Наказание

      Старые половицы отзывались протяжным скрипом на каждое движение массивного мужчины. Одним своим видом этот человек словно перекрывал Мегуми доступ к кислороду. Невидимая рука сжимала горло, не позволяя выдавить из себя ни слова. Хотя говорить, в общем-то, и не хотелось. Не хотелось случайно разозлить его ещё сильнее. Мегуми сглатывает ком в горле, нервно ковыряя кровоточащую кожу вокруг ногтей, отвечает дрожащим голосом. — Я не делал… Ничего… Не делал… — мальчик уткнулся глазами разводы на грязном полу. Всё лучше, чем пытаться держать зрительный контакт с этим человеком, стоявшем в дверном проёме. Его массивное тело перекрывало любой путь к отступлению, Мегуми понимал — капкан захлопнулся. Не сбежишь.       Тишина. Висящая в коридоре лампочка, которая, к слову, держалась лишь на паре проводов да на Божьем слове, светила, на удивление, ярко. Чёрная, устрашающая тень особенно сильно контрастировала с холодным светом лампочки, от чего фигура становилась ещё более таинственной, ещё более пугающей.       — Я спрашиваю последний раз. Почему ты это сделал? — безэмоциональный голос раздавался эхом в почти пустой комнате, заставляя Мегуми вздрогнуть. Его тело начинало мелко трясти. Так было каждый раз. Если отец считал, что Мегуми в чём-то виноват, мужчина подолгу допытывал мальчика, давя на его не сформировавшуюся детскую психику, пока Мегуми не признает свою вину, даже если к делу был совершенно непричастен. А за свои поступки нужно нести ответственность. Раз виноват — получишь наказание. А если не признаешься — получишь наказание ещё жёстче. Таковы суровые реалии.       Мегуми молчит, гадает, что лучше сказать. Он знает, что отец не станет долго ждать ответа. — Пап, я… — дыхание сбивается, Мегуми закрывает глаза. По бледным, нездорово худым для ребёнка щекам скатываются дорожки слёз. Он старается не всхлипывать, боится спровоцировать отца. Маленькая встрёпанная головка опускается вниз, словно он осуждённый, чью голову вот-вот отсечёт остриё гильотины. Мегуми стискивает в кулачках ткань тонкой длинной футболки и начинает что-то бессвязно бормотать, превращаясь в маленькое дрожащее нечто. Его детский мозг просто не выдерживает. Он правда не понимал, чем он заслужил такое отношение к себе?       Иногда в маленькую голову закрадывалась мысль: «Может быть этот нормально? У всех так?». Такие неутешительные выводы сами собой напрашивались ребёнку, который не видел ничего кроме грубости и жестокости в отцовском доме. А другого примера не было. Социализация Мегуми была сведена к нулю. Мальчик никогда не выходил за пределы ограждения дома. Ему было позволено гулять лишь в маленьком дворе с не скошенной травой, в котором из развлечений было целое ничего. Старый, разваливающийся деревянный забор, какой встречается лишь в самых бедных домах, казалось бы, за ним реальный мир, другой, невиданный, вот брешь между досками, беги — не бежит. Страшно. Страшно представить, что может находиться за этими «защитными стенами». Может там, совсем одного, его ждёт море опасностей. Убегать нельзя. Мегуми отлично помнил, тот день своей короткой несчастной жизни, когда бес попутал его прийти к отцу с просьбой погулять за пределами двора. Холодное «нет» мгновенно слетело с сухих губ. Укол горечи в ту же секунду кольнул мальчика. Почему нельзя? В чём причина таких ограничений? Что он снова сделал не так? Он неловко помялся на месте, опуская глаза, а затем едва слышно попросил «пожалуйста». После этого случая с его бледной кожи еще долго не сходили страшные гематомы, а маленький Фушигуро научился «понимать с первого раза».       В их доме практиковались не только «классические» телесные наказания. Особенно излюбленным способом доказать ребёнку, что он «неправильно» себя ведёт, была голодовка. «Хорошо когда один день, хуже если два». Эта невинная фраза, скрывающая под собой страшный подтекст, каждый раз звучала в голове Мегуми, как защитная реакция. И может быть, если бы не эта маленькая способность детского мозга — искать что-то позитивное в любой ситуации, то Мегуми уже давно обезумел бы от всего этого.Но позитив держался недолго. Обычно, уже к вечеру первого дня он, роняя на пол слёзы пытался выискать хоть что-то, хоть крошку хлеба. А вечер второго дня всегда заканчивался одинаково — мальчик, уже не в силах нормально ходить, приползал на разодранных коленях, совершенно обессилевший и слёзно умолял простить его за всё. Регулярные наказания голодом само собой страшно сказывались на здоровье, ломая организм мальчишки с самого детства. Его внешний вид — болезненная худоба, бледная кожа, впалые большие глаза, постоянная дрожь — это было не самым страшным. Гораздо сильнее страдали все внутренние системы. Тяжело представить, какими проблемами это может обернуться в будущем, если мальчик вообще доживёт, само собой, с таким тоталитарным режимом питания ни о каком иммунитете и речи не идёт. Хотя, нельзя с точностью сказать, что в этом доме причиной его смерти может стать именно тяжёлая болезнь.       Мегуми часто получал наказания, постоянно. На то были сотни причин: не понравилось с какой интонацией ты поздоровался — наказан. Случайно уронил вилку, нарушив тишину во время обеда — наказан. Задаёшь глупые вопросы — наказан. Мегуми старался вообще лишний раз не шевелиться при отце, словно он примет миниатюрного мальчика за куклу и пройдёт мимо. Однако если отец был пьян… Не спасало ничего. В такие дни Мегуми доставалось особенно сильно просто за факт его существования. Отец, обычно вообще не разговаривавший с сыном, кроме как по делу, в состоянии алкогольного опьянения начинал безостановочно трепаться о том, как же ему ненавистен этот район, этот дом, Мегуми. Постепенно жалобы переходили в крики и упрёки, а несчастный мальчик был вынужден всё это выслушивать и, имея сентиментальную и хрупкую натуру, каждое сказанное слово принимал очень близко к сердцу, потом долго прокручивая их в голове снова и снова. И когда бедный Мегуми, принимающий каждое ужасно обидное слова на свой счёт, уже чуть ли не рыдал в голос, всё это феерично заканчивалось какой-нибудь аплеухой.       Но самое удивительное, что Мегуми, несмотря на весь ужас ситуация, в которой находится, всё равно умудрялся иногда просто быть ребёнком, просто играть, словно в его голове нет осознания: я не буду есть до завтра. Скорее всего он просто не мог осознать всего, что с ним происходило, в силу возраста, в силу отсутствия понимания, как должна быть устроена нормальная семья. Да и вообще, сказать, что мальчик во многих аспектах, особенно касающихся социальной жизни, отставал в развитии — это ничего не сказать. Кто-то занимается с ребёнком? Нет, конечно. Ходил ли он в детский сад? Разумеется нет, не дай Бог кто-то узнает, что происходит в доме Фушигуро, и не дай Бог Мегуми осознает, что это ненормально. В начальную школу Мегуми тоже так и не пошёл, в результате чего не имел элементарно базы знаний: не умел считать, читать, писать, хотя интеллектом от природы определённо обладал. Иначе вряд-ли смог бы самостоятельно развлекать себя столько лет используя лишь подручные предметы и пару игрушек, подаренных ныне мёртвой матерью.       Отец всё так же чёрной тенью стоял в дверном проходе и давал на плечи мальчика одним лишь взглядом. Мальчику хотелось просто исчезнуть, провалиться сквозь землю, сжаться до размеров той самой хлебной крошки, которую он так старательно искал, да что угодно, лишь бы не быть здесь. Мегуми не понимал: почему всё это происходит? Он хотел верить, что так не должно быть, что это не нормально, что в окружающем его мире не так… Окружающем мире? Мегуми уже почти лежал на полу, тяжело дыша. Только сейчас его впервые с таким ужасом поразило осознание, что он ничего не знает, о мире, в котором живёт. От этого мальчика, неспособного справиться с такой нагрузкой, лишь сильнее затрясло. Мегуми начал ощутимо громко всхлипывать, всё ещё помня об отце рядом, что вызвало только большую панику. Почему именно сейчас? Именно сейчас все факторы, все болезненные воспоминания, всё, что окружало его каждый день именно сейчас слилось в единую, непонятную, мерзкую, душную, страшную картину и какофонию адских звуков, которые теперь совсем не хотели отпускать сознание бедного Фушигуро, заставляя мальчика дрожать на полу в собственных слезах, ожидая удара ноги в любой момент. Всё крутилось, грохотало, Мегуми подумал, что у него сильный жар, а может он просто сходит с ума. Его кружило и кружило где-то глубоко внутри сознания, пока наконец не выбросила беззащитного, напуганного, одинокого в своей боли прямо на деревянный пол этого затхлого дома. Мегуми ощупал руками самого себя, чтобы убедиться, что он цел, дыхание начало медленно приходить в норму. Мальчишка вздрогнул, услышав скрип пола прям над своей головой и машинально закрыл её руками, постепенно осознавая, как сильно он провинился… Однако удара не последовало. Последнее что Мегуми услышал — звук удаляющихся шагов, лёгкий стук осторожно закрытой двери о косяк, привычный скрежет половиц, который отзывались шумом на каждое движение массивного мужчины…

***