рассказывал, только требовал называть себя "Аластор", хотя в официальных документах Сэм видел другое имя, выскользнувшее из памяти. Была замешана какая-то мутная история с отцом, и Сэм, имевший со своими родителями отношения не многим лучше, не стал допытываться. Аластор, так Аластор. Немного напрягала его привычка называть Сэмюэля Люцифером, но кто ж знает, что творится в перевернутых мозгах, и Сэм смирился. Пусть хоть клоуном называет, лишь бы на арену не гнал. Он и не гнал. Манипулировал, разыгрывал, издевался, угрожал. Всем, кроме Сэма. Сэму он выстанывал на ухо любимые строчки из собственного творчества и повторял, что они о нём. О его обожаемом, ангельском, несдержанном Люци. О любви не говорил, хотя Сэм каждый раз ждал, что вот-вот, и Ал произнесет те самые слова, которые скрепят и похоронят их вместе отсюда и до самого ёбанного конца всего. Он звал жениться в Вегасе, надевая кольцо на безымянный. Посвящал песни со сцены, нисколько не стесняясь прожигающего спину взгляда. Дёргал Сэма за волосы, насаживая ртом до упора. О любви не говорил - Сэм её сам придумал. Перенёс то, что испытывал на похожие проявления эмоций с себя на привычно-загадочного в прикрытых веками глазах не то парня, не то любовника, не то первого встречного, не оглядывавшегося на мнение его всемогущего папочки - гори старый уёбок в Аду со всеми своими запросами. Алу легко давалась учёба. Так же легко нашлась работа по профилю в свободное время, и группу он забросил, получая то же самое удовлетворение от шёпота вслед. "О, так вот он какой Демон Радио". Девчонки свистели, парни советовали приглядывать за тощей задницей. Сэм ревниво скрипел зубами и терпел домогательства Адама, дорвавшегося до солирующего микрофона вокалиста, пока всё не зашло слишком далеко. Ал вмешался как раз вовремя, оставив придурку несколько шрамов от стойки на лице, а Сэму нестираемое воспоминание красного отсвета плещущей через край ярости в глазах. Группа распалась, студенчество закончилось, наебав их дипломом, так же как это сделали права и четырехградусное пиво в шестнадцать - на пороге взрослой жизни. Аластор-Ал-Демон-Радио вкладывал все силы в раскрутку себя, как бренда, и стал ещё более востребован. Подкасты, озвучка книг, собственная передача на подстанции. Страсть и нежность, с которыми он рассказывал о самых ёбнутых в истории ублюдках, смакуя подробности, вызывали у Сэма рвотные позывы при каждом прослушивании записей или присутствии в студии. Невольно напрашивались мысли не занят ли Ал чем-то подобным, но у него вечно ни на что времени не было. Прыгал со студии на студию, заводя врагов и отпинывая друзей. У Сэма и своя жизнь была. Управление отелем - дело серьёзное, даже если тебе его пихнули, как подарок на окончание университета, не спросив. Отец брезгливо отдернул руку, протягивая на подпись дарственную. "Чтобы знал, кому ты всем обязан", сказал он. "Чтобы не быть мудаком в глазах окружающих", сказал он. "Засунь свой подростковый бунт себе в жопу и займись семейным делом, художник херов", сказал он. И ушел, так и не спросив чем дышит и живёт любимый сыночка. А сыночка разрывался между делами Отеля и нажравшимся вниманием нарциссом в их съемной квартире с видом на залив. Ал организовал себе студию в отдельной комнате и вёл передачи для армии преданных лизоблюдов, стягивая рекламные контракты, осыпающиеся на него золотыми листами пятизначных цифр. В двадцать пять у него уже был весьма солидный капитал, который требовалось куда-то пристроить, и Ал купил спортивную машину, прорастающую ржавчиной на платной парковке. Тачка ему была не нужна. Однажды, пьяный чуть ли не до потери сознания, он признался Сэму, что надеялся получить удовольствие от звука мощного двигателя и рёва покрышек на поворотах, но так и не осмелился сесть за руль. Боялся влюбиться в скорость и размотаться о случайный столб. Казалось, Ал вообще ничего не боится. Легкая улыбка, шуточки, манипуляции. Он был обаятелен и приветлив, даже когда злился. Злость, правда, терпеливо нёс домой, чтобы в очередной раз вливать своим ебучим голосом в Сэма патоку лести и обожания. Но о любви Ал не говорил. Стряхивал пепел во все чашки в доме, раздражая дымом, зацеловывал от лица до задницы, выкручивал руки, вдалбливая в кровать. Строил какие-то сумасшедшие планы о мировом господстве или задумывал отравить весь Новый Орлеан, подмешав в водоснабжение огромную партию неликвидного высоким содержанием тяжелых металлов тунца. Даже начал искать базу, чтоб его выварить в кашу, пропускаемую фильтрами гидрозатворов, но перегорел. Как перегорел ко многим вещам, составлявшим их жизнь. Ему быстро всё наскучило. Слившиеся в сплошное полотно лица фанатов, вялая ругань с Воксом и его компаньонами, Сэм со своими поддержкой и вниманием. Ал влился в закрытые вечеринки, куда поначалу таскал и Сэма, но тот часто отмахивался. Дела-дела-дела. Квартальный отчет, проблемы с поставщиками, начисление зарплат. Некогда. У Сэма росли синяки бессонницы под глазами, у Ала маниакальная улыбка на лице. И оба с этим ничего не делали, списывая на загруженность, депрессию и ПТСР взрослой жизни. Сэм всё еще задается вопросом, как он проебал вспышку. Ал никогда не отличался особым мясом на костях - старался блюсти фигуру, и к двадцати семи начал мазаться кремами, отодвигая ласкучего Сэма, потому что у него ночная сыворотка не впиталась. Чтобы потом наброситься и заставить сорвать голос, стереть колени, вынудить умолять кончить. Даже странно, что такой одержимый контролем человек, незаметно для погруженного в отель Сэма, отдался во власть розовых-синих-зеленых таблеток. Сложно было заподозрить проблемы, оправдывается Сэм все эти годы. Ал отказывался от еды под предлогом, что забегал к китайцам и урвал там охуенно большую порцию "ну той лапши со свининой, ну помнишь?". Практически перестал спать, замирая в пространстве на десяток секунд, словно формировал мысль. И улыбался-улыбался-улыбался. На все вопросы отвечал: "Улыбка - ценный инструмент, Люци. Она вдохновляет друзей, а врагов заставляет гадать и убеждает в том, что, чтобы ни случилось, ты всё контролируешь". Всё повторял своё ебаное: "Ты никогда не будешь полностью одет без улыбки, Люци". Наверное, так Сэм и пропустил начало зависимости, а потом бороться стало поздно. Казалось, Ал справляется и сам. Его не нужно было вылавливать в притонах, он не просил денег на наркоту, уверял, что все под контролем. Периодически слезал, заливая ломку абсентом. Трясся в панических атаках и нервных срывах, полосуя кожу подвернувшейся острой кромкой, когда думал, что умирает. Цеплялся за Сэма окровавленными пальцами и обещал прекратить, как только закончится ломка. Ломка перетекала в новый круг зависимости, и Сэм сломался. Он из интереса однажды попробовал какое-то оставленное на обеденном столе колесо с тиснением "J-65" и чуть не сдох на отходняках, пока Ал шлялся на какой-то очередной тусовке, среди торговцев ебалом, мило улыбаясь в эйфоричной дымке. Никакое мимолетное ощущение счастья не стоит таких страданий, решил тогда Сэм, и на вопрос о расставании получил безразличие пожатых плеч. "Да и катись ты ко всем хуям", проорал он в невозмутимо улыбающееся лицо и съехал той же ночью в отель, где встретил Лили. Вот с ней было правильно и нормально. Ни бессонницы, ни наркотиков, ни секса до закатывающихся глаз. Ровно, спокойно, приятно. Она не бросала зажигалки по дому и не портила углями осыпающихся сигарет любимые белые кроссовки. Держала за руку, разгребала вместе с ним отчёты и инвентаризации. Подарила на возраст Христа мольберт, краски и сертификат в художественную школу. "Не переживай, никто на тебя смотреть косо не будет". А в одну ошеломляюще прекрасную ночь кинула в него тестом на беременность, смеясь. Ребенок. Сэм тогда напился до беспамятства, обнаружив по утру разметавшиеся по пальцам красные волосы, и покрытого синяками укусов Ала на соседней подушке. Ни одного проблеска как попал в эту - незнакомую - квартиру так и не нашлось. Ал проснулся, когда Сэм заполошно искал вокруг кровати джинсы. "Уже уходишь, Люци? А поцеловать на прощание?", хрипло рассмеялся он. Сэму, страдающему похмельем, ломотой в перетруженных мышцах и виной, на мгновение показалось, что на крашеной голове заветвились рога, а голос исказился помехами, и он сбежал, не оглядываясь. К третьему такому случаю, когда Ал кончал ему на лицо после изнурительного, пиздец-какого-долгого секса, Сэм заподозрил, что ёбнулся. Иначе никак было не объяснить, почему он стонал от вымазанного в сперме рта, толкающего языком по зубам гремучую смесь крови и слюны. Пришлось повторить ещё раз, пока Сэм не убедился, что действительно ёбнулся. Ал предпочитал слать письма на рабочий почтовый ящик. Заранее всё согласовывал. Выглядел нормально при встрече. Он пересел с мефа на ангельскую пыль и по четыре раза в год отлеживался в клиниках реабилитации. Где ему мыли перевернутые с рождения мозги - антидепрессантами, и изрубцованное тело - капельницами, чтобы он снова мог выходить в свои блядские эфиры с кокаиновыми дорожками, расфасованными в мелкие клубничного цвета фантики. Ал его не любил, нет. Позволял быть с собой и любить себя, но сам – не любил. Оборвать налипшую ложью паутину Сэм решился только, когда родилась дочь. Его милая Лили подписала отказ от опеки и легким шагом укатила во Флориду. "Любовник твой пусть воспитывает". Компенсацией отсудила половину имущества, щедрой рукой оставив ему отель. Взяла деньгами и парой баснословно дорогих картин, написанных в запое недельного марафона с ненасытным Алом. "Живи своей жизнью", написал ему Сэм, уезжая на другой конец страны. И вот, крашеный, под кайфом, безумно популярный отсюда до Европы Демон Радио, несёт чушь про любовь, лёжа на диване в гостиной первого этажа, распуская невозможно длинные руки.*
"Ты же хочешь быть со мной. Так в чем проблема? Вот он я. Вот ты", Ал выворачивает кисть из хватки, расстегивает пуговицы рубашки. Он всегда знал, куда нажать-погладить-ударить, чтобы Сэм потерял волю к сопротивлению. И Сэм эту самую волю теряет. "Разбудишь Чарли – я тебе нос сломаю", раскидывает Сэм ноги, позволяя вылизывать себя от пупка до бедёр с особым вниманием к стоящему члену. "Из нас двоих, ты всегда был более громким. Организовать кляп?" "Мозги себе организуй", стонет Сэм, путаясь в длинных волосах. Он кончает через позорные несколько минут. Смотрит, как Ал облизывается. Прогибает спину в коленно-локтевой. "Нет. Смотри на меня". Как раньше, подразумевает Ал, складывая Сэму колени к груди и не дает закрыть глаза, хлёстко охаживая по щекам при любой попытке потеряться в ощущениях. "Ты никуда от меня не сбежишь, потому что не хочешь сбежать по-настоящему", дёргает Сэма за волосы Ал. "Чего стоила твоя семейная идиллия, если трахался ты со мной, Люци?", сдавливает Сэму шею Ал. "Я тебе нужен, не меньше, чем мне – ангельская пыль", засовывает Сэму пальцы в рот Ал. "Если хочешь в душ, он за второй дверью на кухне", сворачивается в обезоруженный скулящий комок Сэм. Он надеется, что Ал пришел сказать последнее "прощай" и съебать из его жизни. Он надеется, что Ал слезет после очередной ломки и вернется к нему. Он надеется, что Ал ебучий-сукин-сын сдохнет, наконец, от передоза.*
Новости такого масштаба обычно показывают по пиздящему отвлечением без остановки ящику в пятьдесят четыре дюйма. Конечно, Вокс постарался, чтобы все знали малоаппетитные подробности последствий золотого укола. Смешай две смертельные дозы кокаина и две смертельные дозы героина в одном шприце. Сначала остановится сердце, потом агонизирующий в крышесносном кайфе мозг будет несколько минут догонять, что центр управления полётов больше не работает, и тоже отключится. Шприц так и останется в вене, слегка запачканный кровью, но смерть будет счастливой, спланированной и собственноручной. "Наконец-то ты сдох, сука", вдыхает через нос поток слез Люцифер. "Надеюсь в Аду тебе холодно, ублюдок", вливает третий стакан Люцифер. "Спасибо, что освободил меня", складывает цветы на могилу Люцифер. Он так и не решается произнести слово на букву "л" после всего. Какой-то мудак выбил на плите ёбаное настоящее имя вместо "Аластор", и Люцифер тянется к телефону, чтобы заказать новое надгробие.