А меня нарисуешь?

Макс сидел на небольшом шезлонге в теньке и наблюдал за тем, как его парень старательно вывод мазки на холсте. Бесконечно можно смотреть только на три вещи: как течёт вода, как горит огонь и как рисует Шарль Леклер. Его сосредоточенное лицо, плавные взмахи кисти и наполовину распахнутая гавайская рубашка — в нем все было идеально. Глаза цвета травы после дождя, волосы словно свежезаваренный кофе и эта улыбка, способная расплавить любого человека, даже Макса. Особенно Макса. — Ты можешь не пялиться, ты мне мешаешь, — раздался голос, и Макс вздрогнул, вырываясь из своего потока мыслей. — И каким образом я тебя мешаю? — Макс ухмыльнулся и подошел ближе к Шарлю. Песок под его ногами был теплый, даже горячий, но, конечно, не такой, как Леклер. — Ты смотришь мне под руку, из-за тебя мне все время кажется, что я сейчас все испорчу, — сказал монегаск и взглянул на Ферстаппена. Макс усмехнулся и приобнял Шарля за талию, рассматривая его картину. Это был вид моря, точь-в-точь, как живьем. Все было очень реалистично: вода, небо, песок. Ветер приятно трепал волосы и освежал. Макс зевнул. — Ну ты как, закончил уже? — не то, чтобы Максу было скучно или что-то вроде этого, нет, наоборот, он получал огромное удовольствие от нахождения со своим парнем на пляже. Они давно ждали эту поездку, чтобы наконец-то отдохнуть и забыть о гонках хотя бы на несколько недель. Конечно, для Ферстаппена это была трудная задача, все таки гонки для него — главная цель и весь смысл жизни. Шарль с трудом его уговорил не брать в отпуск симулятор, хотя Ферстаппен очень настаивал. — А тебе что, тут не нравится? — вопросом на вопрос ответил Леклер, накладывая последние мазки. Макс зевнул еще раз. — Нет, что ты, пляж отличный и погода тоже, это все прекрасно, но не в пять, мать твою, утра! Леклер на это только рассмеялся. — Я кучу раз тебе сказал, что тебе идти со мной не обязательно. Я хочу нарисовать рассвет на море, если ты хочешь спать, тебя тут никто не держит. — Ах вот как! — Макс красноречиво вскинул брови. — Да ладно, ладно, не кипятись, — улыбнулся парень и наконец-то повернулся к своему бойфренду и подарил ему быстрый поцелуй. — Зато ведь, смотри как красиво получилось! Макс ответил на поцелуй и улыбнулся. Рисунок действительно получился восхитительный. И как только Шарля занесло в автоспорт? Из него бы вышел потрясающий художник или архитектор. Талант Леклера Макс заметил еще в молодости. Они сидели вместе в моторхоумне, и Ферстаппена увидел, что его соперник что-то рисует в своем скетчбуке. Это оказался его болид. Макс не мог не признать, что рисунок был очень детализирован, каждый кусочек был тщательно вырисовыван. Ферстаппен тогда только ухмыльнулся, мол, пусть рисует сколько ему вздумается, в гонке все равно одержу победу я. Спустя некоторое время Макс все чаще и чаще начал замечать Шарля с карандашом в руках, и рисовал монегаск абсолютно все начиная от бездомных собак, которых он просто обожал, и заканчивая моделями с модных журналов. Это был тот самый день, который Шарль назвал «nothing, just an inchident». Макс прибывал в крайне недружелюбном настроении, когда Шарль подошел к нему и спросил: «хочешь, я тебя нарисую?» Макс поднял на него глаза и единственное, что ему хотелось в этот момент — это ударить этого злополучного монегаска, но он старался держать себя в руках, ответив лишь короткое «катись к черту, Леклер». Эх, знал бы тогда молодой Ферстаппен, что через несколько лет сам попросит Шарля нарисовать его, и тот ему не откажет, а наоборот с большим удовольствием сделает это. Рисунок получится довольно быстрым, но невероятно похожим. Макс до сих пор хранит его у себя в столе. Тогда Ферстаппен подумал, что у Лектера просто талант, он бы в жизни не догадался, что это просто долгая практика. Изо дня в день Шарль рисовал одно и то же лицо, тщательно прорисовывая глаза, губы, нос. Весь его альбом был изрисован одним и тем же человеком. Он рисовал по памяти, да по картинкам из Инстаграма, которых на тот момент у Ферстаппена было не очень-то и много. Какое же счастье испытал Леклер, когда предмет его обожания наконец-то позволил нарисовать себя с натуры! Да что там позволил, он сам попросил! Леклер и сам не помнил, когда сделал свой первый набросок Ферстаппена, наверное, когда появились первые чувства. Чувства, которые он до последнего не понимал и не принимал. Влюбиться в представителя своего пола — еще полбеды, но влюбиться в Макса Ферстаппена, в этого раздражающего подростка, который еще ко всему прочему открыто ненавидел Шарля, это настоящая катастрофа! То есть Шарль думал, что Макс его ненавидел. Напротив, голландец испытывал далеко противоположные чувства, но усердно скрывал их за маской презрения и безразличия. Он боялся быть не принятым, боялся быть отвергнутым, а на взаимные чувства никогда и не надеялся. Конечно, в один момент все изменилось, когда Шарль, наконец, набрался смелости и поцеловал Макса, ожидая быть оттолкненным и обсыпанным всевозможными ругательствами, которыми обычно одаривал его нидерландец. Только он мог так умело смешивать английский, голландский и французский мат в одном предложении. Однако ожидания Леклера не оправдались, Макс не только не оттолкнул его, он ответил на поцелуй. И в тот момент Шарль понял выражение «бабочки в животе», да какие там бабочки, целый лес счастья и любви распустился в Шарле. В тот момент это казалось чем-то нереальным, фантастическим, а сейчас уже само собой разумеющимся. Они уже как три года вместе. А сейчас они стоят на пляже, Шарль рисует, а Макс смотрит, ну это ли не счастье? Наконец, Шарль сделал последний штрих и написал подпись в углу холста, взглянув на Макса. Тот стоял все с той же ухмылкой, которая все время играла на его лице. Шарль тоже улыбнулся и приобнял Ферстаппена, тот сильнее прижался к Шарлю и прошептал те самые слова, с которых когда-то начались их отношения: «а меня нарисуешь?»