Попутчик

Иногда ты пляшешь твист, Иногда пьешь тазепам, Говорят, ты фаталист, Алкоголик, наркоман. Никто не любит тебя. Спрячем слезы от посторонних, Печали нашей никто не понял. И слов не разобрать, Когда в разгаре маскарад.

Командование не должно узнать, что доктор в полевом госпитале страдает от алкогольной зависимости. Он унимал дрожь в руках при помощи лекарств, результатом чего стало лишь то, что дрожь появлялась и в трезвом состоянии. Что ж, поздравляю, доктор Гюнтер Мартин Бауэр, ты заработал ещё и зависимость от лекарств. А ведь долго ты так не протянешь, сломаешься. Видишь, сегодня тебе уже всё равно, узнает ли командование, а завтра ты попросту сдохнешь. Ну, пускай не завтра, но до сорока ты явно не доживёшь в таком темпе. Ты же и сам прекрасно понимаешь, кто ты. Слабак. Ты не сможешь справиться с зависимостью, доктор Гюнтер Мартин Бауэр. Мартин усмехнулся в подушку своему рациональному внутреннему голосу. Сегодня утром он перепутал что-то с дозировкой лекарств, причём, не мог понять, где именно ошибся, не держался на ногах, и ему было действительно всё равно. К счастью, у него было время поковыряться в себе этим утром. Он думал о том, что стало причиной зависимости. Вряд ли это знание поможет её побороть, но других интересов у него сейчас не было. Память отправила его в март этого года, когда он лечился от дизентерии в тыловом госпитале. Там произошла неожиданная встреча с тем, кого он в далёкие довоенные времена считал лучшим другом. Мартин Бауэр и Клаус Краузе пообещали друг другу встретиться после войны, которая, естественно, будет победоносной, на площади в Нюрнберге возле средневекового дома, в котором мечтали жить. Мартин открыл бы практику на первом этаже, Клаус снимал бы студию и проектировал бы свои дома в неоготическом стиле. Три года, прошедшие с тех пор, отрезвили Мартина. Он сомневался, что будет продолжать карьеру хирурга в мирное время. Слишком уж много ужасов теперь связано для него с этой профессией. Да и в победу в тот год уже мало кто верил. Юность ушла, а подступающая зрелость говорила, что мечты не сбываются. Пока Мартин размышлял обо всём этом, Клаус говорил только о революции в России. Будто больше ничего, кроме неё, в мире не происходило. С горящими глазами он доказывал, что если коммунисты захватят власть и выведут Россию из войны, у Германии будет реальный шанс победить. - А не боишься ли ты, мой друг, что коммунисты потом придут в нашу страну и устроят революцию у нас? - спросил тогда Мартин. - Это было бы замечательно, - ответил Клаус и спустя некоторое время добавил то, что, видимо, давно уже хотел сказать ему лично, не в письме, - Мы с товарищами решили, что общение с националистами и реакционерами, вроде тебя, портит мою репутацию и подрывает мой авторитет в среде близких мне по духу людей. Всего тебе хорошего. После чего он ушёл, и больше они не виделись. Потом был отпуск дома, во время которого Мартин всё никак не мог выбросить из головы тот разговор. От него избавились. Товарищи решили. Конечно он знал, что Клаус - коммунист, и у него есть какие-то товарищи. Есть товарищи, а есть Мартин. Он отдельно. Он не товарищ, а лучший друг. Разница в политических взглядах в юности не имела никакого значения. Осознание, что всё было наоборот, раздавило тогда ещё не окрепшего после болезни Мартина. У Клауса - товарищи. Его настоящие единомышленники. А ещё был он, националист, в общении с которым, Клаус, видимо, оттачивал своё искусство спорщика. Или что это было? Зачем был нужен этот фарс, растянувшийся на годы? Дружба из жалости? Его считали убогим? Или опасным? Клаус не рвал эти отношения, боясь преследования? У Клауса были товарищи. А Мартин впился только в него одного, отвергая дружбу всех, с кем ему было о чём поговорить. Потому, что никто из них не дорос до божественного идеала Клауса Краузе. Чтобы не разбить себе голову о стену от этих мыслей, он принялся пить. А ещё сел за огромное злое письмо, где обстоятельно, со ссылками на источники, разносил идею коммунизма в пух и прах. Закончил он свой научный труд уже вернувшись на фронт. С чувством выполненного долга, не колеблясь и ни секунды не беспокоясь о переживаниях друга, отправил. Но легче стало ненадолго. Клаус ожидаемо не ответил, а одиночество и злость на себя сгрызали изнутри. Так Мартин снова вернулся к разведённому спирту, и уже к концу мая получил зависимость. Медсестра Елена трясла его за плечо довольно долго. Увидев её округлившиеся глаза, Мартин сбросил с себя остатки слабости и вскочил. Он всегда предполагал самое худшее и обычно оказывался прав. - Что ж вы спите, доктор Бауэр?! - возбуждённо заговорила она, - Все уже на крыше. Там такое, такое! Мартин с трудом поспевал за ней. Оказавшись на крыше заброшенной усадьбы, где располагался госпиталь, он не сразу понял, что случилось. Его встретила мягкая, тёплая солнечная погода, что обычно устанавливается во Франции к концу июня. Санитары, толпящиеся у края крыши указывали в небо. Со стороны поля, где располагались окопы, двигались две точки. Что это? Такие большие птицы? По мере приближения точек, до госпиталя начал доносится гул моторов. Одна из рукотворных птиц, летающих машин для убийства, балансируя с подбитым крылом, вела вторую прямо на рощу, где прятались невидимые со стороны поля зенитные орудия. - Ай, молодец! - воскликнул Карл, - Прямо на пушки наши ведёт этого идиота! - А кто второй, француз? - спросила Хильде. - Англичанин! Французы не такие тупые! Будто комментируют спортивное соревнование, подумал Мартин. Елена переплела свои пальцы с его и прижалась к нему, приоткрыв рот от восторга. Нормальный мужчина, наверное, в такой ситуации тоже ощутил бы восторг. Но Мартин чувствовал лишь раздражение. Елена всегда предлагала себя сама и уверяла, что делает всё, чтобы защититься от нежелательной беременности. Мартин, со своей стороны, тоже делал для этого всё. Убеждал себя, что так будет лучше для здоровья. И ничего не чувствовал. Именно поэтому его невеста вышла замуж за другого, как только он отбыл на фронт. Странно, что он никогда не рассматривал свой гомосексуализм как причину зависимости от алкоголя. Но Елена, в отличие от Лидии, прощала ему и равнодушие, и алкоголизм. Она любила, и от этого Мартину хотелось провалиться сквозь землю от стыда. А чувство вины и зависимость, как известно, - верные спутники. Он обнял плечи Елены, чтобы не казаться совсем уж бесчувственным уродом. Она жалась к нему всё сильнее, дрожа от страха, возбуждения и предвкушения развязки воздушного боя. Всё случилось за долю секунды. Британский самолёт вспыхнул, как спичка, а вскоре до госпиталя донёсся грохот орудия, и крыша под ногами едва заметно содрогнулась. Оторвав от себе Елену, Мартин скомандовал: “По местам!” Если ему что-то и удалось в этой жизни, так это завоевать уважение и авторитет у подчинённых. Слушались его беспрекословно и никогда не возражали. Из документов следовало, что пилота зовут Генри Портер, а стрелка - Стивен Симмонс. Мартин, удивившись, что они до сих пор живы, поручил обработку ожогов Портера санитарам, сам же взялся за ампутацию ноги Симмонса. Ожидаемо, операция закончилась смертью пациента. Вечером тело вынесли во двор, и Мартин остался в комнате, отведённой для пленных, совсем один. Повторный осмотр Портера не принёс новых данных. С такими ожогами и без пересадки кожи он вряд ли переживёт завтрашний день. - Мне очень жаль, - сказал Мартин по-английски и собрался уже уходить, как вдруг Генри Портер открыл глаза. Обожжённое лицо казалось инфернальным в свете керосиновой лампы, глаза зияли чёрными провалами. - Ты говоришь... - голос хриплый, еле слышный, - Ты меня понимаешь?.. Добей... Пожалуйста... Мартин медленно отошёл к стене и не нашёл ничего умнее, как сделать вид, что не знает других английских фраз, кроме той, что только что сказал. Генри хрипло тяжело выдохнул и отвернулся. - Я не знаю языка, и то понял, о чём он просит, - сказал стоящий в дверях немецкий лётчик Эрнст, которого Мартин уже осмотрел и не нашёл у него повреждений, - Он всё равно не жилец. Я могу, если вы не желаете. - Нет! - Мартин закрыл пациента собой. - Да ладно, ладно, - усмехнулся Эрнст, - Нет, так нет. Я что пришёл сказать. Моя птичка подбита, так что меня только послезавтра заберут в часть. Хочу похоронить второго засранца. Всё же они были достойными противниками. Надо проявить уважение. Мартин кивнул. И предложил развести спирт на двоих. Эрнст оказался дружелюбным и общительным, но глубоко за личиной этой таилась невысказанная боль, как и у всех, кто сражался на этой войне. Он доверился доктору, как случайному попутчику, которого не увидит больше никогда в жизни. Он рассказал о своём младшем брате, который в свои четырнадцать лет ужасно гордился, что выглядит совсем как взрослый. Он украл чужие документы и ушёл на фронт в первые же дни войны. И в те же первые дни погиб. Эрнст, не стесняясь никого, безудержно плакал на плече доктора. А Мартин вдруг осознал, кем был для Клауса. Случайным попутчиком, которому можно высказать то, о чём стыдно говорить с теми, кого считаешь настоящими друзьями и приличным обществом. Выкидывал в него всё своё дерьмо, как в помойную яму, зная, что яма никому не проболтается и не станет осуждать. Ведь кто он такой, чтобы осуждать? Гомосексуальный причудливо выглядящий вечный подросток. Шут гороховый. Ничтожество. Никто его не полюбит. Приличное общество никогда не примет его таким, каков он есть. Он не создаст семью, о которой мечтал с детства. Его удел - влачить жалкое одинокое существование, перебиваясь случайными связями, скрывая свою истинную природу, больно ломая себя, подстраиваясь под окружение. Мир перед его глазами помутнел, и вот он уже обнимает Эрнста и рыдает вместе с ним. Елена целует его глубоко, долго, нежно. На нормального мужчину это должно было бы произвести впечатление. - С днём рождения! Надо же, снова забыл про собственный день рождения. Обход раненых прошёл без происшествий. Елена поила Генри через трубочку из скрученного листа бумаги. Ожоги начали гноиться, и не было никакой возможности облегчить его страдания. Тем временем, во дворе начались похороны. Елена и Мартин передвинули койку Генри к окну, чтобы он мог видеть церемонию, но он отвернулся. Бегство от реальности было его единственным выходом сейчас. Эрнст произнёс речь о том, что противника надо уважать, относиться по-человечески всегда и ко всем. Завёрнутое в грязные простыни тело санитары опустили в неглубокую могилу и молча закопали. Вскоре все разошлись и занялись своими повседневными обязанностями. Вечером Мартин и Эрнст выпили разведённого спирта за упокой души раба божьего Стивена и за здоровье грешного именинника Мартина. Ночью пошёл дождь. Следующим утром транспорт, отправленный за Эрнстом, привёз почту. Мартин вздрогнул от неожиданности, услышав свою фамилию. Телеграмма. Привычно предполагая худшее и думая о родителях, он прочитал текст, который не отвечал его ожиданиям. Моргнул и перечитал. Может, лекарства уже начали искажать реальность? Перечитал снова. В результате авианалёта на восточном фронте погиб Николаус Краузе. Мартин машинально выполнял свои обязанности, пребывая мыслями где-то в иной реальности. В другой жизни, где он был счастлив. Ему казалось, что он счастлив. На фото, что он взял с собой на войну, навеки застыли со счастливыми улыбками высокий, статный и респектабельный Клаус и дурашливый двадцатилетний хулиган Мартин с длинными волосами, в клетчатом костюме и нелепой огромной кепке. Попутчики. Будто с того дня прошло не пять лет, а все пятьдесят. Целая жизнь. Не то, чтоб Мартин думал, что когда-либо сумеет договорить, завершить беседу со своим попутчиком. Но окончательное исчезновение надежды на это снова раздавило его. Борьба с желанием напиться до беспамятства и раздражение от попыток Елены по-женски утешить его отнимали слишком много сил. Только когда стемнело, он смог выпутаться из клубка противоречий, вспомнив, что в госпитале есть человек, который, в отличие от него, заслуживает покоя. Доктор Бауэр приступил к приготовлению особого коктейля. - Мистер Портер... Генри, - Мартин осторожно приложил ладонь ко лбу пленного. У лётчика был страшный жар, ожоги выглядели совершенно ужасно, но он нашёл в себе силы повернуть голову, отзываясь на своё имя. - Я помогу, - Мартин свернул трубочку из бумаги, как это делала Елена, - Это не больно. Я буду рядом, обещаю. До... самого конца. Генри пил яд жадно, задыхаясь, будто стремился покинуть этот мир как можно скорее. - Спасибо, - смог проговорить он едва слышно перед тем, как его глаза закатились. Мартин присел на его койку, осторожно гладил горячую забинтованную руку, пока у пациента не остановилось дыхание. И после этого ещё долго не мог заставить себя уйти. Он представлял себе, как выглядел Генри Портер без жутких ожогов. Он был на четыре года моложе Мартина. Совсем ещё юный красивый светловолосый мальчик. Наверняка, отправился на войну, чтобы стать героем, а нашёл лишь такую вот страшную смерть. Какой могла бы быть его жизнь? А какой была бы жизнь самого Мартина, если бы не война? За что им всем всё это? Мартин взглянул на свои дрожащие руки. Пришло время принять лекарство.