Немного сложно

Деррику было сложно. Быть наследником, учащимся на высшем уровне, или стать герцогом после войны и победы над Лейлой, – всё это было так сложно. Сохранять лицо даже тогда, когда было невыносимо больно, – от воспоминаний или открывшейся ране в области груди. Было сложно и больно, когда кровь сочилась на бинты, открывшаяся рана гноилась, – день за днём, – а дыра расползалась огромным шрамом дальше. Дальше и дальше, – совсем скоро Деррик не выдержит. И всё равно сохраняет лицо. Сохранять лицо, когда чувствуешь на себе ответственность за что-то столь большое, как герцогство – его дом. Там, где о нём помнят и думают не только как о герцога, а как о человеке, – старшем брате, сыне или «ребёнке», в его-то тридцать лет. Конечно же он был счастлив, возвращаясь в родное и тёплое место, даже если он устал от банкетов и переговоров – таких долгих из-за присутствия Императора Каллисто и Императрицы, – или патруля заражённых монстрами и лейловцами городов, предпочитая разбираться со всеми проблемами самостоятельно, а не нагружать Рейнольда работой. Но всё же было трудно. Особенно, когда отец напоминал о весне, что однажды расцветёт в сердце Деррика, – как бы намекал, что пора обзавестись семьёй и кровными наследниками. Для Деррика стало привычной монотонно отвечать «да, отец» каждый раз, когда диалог сворачивал в одном и том же направлении. Иногда, – в особо напряжённые дни, – ему становилось тошно от отцовских слов. Хотелось высказаться, нагрубить и дать пощёчину, – сказать всю правду о «весне», про которую так любил говорить отец; правду, которая была единственной причиной того, почему у Деррика до сих пор не было жены и детей. Его отец свято верил в то, что Деррик должен прийти к этому сам, – за это он все же был благодарен, хотя уже давно понял, что должен связать свою жизнь с уважаемой аристократкой, – просто для продолжения рода Экхарт. Просто для приличия. И Деррик молчит вопреки желанию объяснить отцу, почему в сердце его старшего сына никогда не будет чудной «весны». Сердце Деррика давно забыло о чувстве, которое можно было охарактеризовать так, как любил это делать отец, – «окриляющее и самое сильное». Девушку, которую любил Деррик, он отпустил, – не смысла держать то, что не удержишь. Нет смысла пытаться, заведомо зная, что всё напрасно. По крайней мере сейчас. Деррик правда любил её, просто поэтому отпустил. Просто поэтому прикусывал щёку изнутри, когда отец или брат снова говорили о ней. Просто поэтому был добр и нежен с её дочерью, – со своей неродной племянницей, – которая была ярким лучиком солнца Империи. Просто поэтому поклялся Императорскому двору, – нет, он клялся только ей, – в верности до конца своих дней. Просто поэтому не смел даже мечтать, а смотрел на её счастье, – она была той, кто правда заслуживал любви, – прямо противоположно самому Деррику. Просто поэтому она навсегда останется его единственной. Просто поэтому. Без неё в поместье стало скучно. Никто не кричал и не жаловался, Рейнольду было не с кем поссориться, герцогу не было кого отругать, – без неё Рейнольд не устраивал тех происшествий, что раньше, – Деррик больше не слышал того голоса, который всегда приветствовал, стоило ему вернуться в герцогство. Но Деррик не мог жаловаться. Любить или скучать, – да, но не жаловаться, – не на её счастье. У нового герцога других проблем было по горло. Будь то выбор лучшей невесты, младший брат или тот же отец. Но больше всего его беспокоили страдания семьи. Страдания отца, который узнал о смерти любимой младшей дочери. Его слёзы, боль и отчаяние, которые не мог скрыть даже настолько холодный и отстранённый человек, как он. Страдания младшего брата, который потерял свою сестру и всё ещё чувствовал некоторую долю вины за произошедшее, – он, нет, они должны были её найти! Тщательно скрытые тяжёлые эмоции и чувство безысходности. Да, Рейнольд больше не тот маленький мальчик, который плакал в переулке на фестивале, когда поиски его сестры не удались, но и совсем не «взрослый» в глазах Деррика, – для него младший брат был прежде всего «братом», которого всегда хотелось выслушать и защитить. И, пускай это было бесполезно, Деррик волновался за Ивонн, – его маленькую милую сестру, луч света семьи Экхарт. Винил себя и боялся даже представить, что ей пришлось пройти, – умирать на холодной сырой земле, зная, что больше не увидишь семью и друзей. И, наверное, Деррик не мог сказать, приходилось ли ей бороться за жизнь, но что он точно знал – это упорство сестры. Насколько же больно ей, маленькой двенадцатилетней девочке, которая передала ему то зеркальце, было умирать, оставляя все мечты и планы, – до одного, когда ей так и не удалось победить Лейлу? Деррик не знал, или может не хотел знать, – не имело значения, просто ему всегда хотелось оказаться вместо Ивонн в тот момент. Просто чтобы она прожила ту жизнь, которую должна была. Которой была достойна. Может, будь Деррик умнее, осмотрительнее или смелее, всё было бы иначе. Может, тогда бы и ветви деревьев цвели в его сердце, а бутоны раскрывались яркими цветами. Может, тогда бы и лучи света проникали в герцогство даже через тёмные занавески. Возможно, тогда Деррик бы почувствовал, что всё может быть не так сложно, как у него складывается. Но вместо лёгкости он просто закрывает глаза и ложиться на кровати ровно, чтобы даже во сне сохранить безупречную осанку аристократа. Может быть, в его снах, – или другом мире, если угодно, – всё сложилось по-другому.

***

В небе сгущались тучи. Первые крупные капли дождя падали на лобовое стекло недавно купленной белой машины, – мужчина мог позволить себе купить такую, особенно когда этого захотелось семилетней Ивонн, – маленькой девочке с неестественно бледной кожей и яркими голубыми глазами. Деррик недовольно хмурился, укратко глядя на погоду за окном. Его жена, которая уснула на заднем сидении, не любила дождь. Мужчина почувствовал тёплое дыхание рядом с висками. Девочка, которая сидела на заднем сидении, с интересом выглядывала вперёд, – кажется, ей нравились капли дождя, медленно стекающие по стеклу, – с каждым разом их становилось всё больше и больше. — Ивонн, сядь рядом с матерью. — Строго сказал Деррик, когда увидел её в зеркальце. Ивонн снова не послушалась. Её всегда забавляло то, как мужчина, недовольный её поведением, сводил брови к переносице. По правде говоря, девочка всегда была такой, – знала, сколько сил на неё тратили её мать и сам Деррик, но всё равно баловалась. Может, пыталась привлечь больше внимания, – как и любой ребенок в её возрасте, – или просто любила вредничать, но иногда даже её «безобидные» шутки выходили за рамки, а её мать, – на самом деле очень строгая и спокойная женщина, – из-за беспокойства не могла даже отругать её. — Ивонн. — Повторил Деррик. Конечно же она не слушалась, но больше он не злился на это. Даже больше, – это его не раздражало и не вызывало усталости. Он воспринимал её непослушание как должное. Да и к тому же, разве теперь он мог жить без этого? Для него, или них, это стало неотъемлемой частью жизни. Но даже так, Деррик не сдержался от комментария, после тяжёлого вдоха: — Ну почему ты никогда меня не слушаешь? — Потому что я больше не твоя маленькая сестра! — Девочка высунула язык. И Деррик даже улыбнулся, – впервые за долгое время, счастливо и искренне, – смотря на неё. Потом отвёл взгляд и посмотрел прямо перед собой, не переставая улыбаться. — Ты права, ты больше не моя «маленькая сестра», — Искренне признался Деррик, а глаза Ивонн засияли, озаряя лицо герцога, – прямо как лучи солнца. Мужчина, спустя минуту, продолжил, больше для себя, чем для неё – так тихо, что девочка едва смогла услышать: — Для меня ты больше, чем просто «маленькая сестра», но... ... И не договорил, – посчитал, что не нужно, или что-то другое остановило его, – не так важно. Просто пока рядом его любимая жена и эта девочка, Ивонн, ему совсем не сложно.