Незваный ужин

Небо над пристанью окрасил закат, ржавый, как засохший туберкулёзный харчок. Набирая поводья в кулак, чтобы приструнить встревоженного Бейлока, Мика прищурился, глянув на небо с презрением. Это поднебесное кокетство всегда его раздражало, как будто закат изо всех сил пытался обратить на себя внимание — мол, посмотрите, я уже не день, я клонюсь к ночи! Да всем похуй, мужик. И Мике, и извозчику, что исподтишка присосался к фляге, притулившись к стоящему возле почты экипажу, и даже бабе, охавшей от жары в тени этого самого экипажа. Мика миновал здание почты, скользнув по этой парочке безразличным взглядом. Он мог бы, конечно, ограбить их, но сейчас ему было не до того, чтобы ввязываться в мелкие передряги. В этих краях он был лишь заезжим гостем, но знал, куда держит путь. Ударивший в лицо ветер был какой-то неадекватный — с запахом соли, мерзко щекочущим ноздри. Втягивая его носом, Мика издал характерный хрюк, выражающий полное несогласие со здешними порядками. Он не мог понять, какой дегенерат по доброй воле поселится в этом прибрежном захолустье — декоративном и жалком, как кукольный домик балованной маленькой девочки. Ну конечно, же он — непутёвый, ведомый нытик. Подковы Бейлока постукивали по мощёной камнем набережной, когда они, конь и всадник, приблизились к небольшому белому коттеджу, потонувшему в зелени цветущей глицинии, виноградных лоз и плодовых деревьев. За аккуратной узорчатой оградой подстригал пышный куст дородный садовник и играли в траве две девчушки — одна лет пяти, другая лет девяти на вид. В общем, картина, достойная пера… под ребро. Или просто названия: «Как бездарно проебать свою жизнь». Спрыгнув со спины Бейлока и закинув поводья на коновязь у калитки, Мика вразвалку направился к воротцам — таким хлипким и невысоким, будто они зазывали бандитов, воров и насильников. — Добрый… эээ… вечер? — неуверенно пролепетал садовник, подняв голову из куста, как лысеющий румяный крот. — Простите, а вы, собственно… Не ошиблись адресом? Хозяин дома-то никого не ждёт… Мика миролюбиво осклабился, привалившись плечом к выделанной под мрамор гипсовой статуе какой-то полуголой бабенции. — Вот как? — переспросил он, слегка салютнув шляпой в сторону мужика и застывших с приоткрытыми ртами девчонок. — Тогда это его ждёт… приятный сюрприз. Мужик встревоженно зажевал воздух щёчками. Теперь он больше походил на луговую собачку с садовыми ножницами в лапе, чем на крота. — Сэр… Я вынужден попросить вас немедленно покинуть частную территорию! Хозяин дома никому не враг, он христианин и благоприличный человек, не ищущий никоих неприятностей! Лицо Мики омрачила досадливая ухмылка. — Тогда я тоже вынужден попросить тебя, толстячок… Иди на хуй! Поверь мне на слово, я — приятность для "ховяиня дёмя", — последние два слова он произнёс, кривляясь с желчным отвращением и насмешкой. — Если, конечно же, он не совсем скурвился и способен ценить душевный семейный визит. — Попрошу тебя не выражаться при детях, Мика — послышался голос со стороны крыльца. А вот и он… Обернувшись на блеянье, Мика расплылся в почти что сентиментальной усмешке и бросился обнимать брата, как раз спустившегося к нему по ступеням. — Эймос! Ну наконец-то… — воскликнул Мика, потрёпывая младшего Белла за плечо, пока тот вяло обнимал его в ответ своими хилыми ручонками. — Здравствуй, здравствуй… — пробормотал он. — Рад видеть, что ты в добром здравии, братец, — он перевёл взгляд на всё ещё обеспокоенного садовника. — Всё в порядке, Фрэдсон. Пожалуйста, отведи девочек в дом. До того непрестанно хохочущий, Мика надулся, упёрся: — Эй! Ты как же, не познакомишь меня с племяшками? — он проводил взглядом девочек, уходящих в дом следом за Фрэдсоном — покорно опустившую голову старшую и то и дело оборачивающуюся младшую. — Нет, почему же, — мягко поспорил Эймос. — Ты пообщаешься с ними за ужином, — он безрадостно вздохнул, а затем вцепился в лицо Мики каким-то молящим собачьим взглядом и заговорил полушёпотом: — Только, Мика, пожалуйста… Веди себя хорошо. Понимаешь ли, мы с семьёй не ждали тебя так скоро… Я не успел предупредить Марту и девочек о твоём прибытии… Еды за ужином хватит на всех. Но другое дело… ты понимаешь. — Выпивка? — Мика приподнял брови. — Об этом не беспокойся… Я кое-что приберёг для тебя и всех твоих девочек, — он хрипло рассмеялся, но тут его взгляд посуровел. — О, я буду паинькой. Если, конечно, никто не начнёт обращаться со мной как с дерьмом. Ну, как этот твой… Старый Фрэдсон. Ты понимаешь, о чём я. Я не люблю, когда родственнички чураются меня как огня навозного. — Никаких упрёков! — пообещал Эймос, грустно вздыхая, как будто и ему этим душным морским воздухом скверно дышалось. — Просто, пожалуйста, не забывай, что они обычные порядочные люди… В общем, не стоит пугать их. — Угу, — мурлыкнул Мика, обняв брата за плечи и увлекая его за собой в дом, так, как будто бы это он был хозяином здесь. У порога их встретила толстая розовощёкая тётка — сестра Фрэдсона, видимо?.. Или же… — Мика, познакомься с моей возлюбленной Мартой, — прощебетал Эймос, словно скворец, ластясь к женщине как к голубке, едва умещающийся в скворечнике. По-братски сдержав смех, Мика схватил женскую мягкую ручку и пылко прижал к усам. — О-о… А вот и первая леди, — гнусаво протянул он и был готов поклясться, что сучка покраснела, как девочка. — Добрый вечер, — смущённо улыбнулась она, сделав два шага назад и спрятав руку за тщедушную спину благоверного. — Приятно наконец познакомиться с вами… Мика. — А мне-то как! — Мика, насвистывая, прошёл через холл, на ходу разглядывая картины, и очутился в комнате с большим столом, который был уже частично накрыт. И полностью накрыт скатертью, с отвратительной вышивкой лебедей и лилий. Как приличный человек, он с протяжным скрипом отодвинул стул во главе стола и расселся на нём с удобством, умиротворённо стоная и разводя колени. Мелкие девки тоже уселись за стол. Старшая уставилась в пустую тарелку, а младшая во все глаза — на Мику. — Эм… — Эймос неловко улыбнулся дочерям. — Познакомьтесь, милые. Это ваш дядя, Мика. Он прибыл издалека, специально, чтобы зайти к нам в гости. Поприветствовав девочек снова, Мика снял шляпу, после чего, решив не потеть почём зря, закинул её на комод. Очень ловко — прямо на статуэтку фазана. Старшая курица нервно сглотнула, а младшая ящерица пронзительно захихикала. Мика хмыкнул в усы. В его мозгу зародилась надежда на то, что хотя бы крошечная часть потомства Эймоса пошла именно в Беллов, а не в жалкое их подобие. Жаль, конечно, что среди них не было ни единого сына, хотя и не удивительно. Баба Эймоса засуетилась, накладывая по тарелкам рыбу с картошкой. Получив свою порцию, Мика взялся за вилку и ткнул в картошину так, что половина её отлетела к стене, вмазавшись в картину с морским пейзажем, прямёхонько в парус отходящей от пристани шхуны. Брат предостерегающе зарыкнул на него, но, получив в ответ более мужской зырк, стушевался и спрятал глазки. Затем он натянуто улыбнулся своей старшей доченьке: — Доченька, — блять, он так и сказал… — будь добра, прочитай, пожалуйста, предтрапезную молитву. Девица зарделась, довольная, словно папаша предложил ей денег, и сложила руки в молитвенном жесте, как мышь, потирающая лапки. — Благодарим Тебя, Отец Всевышний, за хлеб, что Ты дал нам, и да вкушаем мы его в честь Твою… Откачнувшийся на стуле Мика тяжело мучительно вздохнул и, перебивая девочку, заунывно процитировал книгу Царств: — «Был голод на земле во дни Давида три года, год за годом…» Собственно, его слова заглушили остаток писклявой молитвы отпрыска Эймоса, который, кстати, поставил на стол бутылку вина. — Ох, я чуть не забыл, — крякнул Мика и сам достал из внутреннего кармана куртки бутылку хорошего виски. Уже початую, так как небольшую часть он ещё по пути перелил себе во флягу, посудив, что Эймосу и его семейке жирновато будет. — Гостинцы! Опустив подарок на стол, Мика щедрым жестом развёл руками, как бы говоря: «Ну да, братик, мне для родных не жалко.» Взгляд унылой коровы скользнул по бутыли и задержался на пустеющей её части, в ответ на что Мика демонстративно закатил глаза — ну да, для таких стакан всегда наполовину пуст. В это же время маленькая глиста оживилась: — Гостинцы? — переспросила она дребезжащим голосом, в точности как у её папки, когда тот нервничает по херне. — Значит, мне тоже можно? — Нет, — отрезал глава семейства. — Тебе ещё рано, милая. Это гостинец только для взрослых! Мика расхохотался: — А сам-то! Не помнишь, как, когда сам был соплёй, налакался бурбона с дедом? Возвращаемся с батей с дела, заходим в дом, а ты… Ахаха… Нет, послушайте, сейчас будет хорошо! — он обвёл взглядом примолкших женщин, включая встревоженного Эймоса. — Ты стоишь в тёмном коридоре, шатаешься, как засыпающая на ходу собака, штаны до колен спустил — видать, очень приспичило, но не только забыл, что ты в доме, блять, а забыл, как мочиться… И просто глядишь на свой маленький, сморщенный херчик… Сколько тебе было? Пять? Шесть? Отец тогда… — Мика хрюкнул, поперхнувшись со смеху. — Оооой… Он тогда сапог снял и тебе прям там в голову кинул, и ты как стоял, так и упал. Я как помню звук — как деревяшечка. Такой бухой был, что даже не заревел, как обычно! Но лужу всё равно наделал… Я так смеялся тогда, что вторым сапогом батя мне по губам дал… Он потом спящего деда растолкал, а тот и признался, что напоил, потому что ему скучно было, поговорить за стаканом не с кем. О, вы бы знали, девчонки, вы бы знали… — Мика завершил смех сентиментальной улыбкой, после чего закинул в рот кусок рыбы, пережевал его и запил вином, которое ему как раз налила в стакан дрожащими руками клуша героя истории. — М-да, — Эймос кашлянул. — Неприятная история, но… Я полагаю, тебе просто очень захотелось вспомнить что-то из… нашего детства. Увы… Действительно весёлых историй там было по пальцам одной руки пересчитать, — он снова заулыбался. — А вот наш дом полнится весёлыми историями! Вот, Августина на днях связала для соседского ослика попонку… — Ооооо да, — Мика всхрапнул, осушив стакан, и, решив сразу не мелочиться, налил себе виски, раз уж никто пока не позарился. — А ты помнишь своего первого коня, а, Эймос? Как ты сюсюкался с ним всё время, кормил его, а забираться в седло боялся. И как ты был рад после того, как впервые на нём прокатился, а? — Мика самодовольно ухмыльнулся, встретив робкую растроганную улыбку этой… как её там… Марты. — А через день его укусила змея, и он ещё сутки помирал с пеной у рта. Как ты тогда ревел! Чуть ли не лежал на нём сверху. А я под жопу тебя пинал… И говорил, что, если б ты его раньше объездил, такого бы не случилось. Конечно, сейчас мы взрослые… — Мика задумчиво вздохнул, вытащив изо рта застрявшую между зубов рыбью косточку, и учтиво отложил её на скатерть — без вдавливания большим пальцем и обмазки, чтобы супруге брата было попроще её убрать. — Сейчас-то мы уже понимаем, что это была воля сучьего случая. Но мне тогда просто очень хотелось, чтобы ты заткнулся… — его взгляд метнулся к вытянувшемуся лицу Марты. — Ну ты ж небось знаешь, как он ноет? Так что там с соседским ослом? Жив? Вся семейка притихла, замерев на месте. Кто со скорбящим, а кто с ошалевшим видом. Мика недоумевающе хмыкнул, поражаясь тому, до чего же они все вялые, скучные уродцы — будто бы он один должен их развлекать, подбирать темы для разговора… Ну хоть поесть приготовили сами, без его помощи! Так уж и быть, за это дядя Мика повеселит их ещё. — Джоанна, солнышко, — вдруг ожила Марта. — Иди в свою комнату, почитай книжку. — Ну мамочка! — заканючила девчонка. — Я не могу читать, у меня голова болит! — она снова во все глаза уставилась на Мику. — А ты прямо в папу своего пошла! — дружелюбно осклабился он, сделал глоток виски и удоволетворённо выдохнул. — Вечно у него что-то болело. Уж особенно после того, как его конь лягнул. Ну, другой, не тот что сдох, — он небрежно махнул рукой. — Постоянно его то тошнило, то голова кружилась… То в глазах темнело — ну, по его словам. Папка-то говорил, что он всё выдумывал, чтобы отлынивать от работы. И вот в один день он совсем раскис, побледнел, упал и прикинулся дохлым. Дед тогда его потряс, побил по щекам, послушал дыхание на всякий случай и гавкнул: «Молчком, сучара! Подох как собака. Ну, как собаку и похороним!». Схватил, значит, его за щиколотки… Раскрутил, по пути стукнув о поленницу… И выбросил в снег. И что бы вы, девки, думали? Очнулся как миленький, и что-то больше не падал! Не захотел, чтобы его закопали живьём. Дааааа… — Мика шмыгнул носом, доедая последний кусок картошки. — Они, отец с дедом, вообще ненавидели, когда кто-то жаловался. Я и сам как-то раз на этом попался. В капкан в лесу угодил, ну, медвежий, заголосил, как девчонка… — он ткнул вилкой воздух в направлении девочек. — Как вы, наверное, визжите, когда увидите какую-нибудь пчелу за окном. Батя так и сказал: «Что визжишь, как сука?» Пока вытаскивал из капкана, дал мне прикусить рукоятку ножа, чтобы я не оттяпал себе язык. Надколол тогда кусок зуба, так челюсти стиснул. Потом он мне ногу бурбоном полил — я давай снова орать, а он мне за это втащил прикладом ружья по уху — два дня потом кровь шла. Зато я больше так не позорился. Знал, что если заплачу, он, может, вообще, убьёт меня — ну а зачем ему такой сынок? Он-то дочку, в отличие от тебя, Эймос, никогда не хотел. — Боже правый! — выдохнула Марта, прижимая руки к полной груди, по которой Мика прошёлся шальным пьяным взглядом. — Это просто ужасно! Недопустимо… — мямлила она. Мика пялился на неё, понимая, что так-то она ничего — такая сочная, непорочная… И чем, интересно, такую красавицу привлёк сморчок вроде Эймоса? Наверное, ей непросто приходится. Может быть, даже одиноко… Мика облизнул губы и, потянувшись через стол, взял её за мягкий локоток. — Да ладно, милочка, — промурлыкал он. — Всё не так уж плохо… Гляди зато, какой мужик вырос. Не то что… — Мика! — повысил голос проклятый Эймос. — Сядь ровно, пожалуйста. Ты чуть ли не задел сейчас свой стакан. Переведя на брата тяжёлый пронзающий взгляд, Мика с демонстративной небрежностью откинулся назад, на спинку стула, и потянулся со стоном, как бы и выражая как ему похер, и красуясь перед этой лапочкой Мартой. Жалкий, бесхребетный ублюдок. Не может даже напрямую заявить права на свою бабу. Всё ему какие-то стаканы важны… Ну, неудивительно, что его первый трах обломался. О да… Что это была за история! В глазах Мики при этом воспоминании заплясали бесенята. Он им расскажет. А что такого? Эймос же человек честный, христианин… А им врать, вроде как, противопоказано. — Женился ты на красотке, Эймос, — признал Мика, не без удовольствия приметив, как благоверная Эймоса покраснела, как будто уже готова полезть под стол, да при детях стыдится. — Но помнишь ли ты свою первую женщину, м? — Мика нежно растроганно рыгнул, подливая себе в стакан. — Сколько тебе было, дай вспомнить? Четырнадцать? Отец с дедом решили, что мальчику пора становиться мужчиной, и сделали тебе подарочек, привели в бордель, к самой умелой шлюхе. Ты помнишь, как начал реветь, как только она тебя приобняла? Она тебя утешать стала, как пиздюка, ворковать с тобой, гладить по голове как мамашка… Конечно же, никому, кроме тебя, это не понравилось, деньги-то были уплачены не за твои нюни. Как ты потом снова рыдал — уже потому что дед заставил тебя смотреть, как твоя новоявленная маменька его хер за щеками катает… — Мика расхохотался, хлопая себя по колену, на этот раз всё-таки опрокинул злосчастный стакан на стол. Марта захлопотала над дочками: — Всё, хорошие, пора спать! Завтра курочек на рассвете кормить, — причитала она дрожащим голосом. А Эймос, помрачневший, как небо перед грозой, схватил старшего брата за локоть и выволок за собой из дома на улицу. Когда разгорячённой от выпитого кожи Мики коснулся солёный прохладный ветер, он сморщил нос. — Что за выступления? — проворчал Мика, его язык слегка заплетался, взгляд бегал по побелевшему от злости лицу братца, его аккуратным усам и поджатым губам. — Какого чёрта ты меня выгнал? — Ты правда не понимаешь? Или снова издеваешься? — прорычал Эймос, хотя Мика вовсе не издевался, он просто пытался быть дружелюбным, чёрт побери! — Если бы не Марта и дети, если бы не мой христианский долг прощать неразумных злобных глупцов, я бы ударил тебя! — Оооо, — Мика широко усмехнулся и сплюнул в траву, в опасной близости от ботинка братца. — Неужели эта маленькая дрожащая собачка показывает мне зубки? Ты показываешь мне зубки, Эймос? Эймос поморщился, как если бы запах спирта изо рта Мики достиг его ноздрей — может, оно так и было. Он тяжко вздохнул, а затем воззрился на старшего Белла уже иным взглядом, каким-то совсем раздражающим… снисходительным. — Ты и вправду не понимаешь, насколько не прав, не так ли? — спросил он уже мягче, с нотками сострадания в голосе, как если бы говорил не с куда более успешным, чем он, мужиком, а с завравшимся маленьким мальчиком. — Ну хорошо, я тебе прямо скажу. Я не хочу вспоминать наше детство. В этих историях нет ничего смешного. А наши отец и дед — они были плохими людьми. Жаль, конечно, что ты не можешь этого понять, хотя… Может быть, осознать это было бы для тебя хуже, чем оставаться в блаженном неведении. Ты вправе жить так, как хочешь… Как и я. И в моей жизни нет места всей этой грязи, в которой нас растили. И в жизни моей семьи и моих детей этому нет места. И никогда не будет. Мика не мог поверить в услышанное. Неужели его брат Эймос, этот червяк, который сроду не был способен связать двух слов, оказался настолько жалок? Настолько безнадёжно туп? Попытавшись ответить что-то на этот словоблудный понос, Мика пару раз хлопнул ртом и издал приглушённый досадливый рык. Вдруг кто-то маленький, вроде карлика, дёрнул его за рукав кожанки. Глянув вниз, он увидел перед собой свою младшую племянницу, Джоанну — он легко смог вспомнить её имя, поскольку его приятеля Джо звали почти так же. Девчонка держала в руке что-то светлое. Его шляпу, которую он не успел забрать, прежде чем его выставили за порог. — Дядя Мика, — воскликнула она, наблюдая за тем, как он нахлобучивает шляпу на голову. — Иди на хуй! Глаза Мики широко распахнулись от шока. Негодование прилило к его лицу гневным румянцем. Он снова не мог поверить в услышанное! Эта маленькая обсоска… — Вот что за херня, Эймос?! — заорал он, указывая пальцем на подрастающую шлюху. — Ты этим гордишься, а? Воспитал своих сраных маленьких паразиток как… Как… Да в рот ебись оно всё! — отпихнув плечом брата, Мика направился к воротам, которые оставил распахнутыми. Закинув ногу в стремя, он заорал за забор: — В рот ебись Эймос! В рот ебись вся его семья! В рот ебись… Фрэдсон! Ты меня с самого начала выбесил! Бейлок, пшёл! Не на хуй… Не на хуй. А просто… Отсюда. Ты у меня один член семьи остался. Мика поскакал прочь из этих холёных, пропахших солью, едкой, как вечные слёзы Эймоса, мест, под уже ночным звёздным небом, желая как можно скорее вернуться в места, близкие ему по духу — туда, где дорожная пыль, грязь, взрытая колёсами телег, и присохшая кровь на придорожных камнях. Туда, где нет места соплям, нытью, румяным жёнушкам и попонам для сраных осликов. По пути он слегка замедлился, с мрачным любопытством заметив крепко спящего хмельным сном уже знакомого ему кучера у дороги. Этого разгильдяя он встретил всего пару часов назад, когда направлялся к дому Эймоса. А где, интересно, сам экипаж и сидевшая в нём дамочка? Мика узнал ответ очень скоро, едва спустился в каньон. Под обрывом покоились на камнях чёрные лакированные обломки кареты да лошадиные трупы. А точнее, то зловонное, покрытое мухами месиво, что от них осталось. Растёкшиеся и пристывшие к этим самым камням мозги, бурая кровь и жижа из внутренностей вперемешку с дерьмом. Кости торчали как мачты разбившихся о скалы кораблей — тут и там прорывая недавно живую лоснящуюся плоть. Вот бы и кораблик с картины Эймоса так же расшибся… А его баба и мелкие девки плакали. И жижа дождём пролилась на их ухоженный цветущий сад, залепила глаза Фрэдсону и свела его с ума, заставив напасть на "хозяина" с садовыми ножницами. Посреди останков лошадей лежало ещё кое-что — с трудом узнаваемое, благодаря кружевному чёрному платью. Выходит, пассажирка растяпы-извозчика была вдовушка? Ну что ж, теперь она мертва, как и её муж, и мухи с удовольствием откладывают яйца в её глазницы. Как бы Мике хотелось, чтобы на её месте лежала Марта… Надвинув шляпу на глаза, он поскакал прочь.

***

Мика пришёл в себя, уже протрезвев и кое-как оправившись от похмелья, сидя в баре в Креншоу-Хиллз. Как его туда занесла нелёгкая? А хрен знает. Просто хотелось как-то развеяться. Провести время хуй знает где… Потягивая пиво, Мика вполуха слушал какую-то назревающую перебранку. Импозантный, судя по голосу, мужик пытался наебать всех на золото, но, похоже, потерпел неудачу — теперь другие мужики угрожали убить его. Отставив на стойку бутылку, Мика лениво обернулся на них. Чёрт знает почему, ему вдруг захотелось вмешаться.