a series of unfortunate events

— Хочешь? — спросил как-то кок Соломенных, опускаясь на траву рядом с ним и протягивая пачку сигарет. Общаться Ло не очень-то хотелось, но сигарету он взял, подождал, пока Санджи подставит свою пижонскую зажигалку и прикурит сам. С минуту они сидели молча в ночной тишине, непривычно глухой после ни на секунду не прекращающихся весь день беготни и шума. — Ну и дрянь же ты куришь, Санджи-я, — сказал тогда Ло, выдыхая горький дым и поднимая глаза на сверкающее звёздами небо. — Да пошел ты, нормальные сигареты, — отрезал тогда Санджи и улыбнулся; Ло этого не видел, только почувствовал в голосе. Он вообще много улыбался — и много ругался тоже, в нем было много жизни, как и во всех на этом сумасшедшем корабле, из-за чего Ло чувствовал себя ещё более чужим — в нем-то самом жизни не было совсем. Санджи не попытался завязать разговор, выспросить у него что-то, не стал нести какую-то чушь; его молчаливое присутствие оказалось приятным, поэтому, когда на следующий день тот снова его нашел и сел рядом, Ло только подвинулся, освобождая место и принимая из теплой живой руки очередную сигарету. И на следующий. Почти вся команда, на самом деле, зачем-то отчаянно пытается с ним подружиться в самом детском смысле слова — у меня есть ведёрко, у тебя лопатка, давай играть. Маленький смешной доктор заглядывает ему в рот и ищет одобрения, которое у Ло никак не получается выразить, Нико Робин подкладывает ему книжки и улыбается. Носатый снайпер, правда, почему-то откровенно его боится, навигаторка не доверяет, а Ророноа Зоро не отрывает от него немигающего взгляда, прожигающего ему спину. Санджи кормит его так же внимательно и сердечно, как и остальных, но это мало его удивляет — своими глазами видел, как он накормил целый отряд дозорных, как друзей. Мугивара же… Присутствует. Слишком много, пожалуй, присутствует, и об этом проще не думать. Вот уж кто предложил ему и лопатку, и ведёрко, и бог ещё знает что. Через неделю, когда Ло жестом попросил ещё одну сигарету, Санджи просто отдал ему пачку. Ло уже хотел отчитать его за поощрение его медленно, но верно формирующейся зависимости, но так ничего и не сказал — он так долго жить не собирается. До Дрессрозы нужно добраться, не сойдя с ума, а там… Так далеко Ло планов не строит. Оказывается, смотреть по ночам на звёзды приятно. Он и не знал, что ему этого не хватало; думал, что ему достаточно его тихой каюты. Оказывается, проводить бессонные ночные часы под свежим солёным ветром легче, чем в спертом воздухе субмарины. Когда светит луна, море вокруг корабля сверкает серебряной гладью; это лучше, чем пялиться в потолок, пытаясь считать белых медведей, бесконечно перепрыгивающих через забор все более и более странным образом. И тишина не пустая, нарушаемая только гулом мотора — спокойная тишина с плеском волн, бьющихся о борт, и глухим трепетанием паруса на ветру. Может, плавать на паруснике не так уж плохо. Может, он даже хотел бы однажды поставить на воду свой собственный парусник. Однажды. Санджи появляется как всегда поздно — из камбуза он выходит глубоко в ночи, до блеска все отмыв, а встаёт рано утром — До иногда видит, как он выбирается на палубу почти с рассветом, потягивается и ползет работать, сонный и растрепанный. Прежде чем Ло успевает поднять голову, перед ним оказывается тарелка онигири, а потом и сам кок — опускается на траву и приваливается спиной к перилам. — Я для мохоголового делал, подумал, ты все равно не спишь — сделал и тебе. Ло, опешив, неуверенно кивает головой в знак благодарности и берет тарелку. Ророноа сейчас в вороньем гнезде на часах — Санджи, наверное, оттуда спустился, а он и не заметил. Расслабился совсем, потерял форму. Безопасность обманчива. Еда, конечно, вкусная — как всегда. Сам факт того, что о нем зачем-то думают и зачем-то пытаются… позаботиться? — вводит в ступор. Мугивара сегодня принес ему яблоко. Конечно, не сдержался и откусил, но принес, и это было так же поразительно, как если бы дикое животное поделилось с ним едой. Почему? «Тебе нужны витамины, Торао, так Санджи говорит. Ты худой и грустный, может, у тебя эта, как ее, цанга? На, ешь». Ло даже поправлять его не стал, сделал вид, что ему очень противно принимать это несчастное яблоко из резиновой липкой ладони, но потом втайне помыл, срезал откушенную часть — не потому, что было на самом деле противно, а потому, что ну нельзя с людьми делиться тем, что сам пожевал — и съел. Яблоко было вкусное, как и все на этом корабле. — Я вам не друг, Санджи-я, не надо, — бормочет Ло, едва прожевав. Надо было отказаться. Но кок не простил бы ему трату еды впустую, у него явно на этом пунктик. — Наш капитан считает тебя своим другом, — пожимает плечами Санджи и чиркает зажигалкой, — Мы ему в этом не перечим и доверяем. В людях он не ошибается. — Боюсь, в этот раз он ошибся. И я ему не друг. У нас альянс. — Нет, Торао, это ты ошибся. Я тебя предупреждал. Бегай от него сколько хочешь — так просто не отделаешься. Усопп пытался, Робин тоже. Даже Чоппер. Если ему кто-то нравится — от него потом не отвяжешься. Ло проглатывает ругательство вместе с рисом. И до чего дурацкое прозвище — Торао. Ладно, Мугивара, но остальные-то вполне в состоянии выговорить его имя. Он бормочет что-то невнятное. — И, кстати, если ты решишь сбежать, прыгнув за борт, он за тобой прыгнет. А вытаскивать вас буду я, так что избавь меня, пожалуйста, от этого удовольствия, — Санджи коротко смеется и протягивает Ло сигарету, хотя у того и так пачка в кармане- видимо, в попытке задобрить. Ло берет и наконец как следует поворачивается, чтобы посмотреть на собеседника. Он взъерошенный и довольный — о причинах Ло выбирает не думать. — Ты ведь из Норт Блу, не так ли? — говорит он вместо этого, вопросом явно застигнув врасплох. Санджи вздрагивает и отвечает заметно тише: — Да. Как ты понял? — Акцент, — пожимает плечами Ло, — Я тоже так говорю. Да мне без разницы, успокойся. Просто спросил. Санджи вертит сигарету в руках и смотрит на него, внимательно и странно. — А ты ведь с нами не совсем честен, не так ли? — говорит он, и это, конечно, честно, подножка за подножку, но все равно неприятно, — Ты от нас что-то скрываешь. Луффи доверяет тебе, а мы — ему, но все понимают, что ты что-то недоговариваешь. Кроме него, думает Ло. Конечно, кроме него. Мугивара-то горазд поверить на слово первому встречному. Как просто ему, наверное, живётся. Интересно, каково это — верить просто так, потому что не ждёшь подвоха? А вообще, не уведомлять же их, что в план входит его скоропостижная и долгожданная кончина и надежда, что Мугивара достаточно умён и талантлив, чтобы самостоятельно завершить начатое, и хотя в правильности первого начинают закрадываться сомнения, во втором он так же уверен. — Думайте обо мне что хотите, но скрывать что-то, что могло бы всерьез повредить нашим планам, я бы не стал, — наконец отвечает он. Санджи хмыкает, похоже, решив оставить тему — и слава богу. Интересно, каково это — выбрать довериться, хотя понимаешь, что повода нет? Эти люди его с ума сведут. С другой стороны — не выбрал ли он сам довериться, перестав вздрагивать и хвататься за меч на каждое движение за его спиной на этом корабле? Несмотря на ни на секунду не проходящую днём головную боль от хаоса и невероятной концентрации идиотизма, он все больше понимает, что его не тревожат без повода, уважают его пространство, как умеют, даже, можно сказать, заботятся. Даже Мугивара, хоть тот его и тревожит, и лезет куда не просят, и пытается целыми днями на нем виснуть, оправдывая свое имя. В конце концов, что, если не забота — желание Санджи накормить его посреди ночи, просто потому, что он знает, что Ло сидит здесь один и не спит, и знает, что ему нравится? — Спасибо за еду, очень вкусно, как всегда, — бормочет Ло, поднимая глаза и встречаясь с Санджи взглядом; тот довольно улыбается и садится чуть ближе. Между ними теперь едва поместилась бы ладонь, но Ло почему-то не чувствует потребности отпрянуть как можно дальше. Неужели он действительно так настроил себя на то, что это плавание у него, может быть, последнее, и как будто бы вот-вот все закончится, и за последствия его действий будет отвечать уже кто-нибудь другой, что уже совсем за себя не отвечает? — Вот бы мохоголовый почаще так говорил, — ухмыляется Санджи и поворачивается к нему, коленом задевая колено. Даже сквозь одежду обжигает теплом, и Ло, сам не понимая, зачем, кладет руку ему на плечо. Дым чужой сигареты касается его языка, горча, и вздрагивает в воздухе вместе со слетевшим с губ Санджи смешком: — Если ты меня сейчас поцелуешь, Зоро тебя убьет. А потом Луффи — меня. Будто не услышав, Ло склоняется ближе и понимает, что Санджи двигается ему навстречу, встречая его губы на полпути. Прикосновение кажется ударом молнии, голова мгновенно начинает кружиться — он и забыл, каково это вообще — целоваться с кем-то. Рука ложится ему на затылок, прижимая ближе, а вторая мягко давит ему на плечо, пытаясь уронить спиной в мягкую траву. Что было бы неплохо, безусловно… В голове щелкает. Ло успевает удержаться, отставив руку назад, и осторожно, но быстро отодвигает Санджи от себя. — Мугивара убьет? Это ещё почему? Санджи хмурится, облизывает губы и возвращается на место. — Ты серьезно? Я думал, ты знаешь. — Что знаю? — А, так ты тоже дурак. Ну ладно. Разберётесь. Санджи встаёт, поправляет пиджак и волосы. Щеки у него заметно порозовевшие даже в лунном свете, и Ло мысленно клянет себя за то, что испортил момент. Может, было бы и неплохо, если бы симпатичный и обходительный кок сделал бы с ним что-нибудь прямо тут, на палубе, с ним наверняка неплохо, но желание провалиться сквозь землю оказывается сильнее. Его бросает то в жар, то в холод, и зачем он это затеял, глупости какие. — Помой тарелку сам, ладно? — кидает Санджи через плечо, уходя, — Я спать. И тебе того желаю. Ло бормочет что-то в ответ и остаётся сидеть, привалившись спиной к перилам, возбуждённый, пристыженный и ошарашенный. Две мысли не дают ему уснуть, сменяя одна другую. Первая, звенящая в ушах: к чему Мугиваре его ревновать? Не может же быть, что… Никак ведь не может, нечего и надеяться — и лучше не думать. И вторая, потише, но не менее назойливая: хорошо ли обозревается палуба из вороньего гнезда? С какой вероятностью Ророноа их видел? Ночь — хорошее время, чтобы выброситься за борт. Никто не будет его вылавливать. Завтрак проходит так же, как всегда; Мугивара шумит и пытается красть еду со всех тарелок, если успевает и не получает по руке, то Санджи тут же подкладывает еды пострадавшему. С ним самим Ло на всякий случай старается не встречаться взглядами, вроде, конечно, и не дети уже, но все равно неловко. Вид у него беззаботный, на своем омлете Ло обнаруживает нарисованную соусом улыбающуюся рожицу. Было бы чему улыбаться. Ло ковыряет еду в тарелке, изо всех сил пытаясь игнорировать прожигающий его взгляд с другой стороны стола. Ророноа смотрит на него, не отрываясь, единственным глазом, а кажется, что тремя. Даже, вроде, и не злобно, но уж очень внимательно, заставляя время от времени ежиться и давиться многострадальным омлетом. — Ты почему не ешь, Маримо? Невкусно? — раздается голос кока, и Ло невольно поднимает голову. Санджи проходит мимо, рукой касаясь плеча Ророноа, и тот перехватывает руку, сжимая ее и ухмыляется, не отрывая взгляда, господи, во что он себя втянул. Обычно они так себя не ведут, хотя природа их отношений всем понятна, что это за показательное выступление?.. Ло не отводит глаза — чудом, едва себя уговорив — и наугад кладет вилку в рот. Санджи идёт дальше, как ни в чем не бывало, и садится в углу стола, чтобы наконец самому поесть, а Ророноа вызывающе поднимает бровь. Ло готов поспорить, что покрывается холодным потом, но продолжает есть. — Нет, все в порядке, — доносится запоздалый ответ, непривычно мягко, без обычного вызова в голосе. Весь вызов сейчас направлен на него, многострадального Трафальгара Ло. Какой ужас. После завтрака он, чтобы хоть как-то снять напряжение, ни за что шугает Цезаря, забившегося в угол палубы; тот забивается ещё глубже и принимает жалобный вид, немного поднимая настроение. Чайка-почтальон приносит вместе с газетами медицинский журнал, и на час-другой Ло погружается в чтение и записи, потом понимает, что в процессе выкурил чуть не полпачки. Дожили. При свете дня уже, совсем расслабился. Наконец, олененок интересуется его журналом и Ло его отдает, ничего не говоря, чтобы не сказать чего-то грубого — никак не получается воспринять его всерьез. Предоставленный самому себе, он бродит по кораблю, отбивается от Мугивары, который очень хочет что-то ему показать и упорно хватает его за руку, каждый раз заставляя замереть, как оленя в свете фар. С ним не так, как с Санджи вчерашним вечером, горячо, скорее мучительно и страшно. Больно много чистой, ничем не замутненной радости жизни. Тяжело. Ноги заводят его на корму, где он стоит долго, очень долго, вдыхая соленый ветер и смотря на белый след, оставляемый кораблем, и уже успевает почти расслабиться, когда слышит за спиной знакомое клацанье ножен о ножны. Тело инстинктивно напрягается, готовое то ли к побегу, то ли к бою. Ло из принципа не оборачивается — кажется, Ророноа недалеко в своих принципах ушел от дикого зверя, любое проявление его тревоги — и его просто загрызут насмерть. Потерять доверие первого помощника — потерять доверие капитана и всей команды. У Мугивары, конечно, свои взгляды на все на свете, но не хотелось бы проснуться с ножом в горле. — И что, ты думаешь, ты делаешь? — раздается хриплый голос за его спиной. — То, что хочу. Санджи-я сам волен решать, чего он хочет, — потому что речь, несомненно, об этом, — Что бы Мугивара ни думал, я все ещё не часть вашей команды, и ей не буду. И потому подчиняться тебе не обязан, Ророноа-я. Из-за спины доносится шумный выдох, и Ло чувствует, как встают дыбом волосы на загривке от приближения чужого тепла. — Ты на нашем корабле. Я бы на твоём месте не стал. — Ты хочешь драться, Ророноа-я? — выдавливает Ло, сжимая рукоять меча. В воздухе повисает тишина, и он повторяет: — Ты хочешь драться? Ответом служит лязг выскальзывающей из ножен катаны, и Ло мгновенно оборачивается, принимая удар. Всех ведь на уши поднимут, и для чего. Отточенный жест — удар — защита, удар, снова удар. Они сходятся и разлетаются, и сходятся снова, и Ло понимает: Ророноа не пытается его убить, просто пробует его силы. Смотрит, на что способен. Он не собирается разочаровывать, движение рукой — и тот оказывается за его спиной, но через мгновение их клинки снова сталкиваются, высекая искры. Удар, удар, удар, защита — но Ло пропускает секундное движение и тут же оказывается на земле с остриём меча, направленным ему в горло. Грубая, животная сила. Умопомрачительная сила, вопроса, что Санджи в нем такого нашел, не возникает. Интересно, каково было бы драться с ним насмерть. Лучше, конечно, было бы не знать. Он, конечно, и сам отнюдь не плох, но что-то подсказывает ему, что с Ророноа ему было бы не сравниться. Колючее ожидание боли обжигает ему горло с каждым вдохом, кадыком он едва не задевает острие. Ророноа стоит над ним угрожающей горой, ноги — по обе стороны его груди, и не отводит меча. Взгляд у него почти довольный, на губах — намек на усмешку, и Ло невольно ежится и громко сглатывает. Господи, только бы не увидел никто. Наверняка кто-то увидел. Позор какой. Ещё больший позор — то, с какой быстротой по его телу расползается опасный жар. Ророноа — не ревнивый муж, а животное, защищающее свою территорию. Ло поднимает руки, признавая поражение. — Ну что, доволен? — спрашивает он, кривя губы. В ответ звучит отрывистый, грубый смех. — Вполне. Не расслабляйся. Я слежу. И отводит клинок, позволяя наконец выдохнуть. Не за Санджи, конечно, следит, и не за его поведением — просто снова и снова испытывает его на прочность. Черт бы его побрал. Ло поднимается, отряхивает прилипшую к одежде траву; хотелось бы, конечно, списать все на то, что он поддавался, или даже на то, что не смог противиться желанию оказаться в этом положении. Но нет, просто ошибка — опоздал, не заметил. Как всегда, сам виноват, как всегда, недожал. Глупо. Ророноа, кажется, оценивает даже то, как он поднимается с травы и убирает меч, будто бы даже на спине у него глаза — неуютное ощущение того, что за ним наблюдают, не пропадает даже тогда, когда широкая спина скрывается из виду. Ло забивается куда-то в угол и пытается подремать, несмотря на шум, поднятый играющими, как дети, Мугиварой, снайпером и доктором. Некоторое время он проводит в приятном забытьи, только иногда просыпаясь и радуясь, что никто его не тревожит. Не хватает Бепо — привалиться бы к его тёплому мохнатому боку. Он бы ещё свою тяжёлую лапу на плечо положил и сопел, сам задремав. Окончательно он просыпается уже ближе к ужину. Угол палубы, в котором он сидит, оказывается совсем в тени, и наконец становится прохладнее. Он запахивается поплотнее и устраивается удобней, разминая затёкшие руки и ноги — вставать и идти куда-то пока совсем не хочется. Пойдет, когда позовут. Опять терпеть взгляд Ророноа, опять отбиваться от назойливых рук Мугивары. Опять чувствовать, что каждый здесь не сводит с него глаз, готовый в любой момент броситься на него, стоит ему слово не то сказать в адрес их любимого капитана. Хоть кормят хорошо. Ло невольно возвращается мыслями к мягким рукам и губам Санджи, к тому, как тот был готов вести и направлять. Умелые у него руки, красивые, ухоженные. Интересно, каково было бы их почувствовать на своей коже. Позволить ему разложить себя по кусочкам, а потом собрать. Ох. И Ророноа с его грубой силой. Ло как-то видел, как он тренируется на палубе, как ходят под бронзовой кожей тугие мышцы, как пот стекает по позвоночнику к крестцу. Чтобы отдать контроль, нужно доверять хоть сколько-то, а с ним, наверное, было бы просто страшно, но даже от этой мысли низ живота скручивает. Ло закусывает губу и сжимает себя между ног, стараясь остановить ход мыслей, но воображение рисует ему все новые картины. Они ведь спят вместе. Интересно, как это выглядит. Он представляет смуглые руки на узкой талии, сильные, красивые ноги; когда Санджи откидывает голову, падают ли волосы с его лица, открывая глаза? Широкая спина и сжатые белые зубы. И острый, внимательный взгляд. А если бы он оказался между… Что бы они сделали с ним? Стоп. Нет, нет, нет. Это уже ни в какие ворота не лезет, надышался, видимо, цезаревской дрянью на Панк Хазарде и теперь медленно, но верно теряет рассудок. Ло побольнее щипает себя за руку и долго смотрит, как наливаются кровью лунки от ногтей на коже. Надо поесть. А потом поспать. Скорей бы приплыть на Дрессрозу. Быстро приближающиеся шаги заставляют его вздрогнуть и резко поднять голову. Мугивара возникает перед ним из ниоткуда, мокрый до нитки и мучительно довольный, с его шляпы капает вода, ноги хлюпают в мокрых сандалиях. — Торао! Держи! — выкрикивает он куда громче, чем стоило бы, заставляя поморщиться, и хватает его за руку, вкладывая туда что-то не менее мокрое и склизкое, чем он сам. — Это ещё что?.. — осторожно спрашивает Ло, не решаясь открыть ладонь. — Сам посмотри! Это тебе, — Мугивара улыбается ещё шире, казалось бы, куда, — Там остатки плота плавали, я нырнул посмотреть. Нырнул, значит. Ло смотрит на палубу, где Санджи, матерясь, стягивает мокрую рубашку. Он отводит взгляд и раскрывает ладонь. На руке у него копошится маленький рак-отшельник, явно напуганный неласковым обращением, а раковина у него — нежно-нежно розовая, блестящая от воды. Ло нерешительно трогает раковину пальцем, заставляя рачка поспешно спрятаться. Глупость какая. А сердце-то сильнее стучит. Глупость какая. — И зачем?.. — Он красивый. Как Торао, — Мугивара пожимает плечами и смеётся, — Я решил, что тебе понравится. Ло не спрашивает, почему он вдруг так решил, слишком занятый попытками понять, что это вообще должно было значить. Кровь к щекам все равно позорно приливает, и он опускает глаза, снова рассматривая многострадального рачка. — Видишь, ты тоже розовый, как он, — Мугивара грузно шлепается рядом, и Ло вздрагивает и отодвигается, натягивая шапку на глаза. Вместе с щеками горят и уши, и он сам не понимает — от смущения или закипающего раздражения, неизбежного рядом с ним. — Тебе не нравится? Ло выдавливает из себя что-то похожее на отрицание, упорно стараясь не смотреть в его сторону, и даже поджимает губы, изображая улыбку. Мугиваре этого, похоже, хватает, поэтому он со всей силы хлопает его по плечу мокрой рукой, отчего Ло снова дёргается, и куда-то убегает. На палубе остаётся мокрый след от его задницы. Ло никогда бы в этом не признался, но опоздал к ужину он потому, что долго стоял на корме, смотря, как рачок деловито ползет вниз по борту, пока не удостоверился в том, что тот нашел себе какой-то покрытый водорослями закуток между досок. Кто-то, видимо, предложил поесть на палубе, и когда Ло вернулся, киборг как раз устанавливал складной стол. «Раньше мы из камбуза тащили, неудобно» — объяснил он Ло, хотя тот не спрашивал. Ужин проходит, как всегда, оживлённо — все говорят и смеются, каждый с каждым, все на равных — от скелета до маленького доктора. Даже самураю с сыном находится место в этом вечном празднике жизни; ему самому, кажется — нет. Он пытался заводить разговоры поначалу, но выходило только о делах, а здесь не любят говорить о делах. Он пытался говорить о том, что знает, но его слова пролетали мимо, и он чувствовал себя только глупее и более одиноко. Если молчать и слушать, то даже больше как-то чувствуешь себя в компании. Не то чтобы ему это было нужно, конечно, но все равно приятнее. Он даже толком не прислушивается к тому, о чем говорят, просто молча ест и смотрит вдаль поверх голов. Белое закатное море, белое небо. Как всё-таки красиво на паруснике. Так пусто и свободно, будто ничего на свете больше не существует, кроме корабля, на котором ты двигаешься в никуда. Вот было бы хорошо. Более одиноко ему уж точно быть не может. Шапка слетает с его головы, подхваченная проворной резиновой рукой; Ло подскакивает, звеня посудой, и рявкает прежде, чем успевает подумать: — А ну верни! Живо! За столом воцаряется молчание, все взгляды обращены на него, недовольные или изучающие. Мугивара хмурится и вертит шапку в руках. Ло чувствует, как к голове приливает кровь, и скрипит зубами. — Торао витал в облаках, я просто привлекал внимание, — пожимает плечами Мугивара, но шапку возвращает, хоть и нехотя — тем же резиновым движением через весь стол. — Молодец, привлек, больше так не делай, черт тебя дери, — хрипит Ло и пытается выдвинуть стул. Он и сам даже не понимает, почему вдруг так разозлился, — Я пошел, спасибо за еду. На его спину внезапно ложится рука; он оборачивается, готовый взорваться снова, но это Санджи, неодобрительно качающий головой. — Помоги с посудой после ужина, — говорит он и идёт на свое место — есть, как всегда, последним. Ло медленно выдыхает и снова садится как следует, озирается по сторонам с виноватым видом. Все снова расслабились, только Мугивара кидает на него странно расстроенный взгляд да Ророноа недовольно зыркает. Что бы это значило; с посудой-то он поможет, не беда, но у них здесь явно есть расписание уборки, в которое не включили гостей корабля. Серьезный разговор об оскорблении чувств их капитана? Прямое приглашение в постель, не дай бог? Ло даже подкладывает себе еды, чтобы потянуть время, смутная тревога давит что-то внутри. Когда все наконец доедают, Санджи вручает ему гору грязной посуды, которую Ло с трудом балансирует до камбуза, дивясь тому, как ловко тот бегает туда-сюда с даже большими горами. Его беспечность, его умиротворение — они же напускные, думает Ло. Всё-таки сквозит из-под них его тревога и неуверенность, в том, как он кусает губы, поправляет одежду, явно прыгает выше головы на завтрак, обед и ужин, а потом в бою. Санджи ловит его взгляд и улыбается углом губ, знаком показывает на полотенце, и Ло занимает назначенный пост. Ему передают тарелку — он вытирает. Ничего сложного, даже успокаивает. Он совсем погружается в свои мысли — как страшно на самом деле ехать и как он скучает по команде, такой же придурковатой, но почему-то более предсказуемой. Внезапно раздающийся над его ухом голос заставляет его вздрогнуть, и он чуть не роняет очередную тарелку. — Какой же ты дерганый, с ума сойти, — вздыхает Санджи, — расслабься уже, умоляю. Ничего тебе тут не угрожает, даже Зоро, честное слово. Ло недовольно зыркает на него и сдерживается от язвительного комментария. Хватит уже, достаточно опозорился. Он вытирает последнюю вилку, а потом руки и складывает их на груди. — Торао, я понимаю, что тебе на наше расположение наплевать, но ты здесь гость. Когда Нами-сан на Луффи кричит — это всегда за дело, а ты — просто так. Он же тебе зла не желает. Сам-то он отходчивый, хуже ему не будет, а вот команду против себя настроишь. — Я вам не друг, а напарник, и то, временно. Как-нибудь переживете, — раздражённо напоминает Ло. — Это ты так думаешь, Торао, — качает головой Санджи, — сколько тебе ещё объяснять. Как же они любят забывать о том, что Ло вообще-то капитан. С собственной командой. Не надо было во все это лезть, сам бы как-нибудь разобрался. Только вот уже ничего не поделать, они с Мугиварой теперь повязаны каким-то совершенно неожиданным для него и сковывающим образом, и остаётся только надеяться на лучшее. Хотя бы на то, что он не полностью потеряет право голоса среди этих людей. Он ловит себя на том, что хочется закурить — впервые в жизни. Санджи на кухне не курит, хоть чужое здоровье уважает, если не свое, поэтому Ло проводит руками по карманам джинс, чтобы хоть как-то унять желание и поднимает глаза, чувствуя на себе взгляд. Санджи смотрит на него, долго и пристально, потом отводит глаза и вздыхает. Поправляет волосы, зачем-то делает полшага вперед, и Ло инстинктивно отступает, поясницей упираясь в стол. Потом ещё шаг, и ещё, расстояние между ними стремительно сокращается, и внезапно становится нечем дышать. Он впивается руками в край стола, напрягается всем телом, когда рука ложится ему на бедро. Вчера было как-то проще. — Какой же ты дерганый, — вздыхает Санджи снова. Ло только закатывает глаза, потому что в горле внезапно пересыхает, — Расслабься уже, ей-богу. Легко сказать. Ло осторожно кладет руку ему на талию и озирается. — Ты меня за этим сюда позвал? — Не совсем. Скорее, отчитать. И прекрати смотреть на дверь, сюда без спросу не заходят, — его губы невесомо касаются челюсти Ло, обдавая жарким дыханием. Он закрывает глаза и вслепую ищет губами губы. С поцелуем становится легче вспомнить, что вообще-то он этого хотел, и он притягивает ближе чужое теплое тело. Дальше все происходит быстро: руки на бедрах, на плечах, в волосах, шапка оказывается где-то рядом на столе, а пиджак Санджи — небрежно перекинутым через спинку стула. Напряжение во всем теле никуда не уходит, но все равно становится легче. Ровно до момента, пока рука не оказывается у него между ног. Ло охает и округляет глаза, видимо, так драматично, что Санджи даже смеётся, и это обидно, вообще-то, но обижаться не получается, потому что страшно кружится голова, а кровь в его теле не может решить, нестись ей к лицу или к паху. Он тянется к пуговицам рубашки, стянуть ее не позволяют, но предоставляют его рукам свободу гулять по открывшейся коже. Красивый он, мягкий, настойчивый, как он и представлял. Санджи впивается ногтями ему в загривок, губами — в шею, заставляя зажмуриться и откинуть голову, а потом вдруг быстро и уверенно опускается перед ним на колени. Ой-ой. Звук расстегиваемой ширинки в тишине камбуза кажется невыносимо громким. Ло внезапно не знает, куда деть руки, то пытается вцепиться в столешницу, чтобы удержать равновесие, то в плечи Санджи, хитро смотрящего на него из-под ресниц. Тот влажно прижимается к нему губами сквозь ткань, царапает бедро, и Ло остаётся только беспомощно хватать ртом воздух. Все тело сводит от возбуждения, он зажмуривается и на ощупь вплетает пальцы в мягкие волосы. Санджи одобрительно выдыхает и тянет резинку его трусов вниз, чтобы, наконец… Дверь оглушительно распахивается, как и глаза Ло — Ророноа (ну конечно, блять, Ророноа) как ни в чем не бывало заходит в камбуз. — Эй, кок, я голодный, дай мне что-нибудь пожрать. Санджи мгновенно вскакивает на ноги и одергивает так и не выправленную из брюк рубашку, но виду не подаёт — только кидает короткий извиняющийся взгляд. — Только что же ели, чего тебе ещё надо, — раздраженно вздыхает он, но уже лезет в холодильник. Ророноа садится на стул, скрещивая руки на груди, и окидывает быстрым взглядом замершего в ужасе Ло. Ухмыляется уголком губ. Пиздец. Иначе и не скажешь. Пошевелиться не получается, даже для того, чтобы джинсы застегнуть или хотя бы сделать движение пальцами и перенести себя куда-нибудь подальше, желательно, на ближайший необитаемый остров. Несколько секунд, кажущихся бесконечностью, он так и стоит, растрёпанный, красный, с расстёгнутой ширинкой и мокрым пятном на трусах. Хуже не придумаешь. И зачем только в это все полез, его жизнь в последнее время — лишь череда ужасных решений, одно хуже другого. Наконец, он с трудом отрывает себя от столешницы и застёгивается, руки кажутся гирями. Как загнанный зверь, озирается по сторонам, с ненавистью смотрит на Ророноа; тот пожимает плечами, откровенно веселясь, и его очень хочется задушить прямо на месте. Мугивара не поймет. А может, ну его, этот альянс, может, перерезать всех тут к чертям, все равно сейчас куда больше хочется убить себя, чем Дофламинго. — Торао, будешь тоже? — спрашивает Санджи, Ло ошалело оборачивается и хлопает глазами. Хватает же совести. Вид у него тоже тот ещё, рубашка расстёгнута, губы красные, брюки спереди топорщатся не меньше, чем у него самого, только его это явно меньше смущает. Он медленно кивает, садится, чтобы хоть как-то скрыть свой позор, и мечтает о том, чтобы прямо сейчас провалиться под землю и оказаться навсегда забытым, будто его и не существовало. Через несколько минут Санджи ставит перед ними тарелку, садится сам, и Ророноа тут же набрасывается на еду. Ло сдерживает тяжёлый вздох и тоже ест; повисает неловкая тишина. Хочется встать и уйти, потому что эти двое сидят, соприкасаясь коленями, как ни в чем не бывало. Вид у Санджи виноватый, и он время от времени пододвигает к Ло вещи повкуснее — и на том спасибо, конечно, но в остальном он кажется вполне спокойным. И чего ему стоило наорать на Ророноа, чтобы тот хоть за дверью подождал, уж это он точно умеет — только и делают ведь, что собачатся. А тут Ророноа, доев и вытерев рот рукой, пытается застегнуть ему рубашку, а он отталкивает его руки и даже смеётся. Они на людях себя так не ведут, думает Ло; они зачем-то пустили его к себе, хотя ему это даром не было нужно. Застань он их в постели, и то не чувствовал бы себя настолько лишним. Чья-то нога задевает его ногу под столом, явно специально, но он не пытается понять, чья, просто медленно встаёт из-за стола. — Спасибо за еду, — хрипит он, напоследок бросает на Ророноа прожигающий взгляд — тот ему подмигивает, и Ло тошнит, поэтому он быстро выходит из камбуза и отправляется прямиком в ванную — очень, очень долго стоять под холодным душем и изо всех сил стараться не утопиться. Просыпается он от светящего прямо в глаза солнца и уже почти привычного шума на палубе. Его команда, чего уж там, такая же шумная, а спрятаться на субмарине куда тяжелее, хоть его покой там и уважают, но Мугивары почему-то действуют на нервы куда сильнее. Он вздыхает и отползает в тень, надеясь вздремнуть ещё хоть немного — тело ломит от неудобной позы, а глаза закрываются — но надежды его рассеиваются вместе с появляющейся рядом резиновой рукой, а потом и самим Мугиварой. — Торао, ты проспал завтрак! — сообщает он, как всегда громче, чем хотелось бы, — Санджи сказал передать тебе, как проснешься. Он почему-то решил тебя не будить. И слава богу. Возможно, увидеть лицо Санджи, едва проснувшись, было бы ещё хуже, чем лицо Мугивары. По крайней мере, таким образом. Тот как раз ставит перед ним тарелку и радостно скалится. Ло окидывает ее взглядом — как всегда, все, что он любит — и понимает: опять принес ему еду и не съел по дороге. Удивительно. Даже если на тарелке чего-то не хватает, это незаметно. И надо же, Санджи доверяет ему передать еду — почему-то знает, что не съест. — Я с тобой посижу? — спрашивает Мугивара, и это так неожиданно вежливо, что Ло вынужден кивнуть, уже принявшись за еду. Тот падает рядом и заинтересованно смотрит, но к тарелке не тянется. Ло зачем-то все равно отдает ему один онигири, на что Мугивара улыбается ещё ярче. И откуда в нем столько улыбок. Находиться с ним рядом почти что физически тяжело, слишком много жизни, слишком много оптимизма, непонятно, откуда берущегося. Слишком много любви. Ло хорошо помнит, как вез его на Амазонию Лили, как он кричал во сне и плакал, как, проснувшись, был готов разнести весь мир на кусочки. Ло хорошо знает, каково это — срывать голос от горя и не спать ночами, чтобы во снах не видеть снова и снова кровь, смерть и собственное отчаяние. Два года прошло, и вот он — такой же весёлый и безбашенный, каким Ло запомнил его на Сабаоди, и в глазах у него только тот же детский интерес ко всему на свете. Два года — разве этого достаточно, чтобы забыть боль? Ему самому не хватило и десяти. Он все так же не спит, порой ему все так же хочется плакать, но он только скрипит зубами и сильнее замыкается в себе. Может, Мугивара просто давит это все внутри себя, не пускает наружу? Ни ярость, ни радость он не сдерживает, но ведь не может в нем совсем не быть горя, правда? Иначе, что он за человек такой? Чем больше Ло думает, тем меньше его понимает. — Торао, — говорит он, не прожевав, рисинка падает у него изо рта, заставляя Ло поморщиться, — Нами говорит, мы через несколько дней приплывем уже. Можешь ещё раз рассказать наш план? Неожиданно. Через пару дней придется напоминать ещё раз, а по прибытии снова и снова взывать к здравому смыслу — тщетно, как он мог убедиться на Панк Хазарде, но Ло все равно говорит, и Мугивара его слушает, так внимательно, как только может, даже не засыпает ни разу. Предлагает идеи, нередко блестящие — уж в боевой интуиции ему никак не отказать. Постепенно Ло чувствует, как разжимаются его руки, как он садится удобнее, не пытаясь закрыться, даже поворачивается к Мугиваре лицом. О делах говорить всегда проще. Особенно, если его слушают, что происходит невыносимо редко — что у него, где можно надеяться только на то, что Бепо все запомнит и ещё пять раз перескажет остальным, что здесь, где он может надеяться в лучшем случае на то, что треть его слов была услышана и осознана. А тут ему кивают и соглашаются, и это для разнообразия очень радует. — Жаль, что твоей команды там не будет, Торао, — вдруг говорит Мугивара, — Они бы наверняка нам очень помогли. Почему ты их не взял? Чтобы не видеть их лиц, когда он будет умирать, чтобы его тело не пришлось нести Бепо. Чтобы до них это дошло заметкой в газете. Чтобы, в конце концов, не приходилось контролировать ещё целую кучу импульсивных дураков, вдобавок к команде Мугивары. — Не знаю, — говорит Ло вместо этого, — Но вообще, Дофламинго — это не шутки. Я возьму ответственность на себя, а с ними все будет в порядке. — А мне кажется, они хотели бы быть рядом, — пожимает плечами Мугивара, — мои друзья всегда хотят быть рядом в битве. Мы же можем друг другу помочь. Твоя команда за тебя наверняка волнуется, Торао. Но тебе лучше знать, ты капитан. Капитан, но хороший ли — другой вопрос. Мугивара доверяет своей команде так безоговорочно, любит их так безусловно, как Ло, наверное, ни любить, ни доверять уже не умеет. От его любви — к друзьям, к миру, к жизни — тяжело дышать, от его улыбок щемит сердце и неумолимо подкрадывается разом любимое и ненавистное воспоминание о Коре. А сам он? Ло смутно качает головой, не отрицая и не соглашаясь. Мугивара смеётся и зачем-то приваливается к нему боком, заставляя вздрогнуть, а потом хватает его за руку. Ло ее не отдергивает, но напрягается всем телом, готовый в любой момент сбежать. Странная резинистая кожа неприятно цепляет волосы на кисти, но ладонь у него очень-очень теплая, почти горячая. — У тебя буквы расплываются, как если прищуриться, — сообщает Мугивара, изучая его руку со всех сторон, как жука. Ло вздыхает. — Я знаю. — А ещё буквы есть? — Нет, только рисунки. — Покажи! Ло думает уже отказаться, но почему-то не может. Выбирает меньшее из зол — расстёгивает рукава рубашки и закатывает, открывая предплечья. Мугивара тут же снова впивается в его руки и тянет на себя, рассматривая. Даже в его пальцах чувствуется сумасшедшая сила, грозящая выплеснуться наружу. По краю рисунка он проводит пальцами неожиданно осторожно, почти мягко, и Ло мгновенно бросает в жар. Какой кошмар, одно прикосновение — и он уже пятнами покрывается. Руки он тут же отнимает и снова застёгивается. — Есть ещё на плечах и на спине, но это потом, — зачем-то говорит он. Естественно, Мугивара запомнит и всё-таки заставит раздеться, чтобы посмотреть. Так бы, может, и не спросил. И кто его за язык тянул. — А здесь? — рука ложится ему на грудь, где из-под расстегнутых пуговиц виднеется чёрное сердце. Ло непроизвольно шумно вдыхает, но руку с себя не стряхивает. Зачем он столько ему позволяет? От этого ведь не будет хорошо ни ему, ни Мугиваре. — И здесь, — тихо говорит он. Горячие пальцы будто прожигают ему грудную клетку насквозь, грозясь добраться до его сердца по-настоящему. Негнущимися руками он, сам не понимая, зачем, расстёгивает ещё несколько пуговиц и разводит ткань в стороны, обнажая грудь, и совсем перестает дышать, когда Мугивара пальцем обводит контур — все с тем же сосредоточенным, заинтересованным видом. — А здесь не расплывается, — задумчиво говорит он, вдруг прижимая всю ладонь к его груди. Ло вспыхивает и быстро двигается в сторону, больше не выдерживая. Мугиваре хватает ума убрать руку, и на том спасибо, но дрожь и жар во всем теле никак не проходят, поэтому Ло быстро застёгивается и скрещивает руки на груди, снова замыкаясь. Тот смеётся и скалит зубы, быстро поднимаясь и, уже разворачиваясь, чтобы убежать куда-то, говорит: — Не забудь остальные показать, Торао! Ло в ответ даже не кивает, только надвигает шапку на глаза и подтягивает к себе ноги. Надо хотя бы попытаться снова задремать, иначе этот день его убьет. Сон, правда, не идёт, а каждый кусочек его кожи, которого касалась чужая рука, так и продолжает мучительно гореть. День проходит тихо, насколько он вообще может быть тихим на Санни. Ло даже добирается до библиотеки и долгое время сидит там в молчаливой компании Нико Робин, изучая медицинские книги, которых там оказывается предостаточно. Потом находит Тони и расспрашивает его о его исследованиях о незнакомых ему травах, хоть это и не входит в его научные интересы — никогда не знаешь, что пригодится. Маленький доктор ужасно смущается, но рассказывает, с интересом и очень толково. Ло слушает и записывает, и, может, надо было сразу искать его компании, а не приключений на голову. Ророноа, как-то проходя мимо, хлопает его по плечу, едва не заставляя присесть — Ло успевает удержаться на ногах, и слава богу — это было бы совсем позорно. Но даже ужин проходит тихо; Санджи кормит его старательнее обычного, видимо, все ещё чувствуя себя виноватым, но Ло просто ест, внутренне зарекшись пытаться снова что-то сделать — нет уж, спасибо, хватило. К вечеру внезапно становится куда холоднее — видимо, проплывают небольшой зимний остров неподалеку — и Ло вынужден уйти на ночь в выделенную ему каюту вместо того, чтобы, как обычно, дремать на палубе. Он уже даже привык спать под открытым небом — он прекрасно помнит, как ощущается бессонница в четырех стенах; здесь, конечно, нет гула мотора и писка оборудования, но всё-таки снаружи куда приятнее. Похоже, привык он и к тихой ночной жизни корабля, когда кто-то проходит мимо, ложится поздно или встаёт рано, когда происходит смена часовых и с ним сонно здороваются, а он только кивает или поднимает руку. В ответ всегда улыбаются. Странно — у себя на корабле он привык прятаться в свою каюту в поисках уединения, а тут, в удобной комнате с просторной кроватью, он почему-то чувствует себя почти одиноко. Побродив по каюте туда-сюда, он наконец стряхивает рубашку и садится на край кровати. Сна ни в одном глазу. Он уже думает вернуться на палубу и хотя бы покурить, чтобы потянуть время в надежде на то, что спать захочется хотя бы немного, когда дверь вдруг бесцеремонно распахивается. Господи. Хоть кто-нибудь на этом корабле умеет стучаться? — Торао! — доносится голос из дверного проема, и в каюте вдруг обнаруживается Мугивара, — Я тебя искал. Так и думал, что ты здесь. Ло даже не успевает возразить — дверь захлопывается, и нежданный гость запрыгивает на кровать, спасибо, что не с ногами. Может, было бы лучше чувствовать себя одиноко. — Зачем искал?.. — выдавливает он, косясь на Мугивару и на всякий случай отсаживаясь чуть дальше. — Ты обещал показать спину, — он невинно пожимает плечами и хихикает, заставляя Ло напрячься всем телом. Видимо, его забывчивость распространяется только на самые важные детали планов, от которых зависит их жизнь. Отвертеться сложно — он без рубашки, но на кой черт ему это вообще сдалось? Тем более, чтобы вламываться к нему в каюту на ночь глядя? — Можно? Ло вздыхает и нехотя поворачивается к нему спиной, чувствуя на себе впивающийся в него внимательный взгляд. По коже пробегает холодок. Чтобы хоть как-то отвлечься, он двигает рукой и показывает себе на плечи. — Вот здесь ещё. — Это ведь флаг твоей команды, на спине-то? А почему сердца? Их много. — Это в память о человеке, которым я восхищался, — говорит Ло, встряхивая головой и очень надеясь, что Мугивара не станет расспрашивать дальше. Фантомная близость, которую он ощущает спиной, вдруг превращается в очень реальную — горячие пальцы касаются его кожи, кажется, обводя контур татуировки. Дыхание мгновенно сбивается, и он впивается ногтями в колени, чтобы не вздрогнуть. Рука двигается по его спине, между лопаток, вдоль позвоночника, а вторая касается плеча, обводя изображённое там сердце. — Ты его любил, этого человека? — больше надеяться надо. Пора привыкать, что с Мугиварой его надежды не оправдываются. — Да. — А он тебя любил? — Очень, — получается как-то хрипло. Ло изо всех сил сдерживается, чтобы не подставить себя этим рукам — или не телепортировать себя куда подальше, он и сам не знает. Мугивара задумчиво хмыкает. — А сейчас тебя кто-нибудь любит? — Не знаю, — честно, возможно, слишком, признается Ло. Этот разговор странный и непонятно, куда и зачем он ведёт, но молчать почему-то не получается, особенно когда рука на спине покидает контуры татуировки и мягко ложится ему на шею. Горячо. Страшно. — Наверняка любит, — заявляет Мугивара, и загривок вдруг обдает жарким дыханием. Ло напряжённо замирает, затаив дыхание, но короткие ногти осторожно царапают его лопатку, и низ живота мучительно скручивает. Какой ужас. Никто так давно его не касался, что он так реагирует на самое невинное человеческое прикосновение, хотя он уже и не понимает, является ли оно невинным. Должно быть. Пожалуйста, пусть будет, проще будет выгнать Мугивару и быстренько передернуть, чем пытаться осознать происходящее, а потом разбираться с последствиями, — Ты все время грустный, Торао. Я не хочу, чтобы ты был грустный. Всегда он решает за других. Думает, что его воля определяет весь мир вокруг, и было бы славно, если бы это правда так работало, но хотеть можно что угодно — судьба все равно распорядится, как захочется ей. Ничто не происходит только потому, что ты этого хочешь. Руки — уже обе — спускаются ему на поясницу, проходят по бокам, касаются его ребер, живота, и Ло едва дышит, не в силах шевельнуться, даже повернуть голову, даже скосить на него взгляд. Прикосновение, хоть и немного неловкое, кажется нежным, и от этого кружится голова и мучительно пульсирует между ног. Он понимает, что Мугивара трётся щекой о его лопатку и, кажется, улыбается краем губ. Какой кошмар. Надо срочно сделать хоть что-нибудь. Какой кошмар. Рука вдруг оказывается у него на ширинке и резво расстёгивает пуговицу джинс, и Ло только бессмысленно открывает и закрывает рот, не в силах что-то сказать. Кажется, Мугивара знает, что делает, потому что от первого же прикосновения через ткань Ло запрокидывает голову ему на плечо с немым стоном и к своему ужасу встречается с ним взглядом. — Зачем, Мугивара-я?.. — выдавливает он из себя, хмурясь и впиваясь ногтями в собственные бедра. — Тебе тогда не будет грустно, — улыбается тот и свистяще хихикает, — Санджи это помогает. Зоро тоже помогает, только не от грусти, а от злобы. А ты все время грустный. Ло не успевает даже сообразить толком, что это должно значить, потому что горячие пальцы вдруг обхватывают его член, и он сам пугается звука, который вырывается у него из лёгких. Он умоляюще смотрит на Мугивару, его губы бессильно распахиваются, и тот склоняет голову, выдыхая не в поцелуе, но в призрачном соприкосновении приоткрытых ртов. Ло хочется выть, но он будто немеет. Рука на нем сжимается крепче, почти болезненно, но двигается мучительно медленно и хорошо. Черт. Черт, черт, черт. — Мугивара-я, подожди, — каким-то чудом выдавливает Ло. Тот останавливается, но невинное недоумение на его лице быстро сменяется пониманием, когда Ло, собрав силы в кулак, стягивает на бедра джинсы вместе с бельем. Все ещё неудобно, но легче, хоть и в том, чтобы быть вот так полураздетым, есть что-то мучительно непристойное. Стыд только усиливает возбуждение, каждое движение руки Мугивары отдается электрическим разрядом. Горячая ладонь успокаивающе ложится ему на грудь, мягкое прикосновение, в котором чувствуется холодящая кровь, опасная сила, и Ло кусает себя за предплечье, чтобы сдержать абсолютно позорный стон. Насколько же он изголодался по человеческому теплу, что позволяет такое с собой вытворять? Это катастрофа, настоящая катастрофа. Тело предает его, заставляя толкнуться бедрами в так хорошо сжимающую его руку, и Мугивара хихикает за его ухом — весело ему, понимаете ли, Ло вот совсем не весело — и впивается зубами ему в загривок, заставляя дернуться и даже выпустить изо рта собственную руку. Это хорошо, слишком хорошо, и пару секунд он даже думает поддаться искушению и полностью отдаться вездесущим горячим рукам. Пальцы Мугивары скользят по его горлу, его губам, и Ло из вредности кусает его, чтобы хоть как-то восстановить свою честь, но пальцы тут же оказываются у него во рту, и ему не остаётся ничего, кроме как позволить ему это. Сердце бешено стучит в ушах, голова кружится, бедра сводит судорогой совершенно жалким образом, и он, наконец, сдается — откидывает голову назад, не сдерживая очередного стона, закидывает руку за спину, вплетая пальцы в волосы Мугивары и закрывает глаза. Его кусают за губу, совсем не эротично, неловким «ам», но этого оказывается достаточно, и он кончает — так сильно, что едва в ушах не звенит. Ошалело разлепляет веки и пытается проморгаться, но безуспешно — голова кружится ещё сильнее, а тело попросту отказывает от пережитого шока. Мда. Ну и зрелище он сейчас, наверное, представляет. Кое-как восстановив дыхание, он вдруг понимает, что Мугивара прижимает его к груди и улыбается ему в шею, и это осознание заставляет его подскочить на месте, судорожно выпутаться из обнимающих его рук и сделать жалкую попытку привести себя в приличный вид. Не придумав ничего лучше, он хватает Мугивару в охапку и пытается выставить его за дверь, тот хихикает, но очень быстро все понимает и цепляется рукой за край кровати. Рука растягивается и тут же возвращается обратно, отшвыривая их обоих обратно на кровать, прежде чем Ло успевает отпустить его. Комично, но ему совсем не до смеха. — Торао, это мой корабль! — смеётся Мугивара, пока он умирает от стыда, — Ты не можешь прогонять меня на моем корабле. — Ещё как могу, — щерится Ло, поднимаясь и кидая на него убийственный взгляд. — Не можешь! Я с тобой хочу сидеть, — заявляет он, хватая Ло за плечо и заставляя снова упасть с ним рядом. Сильный, сволочь. О том, чего сам Ло хочет, конечно, никакой речи не идёт. Он и забыл, что на этом корабле у него ни прав, ни авторитета, все вертят им, как душе угодно. Задней мыслью приходится признать, что о том, чего он хотел, только что позаботились, но он об этом не просил, ему, может, даром не нужно было. Нужно, да ещё как — напоминает внутренний голос. Ло вздыхает и оскорблено отворачивается. — А я хочу спать, — говорит он сквозь зубы, будто бы ему не нужно несколько часов, чтобы хоть как-то заснуть. — Тогда я с тобой, — слышит он в ответ, и рука, все такая же горячая, ложится ему на бок. Они все ещё лежат поперек кровати, и это очень, очень глупо; вся эта ситуация невероятно глупая. Ло поворачивает голову, пораженный его наглостью, и снова вздыхает, сдаваясь — второй раз за очень короткое время. — Зачем, Мугивара-я? — спрашивает он слабым голосом, поворачиваясь на спину. Тот лежит рядом, смотрит на него и скалится в улыбке. — Чтобы тебе не было грустно, Торао, — заявляет он. Ло остаётся только вздохнуть ещё раз. — Так просто мне не поможешь, — он криво улыбается. Несколько секунд он молчит, но что-то заставляет его снова заговорить, — Неужели ты совсем не скучаешь по брату? Мугивара очень нехарактерно замолкает, слышно только его дыхание. Наконец, он шевелится и подаёт голос: — Скучаю, конечно. Но он умер. Ло поворачивает к нему голову и встречается с ним взглядом; лицо его серьезно, но нечитаемо. И в бессердечности его не обвинишь, Ло своими глазами видел, что с ним было тогда. Остаётся только позавидовать, видимо. — Джимбей мне сказал, что надо держаться за то, что у меня осталось. У меня осталась команда, и я не допущу, чтобы с кем-то из них что-нибудь случилось. Вот и все. Ло рвано вдыхает, прикрывая глаза. Неужели так можно — отпустить боль и жить дальше? Сложно даже представить. Каждую ночь, закрывая глаза, он снова оказывается в ящике, откуда не доносится его криков, и он абсолютно бессилен сделать хоть что-нибудь. Ровно половину его дурацкой, тоскливой жизни. Ещё год, и он станет старше, чем Кора был тогда — при условии, что выберется с Дрессрозы живым. Может, лучше было бы умереть, чтобы не думать о том, что вот он старше, но уже не сможет стать таким же добрым и сострадательным, потому что остались только боль, обида и злоба, потому что он так и живёт до сих пор в том дне, ни на шаг от него не удаляясь. — О чем ты думаешь, Торао? — Мугивара ощутимо трясет его за плечо, привлекая внимание. Вид у него неодобрительно встревоженный, — О том человеке? Он умер? Ло кивает, не решаясь произнести это вслух. — Значит, его больше нет, — отрезает Мугивара, — А что у тебя есть? — Его мечта, — выдавливает Ло сквозь ком в горле. Вот уж не те разговоры после оргазма, к которым он привык — правда, и оргазмов, и искренних разговоров у него не было давно, — Мои друзья, наверное. Месть ещё, да и все. — Так этого достаточно, — говорит Мугивара и опускает голову ему на грудь. Как у него все просто. Ло не отталкивает его, слишком взволнованный ощущением мягких волос и его теплой щеки на его коже. Он ничего не говорит, даже не кивает, не в силах ни согласиться, ни возразить, — Расскажи про своих друзей, Торао. Ло поднимает глаза к потолку и глубоко вдыхает. Сам не замечает, как кладет руку Мугиваре на голову, а заметив, не убирает, наоборот, проводит рукой по волосам. — У меня есть Бепо, он медведь, ты его видел, — начинает он, сам не зная, почему, — Он очень добрый и стеснительный, но очень мне помогает. — А он мягкий? — перебивает Мугивара. — Мягкий. Иногда я сплю, опершись на него. Он не против, он тоже тогда спит. — А как ты с ним познакомился? — Его задирали мальчишки. Я тоже был мальчишкой тогда, это давно было. — Ты им навалял? — Можно и так сказать. Они тоже в моей команде теперь, — он слышит удивленный вздох, — Их зовут Шачи и Пенгвин. Они недисциплинированные дураки, но тоже мои друзья. Очень шумные, прямо как твои. Мугивара хихикает и поворачивает голову, чтобы посмотреть ему в глаза. — А ты нас познакомишь? — спрашивает он, щекой снова прижимаясь к его груди. Ло неуверенно кивает, не найдя в себе сил пообещать, — У тебя сердце сильно бьётся. Хорошо, если не начинает биться в два раза сильнее от одной этой фразы. Он незаметно прижимает пальцы к собственной шее, чтобы самому почувствовать. Действительно, бьётся. Живой, значит. Ещё живой, хоть душой и совсем не здесь. Странно, конечно — он, наверное, очень давно не рассказывал о себе так много. Что-то заставляет его говорить, чувствовать, отвечать. Вот глупости. Убедившись, что Мугивары не смотрит на него, он позволяет себе улыбнуться в потолок прикрыть глаза. Тепло. Так тепло, что почти больно. — Кстати, Торао. Зоро и Санджи ведь хотят тебя к себе. Я не против, если ты тоже хочешь. — Это в каком ещё смысле? — Ло распахивает глаза и смотрит на него сконфуженно. И надо же, «я не против» — хватает ведь наглости на него права заявлять, так они не договаривались. — Ну, в этом, — Мугивара указывает ему между ног, и Ло мгновенно вспыхивает и стряхивает его с себя. Это ещё что такое? — Ты знаешь?.. — осторожно спрашивает он, чувствуя, как по лицу разливается густая краска. — Ну да, конечно. Мне Зоро рассказал, — он смеётся, смешно ему, видите ли! И хоть бы кто спросил его мнения! Решают все за его спиной, как душе угодно, — Он мне все рассказывает. Ещё лучше. Одно дело — опозориться, зная, что никто об этом позоре не узнает, совсем другое — обнаружить, что не кто-то, а Мугивара прекрасно осведомлен о его довольно жалких похождениях. Уши горят, и он садится на кровати — подальше, обхватив колени руками. Остаётся надеяться только на немногословность Ророноа, может, избавившую Мугивару от лишних подробностей. Все подробности, правда, лишние. Какой ужас. — Торао, ну ты куда, — обиженно тянет он, подползая ближе и обнимая его своими странными резиновыми руками, заставляя мгновенно окаменеть, — Это же не стыдно. Я хочу, чтобы тебя любили. А Ло хочет, чтобы его оставили в покое и прекратили лезть не в свое дело. Встаёт, правда, вопрос, совсем ли это не его дело — после всех событий последнего получаса-то — но он поспешно отметает эту мысль, чтобы не умереть прямо здесь от перенапряжения сердца и нервов. Вслух он этого, правда не говорит, только поджимает губы, вяло пытаясь отлепить руки от себя. Не то чтобы он не хотел — просто уж совсем не собирался обсуждать это в принципе, не то что с Мугиварой. «Чтобы тебя любили». Да пошел он к черту. Сердце стучит в висках, ещё сильнее, чем до этого, хотя куда сильнее, казалось бы. Он бы и сам хотел, чтобы его любили, только вот людям, которые его любят, здорово так не везёт. На нем будто проклятие — нельзя его любить и притом остаться в живых, поэтому он и отослал команду куда подальше, чтобы выступить против Дофламинго самому — так он сможет не отвлекаться на вечный страх за каждого из них, а они едва ли подвергнут себя опасности, с ними Бепо, в конце концов. Он устало смотрит на Мугивару, у того на лице, как всегда, ни единой мысли, ни единой тревоги, только веселое умиротворение. Это бесит, почти злит, но рявкнуть на него как-то не получается; так и приходится вариться в собственном раздражении в теплом кольце чужих рук, не таком уж и нежеланном, даже не неприятном, но почему-то все равно мучительном. Он позволяет себе опрокинуться на спину, стряхивая с ног ботинки, и всё-таки выпутывается из рук. — Я хочу спать, Мугивара-я. Уйди, пожалуйста. Тот приобретает вид побитого щенка, но Ло не поддается, выразительно поджимая губы, и он всё-таки поднимается, хоть и с недовольным вздохом. — А ты точно заснешь? — скептически спрашивает он, и это резонный вопрос, но Ло чувствует себя настолько вымотанным, что ответ его кажется вполне искренним даже ему самому: — Засну. Мугивара неохотно сползает с кровати и ещё пять раз оборачивается по дороге к двери. — Точно? — Точно. — Тогда спокойной ночи, Торао, — он не дожидается ответа и исчезает, будто его тут и не было, только хлопнув дверью напоследок. Только вот он был, и Ло чувствует это и в груди, и на коже, и это действительно не даёт ему заснуть ещё некоторое время. Он сам не замечает, как наконец проваливается в сон, и впервые за долгое, невыносимо долгое время ему совсем ничего не снится. Проснувшись, он не сразу понимает, почему над ним потолок, а не паруса Санни. Потом приходят воспоминания о вечере, а вместе с ними густой стыд. Он закрывает лицо руками и поворачивается на бок, тяжело вздыхая. Кожу на животе стягивает от подсохшей спермы, потому что Мугивара конечно же вытер руку об него, а он и думать об этом забыл, и это отвратительно, поэтому он вытаскивает себя из кровати и плетется в душ, накинув толстовку. Даже успевает к завтраку, где, как обычно, молчит за столом посреди вечного общего хаоса. Дрессроза все ближе, и смутная тревога все крепче впивается в него своими острыми когтями: чем дольше он смотрит на Мугивар, тем меньше верит в то, что все действительно пройдет по плану. Все это закончится настоящей катастрофой, и хорошо, если народу Дрессрозы удастся хоть как-то помочь, а не сделать все только хуже — жалко погибнуть самому и подвергнуть опасности чужую команду, так и не столкнув Дофламинго с трона. Ло жует так рассеянно, что давится, и тут же ощутимо получает по спине протянувшейся через весь стол резиновой рукой. Это больно, и к тому же не помогает, так что над ним сжаливается снайпер, наконец немного переставший его шугаться и за едой садящийся теперь рядом, и стучит уже нормально. Ло недовольно зыркает на Мугивару, угрюмо кивает снайперу и опрокидывает в себя свой кофе, чудом снова не закашливаясь. Так себе утро. На палубе все ещё холоднее обычного, но он укутывается посильнее и уходит на корму — смотреть на бесконечное сероватое море. Закуривает. От пачки, которую Санджи подсунул ему от силы дня три назад, почти ничего не осталось. Не просить же ещё. Может, сам даст. Ло грузно откидывается на доски за спиной и глубоко затягивается, тут же, правда, снова выпрямляясь и оборачиваясь на звук приближающихся шагов. — А, Ло, это ты, — тянет Ророноа, появляясь из-за угла. Его холод явно не смущает — накидка у него на груди распахнута, как обычно, обнажая рельефную грудь и жуткий шрам, — Я думал, кок. — Унюхал, что ли? — Ло поднимает бровь, качнув сигаретой. И надо же, по имени его называет, не как остальные. — Ну да. Это его. Он тебе дал? — Ророноа, похоже, совсем не смущает быть ищейкой. На запах прибежал, вот ведь, поискать ещё такого надо. — Ага, — Ло снова затягивается, принципиально на него больше не смотря. Внутри колыхается даже не обида, скорее, мелочное раздражение — болтун чертов. Тот звенит ножнами, видимо, садясь — ждёт внимания. Да пошел он. Ло не оборачивается, надеясь, что он уйдет, устав ждать, но он не уходит, поэтому приходится всё-таки заговорить. — А про ваши с Санджи развлечения ты тоже Мугиваре рассказываешь? — даже не пытается скрыть раздражение в голосе, всё-таки поворачиваясь к нему лицом. — Нет, ему не интересно. Могу тебе рассказать, — он усмехается, и Ло только поджимает губы и морщит нос, — Ему про тебя интересно. Понимаешь, Ло, у него на тебя свои виды. Было бы нечестно решать что-то без его участия. — А без моего участия — честно?! — Ло мгновенно вспыхивает и скрипит зубами, — Мне объяснит кто-нибудь, почему меня за моей спиной делят, как шкуру неубитого медведя?! Ророноа пожимает плечами, явно не понимая, в чем проблема. Ещё только утро, а все уже решили довести его до белого каления. — Ну последнее слово-то за тобой. — Да за мной первое должно быть! Вы все охренели совсем? — он сжимает пальцы на рукояти меча. Дожили, приходится защищать свой зад в самом буквальном смысле. Ророноа тут же оказывается рядом, не вынутым из ножен мечом пригвождая его к месту. На его лице опасная улыбка, от которой по спине мурашки. — Нет, Ло, первое слово всегда за Луффи. А до того как был Санджи, до того как был ты — был я. Прежде чем ты полез к нему в штаны и в его дела, это сделал я. Ты мне нравишься, но ты не думай, что я тебе доверяю. Ло возмущённо фыркает. Уж он Мугиваре в штаны точно не лез, смелое утверждение. Но Ророноа… Интересно, конечно. Вот уж всегда мечтал оказаться центром любовного треугольника, или что у них тут вообще происходит. — Я это все к чему, — Ророноа наклоняется ближе, так, что его дыхание касается щеки Ло, — Делай, что хочешь, но если я хоть на секунду почувствую, что что-то не так — я тебя убью. Что уж точно не должны делать эти слова, так это посылать по телу волну совершенно неадекватного возбуждения, хоть и сквозь раздражение. Ло хмурится и рукой пытается отвести в сторону его меч. — Это если ты сможешь меня убить, Ророноа-я, — зачем-то скалится он напоследок, хоть это и не слишком умно — как к бешеному быку спиной поворачиваться, — Я понял. Убери уже свою палку. Тот показывает зубы, очень недобро, но меч действительно отводит и выпрямляется во весь рост. Ло выше, но так это совсем не чувствуется, он какой-то почти маленький перед этой горой мышц и грубой силы. Становится неуютно. Он зыркает из-под шапки, и Ророноа смеётся, полной грудью и отрывисто, а потом разворачивается, чтобы наконец уйти. — Ну так что, — кидает он через плечо, — Какое там последнее слово? Согласен? Ло раздражённо скрипит зубами — вот ведь наглец — но всё-таки выдавливает: — Согласен. Приходите. Ророноа вдруг выглядит очень довольным, даже улыбается помягче, и пропадает из поля зрения. Ло закуривает снова. Вот так у него сигареты и кончаются. Немудрено. Больше никто его не трогает, и он так и смотрит вдаль, пока не засыпает, благополучно проспав обед. И когда он начал так много спать? Не то чтобы на этом корабле он чувствовал себя уж очень безопасно. Рядом с собой он обнаруживает тарелку с ещё теплой едой. И снова рожица соусом, подмигивающая в этот раз, господи. Санджи стоит прекращать это дело, но надеяться на это не приходится. Ло ест, относит тарелку в камбуз, где, к большой его радости, пусто, немного издевается над Цезарем, просто из вредности — уж очень приятно он визжит. Уходит в библиотеку, окончательно продрогнув — на палубе всё ещё холодно, хорошо хоть снег не шел. Там и сидит до ужина в тревожном ожидании, десять раз подумав, не зря ли подписался на эту авантюру, пытается листать книги, даже пишет кое-что. Нико Робин даёт ему какой-то роман, который он обещается прочитать — похоже, действительно интересный. Навигаторка тоже в библиотеку заглядывает — сообщает, что приплывут они дня через три, скоро, к тому же, потеплеет, и садится сама — копаться в своих картах. Ло ей не мешает, как и она ему. Кажется, с ними даже можно неплохо сосуществовать; он уверен, что ощущение это продержится ровно до момента, когда они перейдут к делу, но почти умиротворенная тишина, почему-то повисшая на корабле, очень радует. К ужину он приходит вовремя. Мугивара зачем-то садится рядом, и этому он совсем не рад, но не прогоняет — уж очень внимательно на него смотрит Ророноа. Оказывается, есть с ним рядом очень сложно: больше времени уходит на то, чтобы сбивать пытающиеся подобраться к его тарелке руки, чем на саму еду. Через стол он доставал пореже. Ло, наконец, сдается, решает, что наелся, и пододвигает свою тарелку к нему, в ответ на что получает ослепительную улыбку и крепкое кольцо рук вокруг тела, из которых не получается выпутаться, пока Мугиваре самому не надоедает его обнимать — сжимать, скорее — и он не принимается за его еду. Ло усиленно корчит недовольное лицо, но не так уж и злится, к своему удивлению, да, бесится, но беззлобно. Может, к этому можно было бы привыкнуть, если был бы смысл к чему-то сейчас привыкать. Он встаёт из-за стола, благодарит за еду и получает в ответ долгий взгляд и хитрую улыбку от Санджи, которую он с себя стряхивает, выходит из камбуза и уползает к себе в каюту, нервно ждать в надежде, что хоть кто-то на этом корабле знает, что эта самая каюта у него есть. Ророноа уж точно не доберется. Может, его притащат за шкирку, как обычно. Снимает шапку, откладывает ее на тумбочку. Ставит к стенке меч, стягивает толстовку, долго сидит на краю кровати, так и не вытащив руку из рукава. Пытается избавиться от ощущения, что ждёт деловой встречи — довольно бесплодно, понимает, что совсем не знает, что делать и как себя вести. Как бы не потерять к чертям всю связь с реальностью от страха, вот уж совсем глупо было бы. Ло в сердцах швыряет толстовку в угол и прячет лицо в руках, испуская тяжёлый вздох, а потом падает лицом в подушку. Будто бы мало у него в жизни проблем было. Снаружи доносятся голоса, невнятный разговор на повышенных тонах, гавканье даже, скорее. Опять грызутся, ну конечно. Дверь открывается почти вежливо, потому что открывает ее Санджи — и ему, правда, в голову не приходит постучаться — и тут же зашвыривает Ророноа внутрь, как котенка, попутно его за что-то отчитывая. Тот рычит, но не так уж и сопротивляется, может, потому, что подмышкой у него бутылка, а в руках стаканы. Неплохо. — Привет, Торао, — как ни в чем не бывало говорит Санджи, по-хозяйски заходя внутрь и отбирая у Ророноа бутылку. Да уж, чувства такта, похоже, ни у кого в этой команде нет. Ло только сейчас поднимается на кровати, морщит нос, недовольный шумом, и только кивает в знак приветствия. Санджи тут же начинает суетиться, открывая бутылку и разливая ее содержимое, Ророноа усаживается рядом, поставив свои мечи рядом с его, сбрасывает ботинки и скрещивает ноги на кровати. От него в кои-то веки не воняет, в душ загнали, что ли, вот уж одолжение. Санджи протягивает им по стакану, и Ло опрокидывает в себя его содержимое, даже толком не почувствовав вкуса. — За тебя, Ло, — скалится Ророноа, поднимая свой и тоже выпивая залпом. Санджи закатывает глаза, но подливает им обоим и в этот раз заставляет чокнуться. Сакэ хорошее, тепло медленно разливается по его телу, и Ло позволяет себе сесть чуть менее зажато. Совсем трезвым он едва ли справился бы, конечно, да и так все равно тяжеловато, поэтому он снова пьет и даже не дёргается, когда чувствует на своем бедре мягкую руку. Санджи времени зря не теряет, конечно, но о чем им втроём говорить? С коком он бы ещё справился, а вот с Ророноа каждый разговор превращается в драку, и это даже почти весело, но не за этим к нему пришли. Ещё одно прикосновение — на этот раз тяжёлая, мозолистая ладонь на пояснице, и Ло тихо выдыхает, отставляя стакан на тумбочку. К счастью, решать, как начать, не приходится, потому что Санджи его целует, уверенно ухватив за подбородок, и Ло как-то сразу обмякает, как сквозь сон слыша стук стаканов, по очереди оказывающихся рядом с его. Четыре руки на его теле, ему даже не приходится смотреть, чтобы понять, где чьи — уж очень разное у них прикосновение, мягкие, дразнящие пальцы Санджи и тяжёлые, грубоватые ладони Ророноа. Он приоткрывает губы, сам шире разводит ноги, чувствуя, как рука Ророноа ползет вверх по его бедру. Столько внимания разом пьянит сильнее алкоголя, он снова не знает, куда девать руки, а голова начинает заметно кружиться. Только бы сегодня не прервал никто. Воображение живо рисует ему Мугивару, с жуткой улыбкой вторгающегося в комнату на фоне грома и молнии, и это здорово портит настроение, но его его быстро возвращают в реальность — Ророноа довольно резко дёргает его за волосы, заставляя откинуть голову назад, обнажая шею, и то ли ахнуть, то ли зашипеть от только усилившейся хватки и одновременно проходящегося по его губам языка. Он чувствует себя ужасно беззащитным, поэтому скалится, на что Ророноа только усмехается и целует, схватив в охапку и так и не отпуская волос. Ло зачем-то сопротивляется, но его пересиливают, и ему ничего не остаётся, кроме как поддаться. Все равно на этом корабле им все вертят, как хотят, пусть хоть польза будет от этого. — Дай ему раздеться хоть, мохоголовый, — подаёт голос Санджи, выдирая его из мертвой хватки Ророноа. Ло тяжело дышит, уже взвинченный и раскрасневшийся, и кивает, вставая, чтобы снять джинсы. Он все ещё самый раздетый, и это неловко, но они оба, к счастью, следуют его примеру, тоже поднимаясь с кровати. В джинсах он, как назло, путается и чуть не падает, пытаясь стянуть штанину, стоя на одной ноге, и оказывается совершенно голым посреди каюты. Становится ужасно неловко, Ло мнется на одном месте, даже пытается прикрыться руками, хотя это как-то совсем жалко. Не зная, как себя вести, он там и замирает; Ророноа куда-то пропадает из поля зрения, а вертеть головой не хочется, но взгляд его приковывает Санджи, с самодовольной улыбкой медленно стягивающий брюки, обнажая совершенно потрясающие ноги. Ло сглатывает и облизывает внезапно пересохшие губы, не в силах оторвать глаз от светлой кожи и крепких мышц, но Санджи тоже смотрит не него, задумчивым изучающим взглядом, и Ло очень надеется, что не идёт весь красными пятнами от смущения. Он чувствует чужое тело за спиной — вот и Ророноа, похоже, они с Санджи переглядываются, потому что тот тоже подходит и кладет руку ему на щеку — и зачем ему делать все с такой нежностью, это же просто секс — а потом снова целует, кусает за губы, выдыхает в рот, каждый раз все пьянее и пьянее. Ророноа проводит рукой по его спине, зачем-то больно давит на зажатую, оказывается, мышцу, отчего Ло недовольно охает, а потом чувствует неожиданно осторожные скользкие пальцы внутри себя. Ноги тут же подгибаются, но его ловят в три руки, Ророноа кусает его за шею, и Ло кожей чувствует его улыбку, поэтому двигает бедрами назад, тут же издавая совершенно непристойный звук и зажимая рот рукой. Санджи неодобрительно хмурится и вдруг опускается вниз, по пути только пару раз поцеловав живот; Ло изо всех сил старается не смотреть, как его губы без особых церемоний смыкаются вокруг его члена, но получается плохо, больно красиво выглядит раскрасневшаяся кожа на фоне светлых волос, больно хорошо он ощущается. Пальцы внутри него сгибаются, а Санджи берет его неожиданно глубоко, и рука сама слетает с его рта назад, вцепляясь ногтями в плечо Ророноа, который тихо усмехается, что же ему так весело-то. Обхохочешься. Он едва стоит на ногах, хоть его и держит крепкая рука, а ощущений так много, что почти слишком. Это что ещё будет, ой-ой. Ло невольно удивляется тому, как синхронно они двигаются даже в такой ситуации, не смотря друг на друга, не касаясь, просто чувствуя. Он видел как-то, как они дрались на палубе — захватывающее зрелище, скорее танец, чем бой. Каково это — так хорошо знать друг друга? Пустить кого-то себе под кожу так глубоко, чтобы почти стать единым целым. Сколько сердец он держал в руках в самом буквальном смысле, но никогда, кажется, таким образом. Разве это не больно — так сплестись? Череда мыслей сама обрывается с тем, как Санджи упирается носом ему в живот и смотрит из-под ресниц, Ло стонет так, что чуть не кашляет, и дёргает его за волосы, отрывая его от себя, чтобы не кончить прямо здесь и сейчас — резче, чем собирался, но тот не жалуется, только облизывает губы и молча кивает Ророноа в сторону кровати — правильно понял, значит. Пальцы тоже пропадают, но передохнуть ему не дают — Ророноа подхватывает его под бедра и почти швыряет на кровать кверху задницей. Ло думает возмутиться, но не успевает, потому что ему давят на поясницу, заставляя прогнуться сильнее, а Санджи приземляется рядом и мягко вплетает пальцы в его волосы. — Эй, Зоро, — говорит он, и, кажется, они раньше не называли друг друга по имени при нем, — Ты уж будь помягче. Он, знаешь, — он проводит кончиками пальцев по спине Ло, — Вообще-то очень нежный. Это перед тобой выкобенивается просто. — Я веду себя так, как он этого хочет, — возражает Ророноа где-то за его спиной, и это вообще-то правда, поэтому в ответ на вопросительный взгляд Санджи Ло вынужден пристыженно кивнуть. — Да? Ну, раз так, — он улыбается и одним лёгким движением колена заставляет его перевернуться на спину — Ло даже не успевает понять, что произошло, — Скажи, если будет слишком, Торао. Ло только кривит губы, изображая согласие, слишком занятый видом Ророноа, раздвигающего его ноги. Дыхание захватывает от одного ожидания, он сам разводит колени шире и двигается чуть вперёд, показывая, что он уже давным-давно готов, и незачем так тянуть. Долго ждать тот не заставляет, подхватывает Ло под колени и входит одним длинным движением, пронзающим его тело смесью возбуждения и смутной боли с непривычки. Он откидывает голову, задыхаясь, и чувствует, как Санджи ловко перехватывает оба его запястья над головой и пригвождает к матрасу. Зажмуривается и коротко кивает, стараясь расслабить тело; Ророноа начинает двигаться, резкими, медленными толчками, и Ло больше не пытается сдерживать звуков, стонет громко и открыто, даже на секунду перестав заботиться о том, что их услышит кто-нибудь. Мысль, конечно, не прельщает, но он всё-таки старается отбросить ее подальше и сконцентрироваться на происходящем здесь и сейчас. Санджи, похоже, держит его запястья одной рукой, потому что вторую он чувствует вырисовывающей круги на его груди и животе. Он приоткрывает глаза и встречается взглядом с Ророноа; лицо его сосредоточенно, но в глазах читается такой голод, что Ло едва не вздрагивает. Он пытается толкнуться бедрами навстречу, но упереться не во что, и он только дёргается, почти полностью обездвиженный со всех сторон; не решаясь сказать что-то вслух, он кусает губы и наклоняет голову, открывая шею, чтобы хоть так предложить взять все, что ему хочется. Он берет: толкается резче и глубже, и Ло шипит и ахает, смотрит вверх, на Санджи, наблюдающего за ним так же задумчиво, как и до этого, и неторопливо трогающего себя. Он дёргается было, чтобы самому взять его член в руку, но хватка на запястьях не поддается, поэтому он непроизвольно открывает рот; Санджи, бросив на него взгляд, похоже, задумывается о чем-то, а потом перекидывает ногу через его грудь, вставая на колени по обе стороны его головы. Не опускается полностью, удерживая себя на весу, и так и не разжимает руки, удерживающей запястья Ло. — Хочешь так, Торао? — спрашивает он, приподнимает его лицо за подбородок и подаётся чуть вперёд, отчего его член касается губ Ло. Тот кивает, может, слишком уж поспешно, и послушно открывает рот шире, высовывает язык, и Санджи над ним шумно выдыхает, двигает бедрами, сразу упираясь ему в глотку. Ло невольно зажмуривается от ощущения наполненности со всех возможных сторон и горячей тяжести на языке и чувствует, что его запястья вдруг оказываются свободны — Санджи поддерживает его голову и толкается ему в рот. Он обхватывает руками крепкие бедра, пальцами чувствует каждый напряжённый мускул, и одного этого достаточно, чтобы взвыть, но звука не получается. Ророноа не снижает темпа, с каждым движением выбивая из него остатки кислорода, и Ло пытается развести шире ноги, расслабляет горло, предоставляя им обоим полную свободу использовать его, как душе угодно. — Черт, Торао, ну какой же ты… — выдыхает Санджи, большими пальцами гладит его щеки, постепенно набирая темп. В его движениях, хоть и несдержанных, чувствуется осторожность и забота, и это в условиях полной потери контроля над ситуацией сводит Ло с ума. Он смаргивает выступившие слезы, поднимает глаза, встречаясь с Санджи взглядом, и от того, как тот смотрит, кружится голова — с нескрываемым желанием, жадно, то и дело зажмуриваясь и издавая совершенно замечательные звуки. Ророноа хватает его за плечо, заставляя сильно прогнуться в спине, и тянет на себя, чтобы поцеловать; Санджи останавливается, и Ло чувствует пальцами, как дрожат его бедра, не от напряжения, но от удовольствия. Ему плохо видно их лица, поэтому он пользуется возможностью немного отдышаться, выпускает его член изо рта и вместо этого берет в руку, широко проводя языком по всей длине. Санджи вздрагивает, стонет Ророноа в губы, ещё сильнее изгибая тело, а потом возвращается на место и мягко отнимает от себя руки Ло. Ророноа все ещё двигается в нем, медленнее и плавнее, явно желая растянуть удовольствие. Санджи слезает с него и наклоняется, чтобы коротко поцеловать в губы и, может, слишком уж томно прошептать: — Я хочу тебя тоже. Можно? Ло выдыхает и слабо кивает, слишком выебанный, чтобы как следует соображать. Ророноа, услышав, выскальзывает из него, и Ло как-то весь обмякает, уже почти измотанный, но всё ещё мучительно возбуждённый. Санджи занимает освободившееся место, но не спешит переходить к делу — мягкими руками гладит его тело, пальцем обводит татуировки, касается груди губами. Ло нетерпеливо дёргает бедрами, но его удерживают на месте. Ророноа, усевшийся рядом на колени, усмехается и качает головой. — Нет уж, жди теперь. Не с тем связался. Жаловаться, правда, не на что; кажется, что губы и руки Санджи абсолютно везде разом, и он подставляется под прикосновение, концентрируясь на том, как горит кожа под его пальцами. Передышка, похоже, действительно была нужна, потому что тело не слушается совсем, а в голове — что-то среднее между блаженной пустотой и смутным раздражением от в который раз оттянутого оргазма. Он закрывает глаза и вслепую тянется к Ророноа, впивается пальцами в его бедро, чувствует шероховатое прикосновение на предплечье, на ощупь находит его член и медленно двигает кистью, получая в ответ довольный вздох. Ророноа сдвигается ближе, чтобы было удобнее, и берет его за подбородок, поворачивая его лицо к себе. Ло не знает, на кого смотреть, что делать, куда деть вторую руку — при жалкой попытке потянуться вниз и потрогать себя Санджи его останавливает, руку сбивая, как у Мугивары за едой. Ророноа водит большим пальцем по его губам, давит на зубы, заставляя открыть рот, толкается в его руку, похоже, заметив, что Ло не знает, что делать, и давая возможность чем-то себя занять; Ло благодарно мычит и как-то совсем пропускает момент, когда Санджи входит в него, положив его ноги себе на плечи, осторожно, но уверенно и сразу под таким углом, что Ло будто бьёт током — он дёргается всем телом в удерживающих его руках и стонет, выпуская пальцы Ророноа изо рта. Тот накрывает его руку на члене своей, сжимая крепче и заставляя двигаться быстрее, Ло не сопротивляется, смотрит на него затуманенным взглядом, на то, как капелька пота стекает по его груди через жуткий шрам, как тихонько звенят друг о друга его сережки. Санджи его не жалеет; каждое его движение выбивает из него очередной звук, и наверняка ему было бы ужасно стыдно от того, как жалко и отчаянно он звучит, соображай он хоть немного лучше. Ророноа, напрягшись, вдруг кончает без предупреждения, забрызгивая ему лицо, и Ло чуть не плачет от того, какой у него сейчас, должно быть, развратный вид, но стирает несколько капель с щеки и облизывает пальцы, чувствуя на себе два горящих взгляда. Он сам уже близко, но Санджи упорно держит его на грани, время от времени останавливаясь или сжимая его у основания; он уже злился бы, если бы не было настолько хорошо. Краем глаза он замечает, как Ророноа наклоняется к Санджи, они тихо говорят друг другу пару слов, и Санджи выскальзывает из него. Прежде чем Ло успевает возмутиться, Ророноа подхватывает его под подмышки и резко дёргает вверх, усаживая его между своих колен. Санджи устраивается перед ним, разводит его ноги каким-то совершенно сумасшедшим образом и снова погружается в него, пока его одной рукой удерживают на весу. Это не очень удобно, но пожаловаться не выходит, потому что новый угол полностью оправдывает все неудобства, и Ло вцепляется в его лицо и целует, задыхаясь. В голове ни одной связной мысли, черт, как он вообще оказался в этой ситуации? Так хорошо, что почти больно, невыносимо остро, спиной он чувствует, что у Ророноа снова стоит — вот ненасытный — и на секунду даже рассматривает идею принять их обоих разом, но здравый смысл побеждает, его заднице и так несладко приходится. Он откидывает голову назад, Санджи бормочет непристойные слова похвалы, и он скулит в ответ, прижимается ближе, толкается навстречу, как может. Свободная рука Ророноа, до этого медленно изучавшая его тело, ложится ему на горло, одновременно с зубами, ощутимо прикусывающими ухо, и из Ло вырывается абсолютно жалкое хриплое «да!», от которого хочется спрятать лицо и исчезнуть, но Ророноа держит его крепко, не давая вырваться, и сжимает руку на горле, лишая его воздуха. После этого много времени ему уже не требуется; никто так и не удосуживается взять в руку его член, но от недостатка кислорода кружится голова, а Санджи трахает его так бесцеремонно и хорошо, что он кончает, уже просто от изнеможения. Санджи продолжает в нем двигаться, но через несколько толчков сам вздрагивает всем телом и останавливается, тяжело дыша. Ло чувствует, как внутри разливается теплое, Ророноа отпускает руки, позволяя ему свалиться на кровать, как мешку с картошкой. Он едва дышит, тело пылает и непроизвольно вздрагивает, и он наконец закрывает лицо руками, сгорая от стыда. Они оба ложатся рядом, Санджи гладит его по плечам и спине с довольно сонным видом, Ророноа укладывает его голову к себе на живот. Ло с трудом поворачивается на спину, поднимает глаза к потолку, равно вздыхая, тело кажется каменным и невыносимо тяжёлым. — Тебе хорошо, Торао? — спрашивает Санджи, пальцем обводя чёрное сердце на его груди; его слова не дают провалиться в сон и Ло слабо кивает, потому что это правда, ему действительно хорошо, и было хорошо, но в то же время он готов под землю провалиться прямо тут. Бежать некуда, даже если он телепортирует себя куда-нибудь подальше — какой в этом смысл, вид у него совершенно кошмарный, одеться он не сможет, а гнать этих двоих из комнаты тоже некрасиво — в конце концов, они не сделали ничего такого, чего он сам не хотел. Мучительно, все равно, — Хочешь ещё? Ло осторожно косится на выразительно стоящий член Ророноа рядом со своим лицом и мотает головой, не в силах издать хоть один звук; даже в другом положении ещё один заход он бы уже не выдержал, вернуть бы способность двигаться и говорить для начала. — Тогда ты не против, если я позабочусь о мохоголовом, м? — Ло кивает, и Санджи поднимается со своего места. Все равно он хотел посмотреть на них вместе. Внизу живота немного сводит, но он уже не верит в силы своего организма, поэтому игнорирует это, сползая с Ророноа и устраиваясь поудобнее. Он предполагает, что Санджи сейчас быстро доведет его до разрядки, рукой или ртом, и на этом все и закончится, но он, к его удивлению, смазывает руку и, наклонившись для поцелуя, заводит ее ему между ног. Интересно, Ло даже в голову как-то не приходило, что Ророноа может под кого-то лечь, но вот он подставляется под растягивающие его пальцы и откидывает голову назад, выдыхая. Вот так вдвоем они ведут себя иначе, он даже не совсем понимает, в чем отличие — может, чувствуется привычка и знание друг друга; они долго целуются — наверное, потому что Санджи это нравится, и быстро заканчивают с прелюдией, потому что Ророноа нетерпеливый. Ло, затаив дыхание, смотрит, как Санджи раздвигает его колени, прижимается ближе, давая возможность скрестить лодыжки за спиной, и входит, смотря прямо в глаза, рукой упираясь в широкую грудь. Невольно снова чувствует себя третьим лишним, потому что они выглядят так, будто они тут только вдвоем, несмотря на то, как много внимания они уделяли ему одному всего пару минут назад. Что у Санджи за привычка — выглядеть таким влюбленным? Хотя, наверное, Ророноа он и правда любит — слово неприятно скребёт на сердце — у них-то явно дело не только в сексе, но Ло не очень хочется об этом думать, потому что тоска подступает почти мгновенно. Когда в прошлый раз он услышал «я тебя люблю» в свой адрес, за этими словами последовал выстрел; не хотелось бы это повторять. Что бы Кора подумал о нем, увидев его сейчас?.. Мысль эта сама по себе сомнительная, но он как-то и сам уже не понимает, почему позволил вытворять с собой такое — и почему, похоже, позволил бы снова. Мыслей становится все больше, и Ло это не нравится, всё-таки было приятно лежать не двигаясь и с совершенно пустой головой, поэтому он сознательно переключает внимание обратно на движущиеся рядом с ним тела. Ророноа внезапно громче — трахая его самого, он почти все время молчал, только дышал шумно и издавал что-то похожее на рычание; теперь он хрипло стонет, просит больше, зовёт по имени, и это помимо воли Ло чувствительно отдается у него между ног. Оторвать взгляд теперь не получается, слишком завораживающее зрелище собой представляет смуглая гора мышц, так податливо изгибающаяся в светлых аккуратных руках. Ророноа вдруг смотрит на него, хитрым взглядом с поволокой удовольствия, облизывает губы, и Ло, не выдержав, подползает к нему и целует, глубоко и горячо, благо, успев уже немного оклематься. Он чувствует знакомое уже прикосновение Санджи на своей спине, а рука Ророноа находит и обхватывает его член, кажется, тоже снова возбуждённый. Ло охает, но заставляет себя перетерпеть несколько секунд сверхчувствительности и снова растворяется в ощущениях; темп сейчас гораздо спокойнее, прикосновения легче, и поэтому снова становится очень хорошо. Он обхватывает лицо Ророноа ладонями, целует глубже, и тот охотно отвечает; Ло с невольным самодовольством думает о том, что отбирает сейчас у Санджи возможность слышать издаваемые им звуки в полной мере — правда, и у себя тоже. Тяжёлая ладонь ложится ему на затылок, путается в волосах, он выдыхает в поцелуй, тянет руку ему между ног, и Ророноа мягко подставляется под прикосновение; его тело оказывается неожиданно гибким при его сложении. Они все непроизвольно двигаются в одном ритме, как какой-то одушевленный клубок из тел, и скоро он уже снова кончает, стиснув зубы и изо всех сил стараясь не сбить ритм собственной руки на члене Ророноа. Отдышавшись, отстраняется от него, освобождая место для Санджи, хоть и не отнимает руки, и тот склоняется над ним, почти складывает пополам и тоже целует его красные уже губы. Он чувствует, как Ророноа вздрагивает всем телом с хриплым стоном и пачкает его ладонь, Санджи следует за ним, и ему кажется, что сквозь звуки поцелуев доносится тихое и хриплое «я тебя люблю», он даже не знает, от кого, но сердце все равно как-то тяжело тянет в груди. Они все трое валятся в кучу, окончательно вымотанные, и Ло едва хватает сил телепортировать им из угла комнаты полотенце в обмен на одну из подушек. Санджи над ним хихикает, Ло закатывает глаза — не в том он положении, чтобы куда-то идти, дай бог вообще встать сможет. — Оставайтесь, если хотите, — хмуро бормочет он, чтобы не слишком уж казалось, что ему сейчас на самом деле очень хорошо и не хочется снова оставаться одному. С утра он, может, ещё пожалеет, но это будет с утра, а пока его обнимают с обеих сторон и накрывают одеялом, и это, наверное, первый раз за долгое время, когда спит полностью раздетым. — Как с тобой хорошо, Торао, — шепчет Санджи ему на ухо, коротко целуя. Ло издает какой-то невнятный звук, отвечая на поцелуй, и почти сразу проваливается в сон. Просыпается он раньше, чем хотелось бы, и пробуждение это не из приятных: он весь потный из-за прижавшихся к нему голых тел, задница болит нещадно, воздух в комнате спертый, а ноги и живот чем-то увесисто придавило. Не помогают и оживающие в памяти картины прошлого вечера, захлестывающие его густым чувством стыда и сожалением, даже не касательно секса втроём с членами дружественной команды с разрешения их капитана, что звучит кошмарно, а в целом своих жизненных решений. Ло ворочается, пытаясь хоть немного вырваться из липких объятий, Ророноа храпит как ни в чем ни бывало, Санджи прижимается колючей щекой к его плечу; он смотрит вниз, в полутьме пытаясь разобрать, что на него так давит, и замирает, округлив глаза от ужаса. На его животе удобно устроилась ещё одна голова, которой здесь точно не было, с черными растрёпанными волосами. Мугивара. Пиздец. Спит, как младенец, улегшись на него и раскинув руки в стороны, чтобы, видимо, обнимать и остальных двоих. Ло изо всех сил старается не заорать, хотя стоило бы, и бессильно роняет голову на подушку. Его жалкая, жалкая, кошмарная жизнь, в которой у него нет ни капли контроля совершенно ни над чем, все происходит против его воли, все идёт не так, как он того хотел бы. Он даже не знает, что делать, казалось бы, можно было бы просто телепортировать его отсюда к чертям, но это значило бы перебудить остальных, а они этого заслужили чуточку меньше. Мугивара сопит с открытым ртом, капая слюнями на одеяло, ресницы его тихо трепещут, и вид он имеет такой мирный и довольный, что становится больно. Не выдержав, Ло выбирает меньшее из зол и осторожно трясет его за плечо. — Эй! Мугивара-я! Ты что здесь делаешь?! — раздражённо шепчет он, чтобы не разбудить остальных. Мугивара ворочается, ещё сильнее надавливая ему на живот, и сквозь сон бормочет: — Я не хочу спать один, я хочу с вами, — и снова сопит, как ни в чем не бывало. Ло ошарашенно моргает — это ещё что такое, и надо же, знал, где искать, какой ужас — и снова падает на подушку в отчаянии. В груди бурлит смесь мучительного страха и совсем, совсем немного чего-то взволнованного, похожего на нежность, но эту часть он заталкивает поглубже от греха подальше. Понимая, что не решится ничего больше сделать, он смиряется и пытается снова заснуть; сон, на удивление, приходит быстро. Когда он снова открывает глаза, уже не так жарко, потому что Санджи уже незаметно вылез из кровати и ушел, видимо, готовить завтрак. Ророноа храпит на всю комнату, раскинувшись на кровати, но, на удивление, не мешая. Мугивара тоже здесь, и это вызывает мгновенную то ли тревогу, то ли злость, но он сполз вбок и теперь только обнимает его, перекинув руку через его живот. Это тоже раздражает, но у Ло хотя бы есть возможность выбраться, которой он и пользуется, осторожно вставая с кровати — конечно, чтобы избежать утренних разговоров и перспективы услышать голос Мугивары первым за это утро, ничуть не потому, что их очень жалко будить. Он тихо охает, вставая на ноги — похоже, он сегодня не сидит — и чувствует тут и там остатки подсохшей спермы, стягивающей кожу, второй день подряд, это уже ни в какие ворота не лезет. До чего он докатился. Окидывает взглядом кровать, на которой определенно слишком много людей, и плетется в душ, смывать с себя свой стыд. Большую часть дня ему удается избегать разговоров в принципе; и Санджи и, на удивление, Ророноа хватает такта не дергать его, давая переварить произошедшее, Мугивара в принципе тактичностью не отличается, но от него хотя бы можно бегать, если вовремя пропадать из его поля зрения. Он переползает из угла в угол, где сидит, обняв меч и пялясь в пустоту, находит комнату с аквариумом, где некоторое время жалуется рыбам на свою жизнь, чувствуя себя при этом сумасшедшим идиотом. Скорее бы приплыть, сделать все возможное, чтобы сбросить эту мразь с трона и исполнить мечту Коры, а потом сдохнуть там самому со спокойной душой. Не то чтобы он специально избегал Санджи с Ророноа, он на них не злится и ничего против не имеет, просто не знает, как говорить с ними теперь, тем более, с Мугиварой; он ничего и никому не обещал, никому ничем не обязан, но все равно как-то тошно — может, потому, что глубоко внутри что-то очень хочет что-нибудь пообещать. Забитая далеко в глубины сознания глупая мыслишка о том, что, может, было бы неплохо позволить себе что-нибудь почувствовать, совсем немножко привязаться, почувствовать удовольствие или, того хуже, нежность. Перестать пытаться контролировать все на свете, если ничто ему не подконтрольно. Вкупе с ощутимой болью в заднице, в горле и везде, где его не очень-то ласково хватали, чувствует он себя просто омерзительно. Ло снова выбирается на палубу, бродит по мандариновой роще, где навигаторка, оторвавшись от книги, ему кивает. Уходит на корму, где уже привычно опускается на палубу; погода сегодня получше, снова тепло — похоже, скоро Дрессроза. Он сидит в тишине, нарушаемой только криками за его спиной, клекотом чаек и шумом волн, и нервно ждёт, что вот-вот ее нарушит ещё что-нибудь, но никто не приходит, никто его не ищет. Стоило бы расслабиться и выдохнуть со спокойной душой — наконец от него никто ничего не хочет — но становится как-то тоскливо. В какой-то момент он так отчаивается, что ещё до обеда уходит в камбуз — помогать накрывать на стол. Санджи там один, вытирает вилки, что-то насвистывая. На открывающуюся дверь он реагирует не сразу, а заметив, улыбается и кивает. Ло проходит внутрь, жестом спрашивает, что ему сделать, и тот кивает на тарелки и стаканы — мол, помогай; это лучше, чем вариться в собственных мыслях, не зная, чем занять руки, поэтому Ло так и делает. Молчание, воцаряющееся на кухне, совсем не неловкое, и это радует — он думал, будет хуже. Всё-таки не против Ло его компании, даже несмотря на вчерашнее, значит, его способность существовать в обществе ещё не до конца утеряна. Санджи суетится по камбузу, параллельно расставляя блюда и что-то дожаривая, кажется, будто он украл способности у Нико Робин; даже успевает сунуть онигири в рот не успевшему сообразить Ло, которое он послушно жует, не задавая вопросов. — Начинка новая, тебе нравится? — бросает Санджи через плечо, и это первое, что он говорит ему за день. И слава богу. — Вкусно, — кивает Ло, до конца ещё не прожевав. — Здорово, — он улыбается, повернувшись, и Ло не может не улыбнуться в ответ, хоть и более сдержанно. Правда вкусно, как всегда. Где Мугивара такого нашел?.. У него на корабле уж точно никто не голодает, но так поесть возможность выдаётся редко. — Не сердись на Луффи, кстати, — вдруг добавляет Санджи, все так же суетясь — теперь раскладывая салфетки, — Он совершенно не умеет спать один. Ему скучно. Он к Зоро приходит часто, даже когда мы вместе спим. Ло хмурится и поджимает губы; тот, заметив это, веселится и хлопает его по плечу, проходя мимо. — К нему можно только привыкнуть, Торао. Ты ему понравился, он тебя подобрал, как котенка с улицы, уж прости за то, как это звучит. — Это я предложил объединить силы, — возражает Ло, скрипя зубами. Как котенка, надо же, да пошел он. — Это ты так думаешь. Он сам все давно решил, а нам только кажется, что мы сами за себя думаем, — Санджи вздыхает и откладывает полотенце, которым вытирал стол, — Он вертит всеми, как хочет, Торао, в этом его сила. Ты не забывай, что он Королевской Волей владеет — только кажется дурачком. Луффи станет Королем Пиратов. Мы все в его власти, и я, и Зоро, и остальные, — он зачем-то делает шаг вперёд и понижает голос, заглядывая в глаза, — И ты теперь тоже. Ло даже вздрагивает от этих слов, от неожиданности перестав злиться. То ли в камбузе вдруг становится жарко, то ли действительно у него попросту перехватывает дыхание от самой мысли — он изо всех сил старается затолкать ощущение куда подальше. — Пойдем, покурим, пока все не пришли? — как ни в чем не бывало спрашивает Санджи, накидывая снятый во время готовки пиджак. Ло кивает и молча выходит вслед за ним, все ещё взволнованный и раздраженный, курят они молча, и это хорошо. Санджи зачем-то треплет его по спине, но Ло не отстраняется, просто принимает. Наверное, все на этом корабле надо просто принять. Если все пойдет, как надо, то через дня два-три они смогут выдвинуться уже на Зою, Бепо наверняка заждался. Он сам пугается хода своих мыслей — впервые строит план дальше недели; так и замирает, нервно затянувшись, и смотря в пустоту. Надо же. Его ступор прерывает шум голосов — команда пришла обедать, и он заходит в камбуз вместе с ними, почти не выбиваясь, что ужасает и смешит одновременно. Пробует за едой вклиниться в разговор и даже смеётся над довольно сомнительной шуткой Ророноа, на всякий случай всё-таки прикрыв рот рукой и собрав на себя удивлённые взгляды. Мугивара выглядит довольным, свистяще хихикает и тяжеловато хлопает Ло по плечу через пол-стола. Смех остаётся в животе щекотным искристым ощущением — неужели он правда так давно не смеялся вслух? На палубе сильный ветер — попутный ветер, весело раздувающий паруса и пытающийся заодно сдуть с головы Ло шапку, которую он даже не успевает поймать рукой, приходится менять ее на щепку, валяющуюся в траве. Корабль несётся к Дрессрозе со всей дури, к его гибели или их победе, неизвестно. Разговор с Санджи что-то поменял внутри, он сам не понимает, что — будто становится более спокойно; раз все равно он ни на что не повлияет, то к чему пытаться? Пусть так и будет заложником чужих желаний до конца жизни, по крайней мере, на этом корабле это, кажется, называется «довериться» — и, может, даже довериться было бы не так страшно. Советовались бы с ним почаще, хотя бы для проформы, и уже было бы неплохо. Он сам находит Мугивару под вечер — не зная, зачем, просто кажется, что так надо. Садясь рядом, он даже не знает, о чем собирался говорить, просто опускает глаза и обнимает руками колени, пока Мугивара развалился на траве, набегавшись за день, и теперь заинтересованно на него смотрит. Закат красивый, это значит, что облака, а облака могут предвещать плохую погоду, но плыть уже не так далеко — может, удастся избежать шторма. — Ты волнуешься, Торао? — спрашивает он, подползая чуть ближе. Ло смотрит на него, пожимает плечами, потом кивает — наверное, да. А может, и нет. Сам не понимает. — Не надо волноваться. С тобой будет моя команда, они все крутые! И на них можно положиться. И на меня ты можешь положиться, Торао, — он заглядывает в глаза и ослепительно улыбается, так ярко, что становится больно, — Ты ведь ненавидишь его, да? Я чувствую. Я уверен, что он этого заслужил, а значит, мы надерем ему зад. Ло хмурится, но кивает — говорить как-то совсем не получается. Мугивара вдруг дёргает его за ногу, заставляя отпустить руки, и быстренько кладет голову ему на колени, пока Ло не успевает сообразить, что произошло. Он тут же каменеет, не зная, куда себя девать, и только спустя несколько секунд понимает, что перестал дышать — когда начинает задыхаться. Мугивара смеётся, непонятно, над ним или просто так, и ложится удобнее; Ло чудом заставляет себя расслабиться хоть немного и привалиться спиной к перилам. Руки сами находят мягкие черные волосы, он совсем не знает, почему и зачем это делает, почему не пресек на корню — наверное, просто испытывает себя самого на прочность. Неужели так скучно жить было? Из всех возможных путей выбрать самый сложный и нервный — это надо уметь. Мугивара льнет к его рукам, как кот, разве что не мурлычет, вид у него отвратительно довольный. Ло уже жалеет, что пришел, и собирается было стряхнуть его с себя и убраться подобру-поздорову, пока что-нибудь не произошло, но его хватают за руку на опережение — цепко и больно. Мугивара поджимает губы и кладет его руку себе на грудь, где почти нет живой кожи, только неприятно гладкая ткань шрама, и пальцы его непроизвольно дергаются. На немой вопрос в глазах он отвечает вслух: — Там мое сердце. Ты дал свое потрогать, потрогай теперь мое. — Я это залечивал, Мугивара-я. Я трогал, — Ло осторожно проводит пальцами по рваным краям, чувствуя скорее свое сердцебиение, чем его. Неплохо зажило, для раны, несовместимой с жизнью-то, но с его волей к жизни иначе быть и не могло. Он вспоминает, как два года назад чудом успел его забрать, едва живого, какой долгой и утомительной была операция. Может, сейчас он смог бы зашить чуть аккуратнее, но ведь шрамы красят мужчину, или как там? Красный ещё крест на груди Мугивару совсем не портит — на спине вышло хуже, но там выбора не было: или жизнь, или аккуратность. — А достань? — Что достать? — Ло предполагает, но надеется ошибиться; уши мгновенно начинают гореть. — Ну, мое сердце. Ты же можешь. В руке подержи. — Это ещё зачем?! — он чувствует, как от напряжения у него начинает дёргаться глаз, а лицо горит вместе с ушами. — Я хочу, — Мугивара невинно пожимает плечами и улыбается, — Ну Торао, давай! Это же прикольно. Ничего прикольного в этом нет, но Ло соврал бы, если бы сказал, что его эта идея совсем-совсем не интересует, поэтому он всякий случай ещё скрипит зубами и хмурится, но делает дрожащими пальцами нужное движение. Сердце, горячее и бьющееся, плюхается ему в ладонь, и он завороженно смотрит, как сокращаются оголённые мышцы, перекачивая несуществующую кровь. Он глупо шлёпает губами, не зная, что сказать, и чувствует, как его собственное сердце сумасшедше скачет в груди, пытаясь вырваться наружу. Больно, страшно. Тепло. Мугивара тянет его руку чуть вниз, чтобы самому посмотреть, и задумчиво чешет нос. — Фу, — заключает он, рассмотрев сердце со всех сторон. Ло возмущённо отнимает руку — в смысле, фу, на себя бы посмотрел, — А как его обратно сунуть? Так? Он выхватывает сердце — видимо, недостаточно резко, чтобы сделать себе больно, но достаточно цепко, чтобы Ло всерьез забеспокоился за его жизнь, и пытается сунуть в рот. Он его до инфаркта доведет, ей-богу. Ло хватает его за руку, останавливая ее ровно за секунду до того, как зубы впиваются в сердце, и быстрым движением пальцев возвращает его на законное место в грудной клетке. — Дурак, ты же себя угробишь! — орет он, второй рукой захлопывая ему пасть и тряся за щеку. Все-то с ним не слава богу, романтики не вышло, конечно, не то чтобы ему ну очень хотелось, — Башкой думать надо! Там есть вообще что?! — он стучит Мугивару по голове и искренне удивляется, что звук не гулкий. Тот обиженно надувает губы и скрещивает руки на груди, смотря исподлобья. — А ты не объяснил, как им пользоваться, Торао, — заявляет он. — А кто тебя просил трогать?! — Это мое сердце! Хочу и трогаю! — Мугивара-я, ты идиот! Мугивара его целует — в губы, резко и больно, потому что подрывается со своего места и дёргает головой вверх, кажется, даже растягивая шею, и Ло от неожиданности остаётся только отпрянуть и отползти в сторону, уронив его на палубу. Тот отряхивается, садится, сложив ноги перед собой, и удивлённо спрашивает: — Ты чего? — Не знаю, — честно признается Ло, пряча взгляд. Он скорее испугался, чем был против. Губу ему, правда, разбили — он пальцем стирает выступившую кровь и слабо улыбается. Сердце студит бешено, от тревоги, от испуга, от странного бог-знает-чего, что никак не получается сформулировать. Собравшись с силами, он заставляет себя вернуться на место и открыть рот: — Давай просто посидим? — Давай, — Мугивара берет его за руку, немного по-детски, и улыбается. Ло очень старается снова не отпрянуть, глубоко вдыхает, откидывается назад и сжимает липкую резиновую ладонь в своей. Глупо. До Дрессрозы осталось не больше суток.