Ласковые взгляды

Якутск всегда просыпается раньше в гостях у Ринчина, первый же и засыпает. Разница во времени их городов лишь час, но перестраивать свой организм под другое время каждую встречу — себе дороже. Но в этом есть и свои плюсы. Айхан ложится спать немного раньше. Прижимается к груди любимого всей душой человека, слушает мерное сердцебиение, пока длинные пальцы перебирают его волосы. Наслаждается спящим, полностью расслабленным Ринчином, когда просыпается первым, как сейчас: нет улыбки на лице, дыхание тихое, едва слышимое, глаза под закрытыми веками бегают. Снится что-то, лишь бы не кошмары. Ведёт кончиками пальцев по мягким чертам лица, заправляет прядку за ухо. С тихой усмешкой распутывает серьгу из волос, очень осторожно, чтобы не разбудить Ринчина. Тот, конечно, проснётся совсем скоро, но это не мешает хранить каждую минуту его сна. Не может удержаться и целует в висок, да так и замирает, прикрыв глаза. Айхан давно добровольно отдал себя в эти чувства. Никогда не было такого, что он чувствовал себя более любимым, нужным и желанным, чем с Улан-Удэ. Он знает, что когда-то между ними было не всё гладко — брат Ринчина до сих пор странно на него косится. Но это прошлое, которое ни один из них не помнит. Они изменились. Перехватывая Ринчина рукой, прижимает к себе, не боится, что ему сделают больно. Порой тело помнит страх, когда тебя сжимают как добычу, хотят не то что откусить кусок — целиком проглотить. У Уланова это выражается в нелюбви к прикосновениям. Ему сразу хочется вырваться, если не ударить за такое. Только Якутск он всегда сам к себе тянет. Айхан это доверие лелеет, отвечает тем же. Обнимать Ринчина — как зайти в тёплый, прогретый заботливыми домочадцами, балаган; накрытый стол горячей еды; самые тёплые лучи первого летнего солнца. Ринчин — дом. Забывшись в лёгкой дрёме и приятных мыслях, Айхан не сразу замечает, что его крепко обнимают в ответ. Горячие, но сухие губы оставляют невидимые следы на ключицах, грея не только кожу, но и душу. — Доброе утро, — бархатистый голос Ринчина украшен сонной хрипотцой. Айхан вторит его словам едва слышимым шёпотом, поцелуем в макушку. От невесомых поцелуев в лоб, нос и щёки Айхан жмурится, не прячет искреннюю улыбку, сжимая талию любимого. Ластится ближе, слепо ловит его губы, целует лениво, сохраняя всю свою нежность к этому человеку, пытается передать через это касание. Ринчин сгибает колено, просовывает между ног Айхана, вырывая из него вскрик-вздох. Туймаада дрожит, сглатывает шумно, смотрит в ещё сонные, лукавые глаза Ринчина — тот точно выискивает согласие или отказ — примет любой ответ. При втором варианте они продолжат нежиться в ворохе простыней, пролежат так ещё добрый час, только потом встанут. Но в этот раз Айхан поддерживает игривое настроение. Покачивает бёдрами, сильнее опускаясь на ногу Ринчина, даёт себе затвердеть, шальными руками пробираясь под его домашнюю футболку. Поглаживает подтянутую фигуру, снова ловит родные губы. Сквозь поцелуй Ринчин улыбается, подхватывает Айхана за ягодицу, прижимает ближе к себе, создаёт больше трения. Якут начинает хныкать, брови хмурит. Отстраняется, плавно перекатываясь на спину, зазывающе раздвинув ноги. Представший во всей красе разгорячённый Айхан надолго отпечатается в памяти. Сбитое дыхание, рвано поднимающаяся грудь от тяжёлых вздохов, томные взгляды и рассыпающиеся по всему телу невесомые поцелуи. Ринчин, не рассчитав силу, дёргает тазом, сильно впечатывается в возбуждение Айхана своим и они в унисон вскрикивают — удовольствие, с лёгкой ноткой боли, и то скорее от неожиданности. У обоих ткань белья намокла от уже обильно вытекшей предсемянной жидкости, выдавая их нетерпение и взаимное наслаждение. Чужое дрожащее тело, как по цепной реакции, отзывается мурашками на затылке. Ринчин вообще думает, что Туймаада — продолжение его самого. Каждое движение, слово и взмах ресниц — они понимают друг друга лучше, чем все вокруг. Так, как никто никогда не сможет, даже близко не подберётся. Ринчин движется, жмётся ближе, натирая и себя, и Айхана через ткань, одаривая партнёра долгими, влажными поцелуями. Ему отвечают со всей пылкостью: Айхан сжимает переплетённые руки, свободной лаская торс и играясь с твёрдыми сосками поочередно, закидывает ноги на талию, притягивая ещё ближе, как северный и южный магнитные полюса — крепко, на века. Им не нужны слова, чтобы договориться. Продолжая лёгкие ласки, дают себе глотнуть воздуха. Уткнулись лбами, в глаза смотрят и улыбаются зеркально — с бесконечной любовью. Айхан ухмыляется, глаза в бок косит, ведёт подбородком в сторону. Ринчин кивает, приподнимается, стаскивая пальцами бельё с любимого, полностью оголяется сам — саха параллельно вскидывает бёдра, чтобы легче было избавиться от трусов, и лезет в тумбочку за смазкой. Укладываются боком. Айхан жмётся спиной к горячей груди, голову назад закидывает, чтобы поймать желанные губы, краем глаза цепляет блеск золотой серьги и улыбается шире. Они больше не исследуют тела друг друга — знают каждое чувствительное местечко, могут быстро доставить крышесносное удовольствие или долго, тягуче, как лава, растягивать наслаждение. Лубрикант передаётся в смуглые руки бурята, немного дрожащие от желания. Ринчин, дразня и себя, и Айхана, потирается твёрдым возбуждением меж ягодиц, от чего из груди обоих вырываются тихие стоны. Прохладная смазка льётся между бёдер Айхана, ласково растирается под пахом и остатки с ладони смазывают член. Ринчин убирает тюбик в сторону, для саха это сигнал — он сжимает бёдра, скрещивает голени. В тесноту толкаются осторожно, Айхан голову опускает, не видит, но знает, что налитая кровью головка показывается где-то там, а его мошонка накрывает её, будто пытается прятать. Было бы от кого. Стон над ухом — Уланов доволен жаром, — осторожное прикосновение руки к члену вызывают непередаваемую смесь эмоций из нежности, доверия, любви и обожания. Ринчин двигает рукой, оттягивая вниз крайнюю плоть, движет тазом в такт своей руке. Тягуче двигаясь, бурят осыпает светлое плечо любимого поцелуями, ловит каждый его вздох и сохраняет в памяти надолго. Айхан, чуть хныча, губу прикусывает, несдержанно двигается сам — хочется больше. И ему это с лёгкостью дают, лаская головку большим пальцем, давят под ней и неторопливо перебирают мошонку. Кожа к коже — по комнате разлетаются шлепки, стоны, в которых едва можно расслышать их имена. Айхан говорит что-то на родном языке — не разобрать; он, может, и сам не понимает что, — но Ринчин знает, что каждый полу-вздох и полу-стон пропитан любовью и мольбой. У самого с губ слетают неслышные слова, сплетающиеся во что-то единое и мягкое. Стоит Айхану сжать лежащее под ними одеяло — Ринчин вновь замедляется, в этот раз откинув голову назад. Они оба настолько близки к краю, что хочется немного оттянуть этот момент и закончить неторопливо, но самой сладкой ноте. Достигая желанного пика удовольствия, они жмутся друг к другу ближе, плотнее, совсем не оставляя между телами пространства. Белёсое семя стекает между бёдер Айхана — он, наконец, расслабляет ноги, — и стекает по руке Ринчина. Жарко, невыносимо душно от бури ощущений и пережитых эмоций. Дыхание медленно приходит в норму. Айхан чуть отстраняется, вытягивает руки и ноги, от чего те приятно хрустят, будто встают на своё место кости и мышцы получают нужное движение. Ринчин вторит его действиям, первый же приподнимается на руке, тянется к любимому и оставляет невесомый поцелуй. Сквозь занавесу ресниц и пелену истомы, Айхан смотрит на Ринчина нежно, с полуулыбкой. — Я в душ первый, — Ринчин шепчет, стараясь как можно дольше сохранить атмосферу ленивого утра. Саха соглашается, принимая на себя ответственное задание поменять постельное бельё на чистое и свежее. Зато Ринчин будет готовить завтрак — так уж у них заведено. — Нам надо пореже пачкать простыни, — Туймаада нехотя садится, старается игнорировать влагу внизу — безжалостно вытирает её уже грязным пододеяльником. — Что ты, — Ринчин подползает ближе, посмеивается и целует в шею, следом в румяную щёку. — Мы пачкаем их только тогда, когда их всё равно пора менять. Наши ласки просто не дают нам отсрочки. Айхан смеётся — и то верно. И перед тем, как они начнут свой день, снова неторопливо целует.