приветик, дайн

— Приветик, Дайн, — бросает Итер тягуче, бросает насмешливо, точно жизнь Дайна самая большая вселенская шутка. — Здравствуй, Итер. Единственное воспоминание, что у Дайна осталось об Итере это то, какие цветы любит его сестра. Как же, блять, это жалко, что Альцгеймер выел из его мозга почти всё, но для Дайна Итер навсегда останется мальчиком из снов и сказок. Как же, блять, отвратительно, что у Дайна смешался сюжет того клишированного аниме, которое они все вместе смотрели, и Итер теперь спасал город от дракона, побеждал диктаторов и спасал богов. Итер у нас теперь настоящий герой, суррогат Марти Сью, великий, доблестный и непобедимый. У Итера под ногтями грязь и костяшки пальцев разбиты в кровь, но Дайн предпочитает не замечать. Он теперь многое игнорирует. Он игнорирует безвкусную больничную еду, и то, что приходится ходить под себя. Он игнорирует то, что Итер с каждым разом приходит всё реже и реже, и что Люмин с Пай почему-то не появляются. Итеру бы помыть руки до крови, до содранной кожи, до самых костяшек, потому что Итер грязный, Итер омерзительный, абсолютно, абсолютно — блядское животное. Итер никогда толком не заботился о нём, и начинать не собирается, но что-то из раза в раз приводит его к белым стенам больничной палаты, и что-то плохое зарождается внутри. Через недели, через месяцы он возвращается, он видит этот резкий контраст, видит, что с каждым разом Дайну всё хуже. — Приветик, Дайн, — бросает Итер холодно, не улыбаясь, с отвращением оглядывая Дайна, понимая, что он ужасно похудел. Понимая, что от прежнего Дайна мало что осталось. Дайн смотрит на него туманно, без крупицы осознанности. Прошлый Дайнс сказал бы: “не смей меня жалеть”, но Итер бы не жалел. Прошлый Дайн бы отряхнулся, зализал раны и побрёл дальше, точно побитый пёс с хромой лапой, и обязательно бы за Итером, и чтоб облезлый хвост вяло вилял. Но у этого Дайна слюна стекает по подбородку. Итер никогда не умел воспринимать Дайна как человека, хоть старался, ну, что ж, мысли материальны. Итер всегда добивается своего, верно? — Мы знакомы? — шепчет Дайн едва различимо, едва поднимая на Итера взгляд. Итер улыбается, но губы у него дрожат. Он обхватывает шею Дайна ладонями почти с нежностью и сжимает, глядя Дайну в глаза, хрипящему Дайну, Дайну, у которого глаза чуть ли не вылезают из орбит, у которого закладывает уши, у которого воздуха не осталось даже на последний вздох. Его ногти царапают Итеру кожу на руках. Дайн дёргается, и Итер не ослабляет хватку. Даже, когда Дайн замирает. Даже, когда Итер понимает, что сидит на нём, даже, когда понимает, что он чувствует себя живым. Он пылает светом тысячи солнц, он сгорает и тлеет так же быстро, как воспылал. Вена у виска пульсирует, отбивает барабанами. И только сейчас Итер понимает — что он, блять, натворил.